– А я вам, Михаил Федорович, – сказала товарка, – уже и смотровой ордерок приготовила. Только не в Северном, а в Южном Бутове. Чтобы вы не мерзли.
Я поцеловал ручки обеим дамам и отправился домой, где меня ждало все семейство.
– Ну? – спросило семейство числом шесть рыл.
– Что «ну»? – расслаблено произнес я. – Хотели дать однушку в Люберцах, но я...
– Двушку выбил? – не веря в мои способности что-либо выбить, включая дурь из головы, спросила моя жена Оля.
– Нет, мать, трешку...
– Ах! – ахнуло семейство, а Пупсичек описался.
– И не в Люберцах, а в Бутове.
– Ах! – опять ахнуло семейство, а Пупсичек описался вторично.
– В Южном, – добил я всех. А Пупсичек обкакался.
Через час Алеша и его Ленка уже смотрели квартиру. Еще через два я уже подписывал согласие на получение квартиры номер... Да не помню я ни номера квартиры, ни номера дома, ни улицы. На фиг они мне нужны. Я там никогда не был. Я имею в виду квартиру. В Южном Бутове-то я был. Посещал, так сказать. На предмет прописки. И постановки на учет в ихний пенсионный фонд. И собес. Это не близко. Работающим в Южном Бутове нужно платить командировочные. Я вообще удивлен, что туда ездят без визы. По-моему, это где-то в районе Греции. Или Исландии. Хотя, наверное, в районе Исландии скорее Северное Бутово...
Так вот, я туда ездил на предмет прописки. И постановки на учет в ихний пенсионный фонд. И собес. А потом – на предмет выписки. И снятия с учета в ихнем пенсионном фонде. И собесе. Чтобы прописаться к сыну Алеше в район Измайлово, что расположился под боком у Черкизовского рынка, пущенного в расход лидером нации. Обидевшимся на хозяина рынка – некоего чувака Тельмана Исмаилова за сожранные тем двести килограммов белужьей икры, предназначенной для завтрака лидера нации с американским президентом. Нет, никогда мы не избавимся от низкопоклонства перед Западом.
От этого рынка мне в наследство достался вьетнамский старичок, которого его дети, торговавшие на рынке, оставили в России. Потому что вывезти его на родину, во Вьетнам, у них не было финансовой возможности. Наши доблестные правоохранительные органы распи...дили весь их товар. А какой именно правоохранительный орган распи...дил, узнать не было никакой возможности. Потому что все. Потому что какой же это, на хрен, правоохранительный орган, если он не пи...дит. А вы попробуйте за гроши работать! Вот детишек вьетнамского дедушки и грабанули без оставления улик и товара и выселили из подвала нашего дома. А дедушку пожалел дворник – таджик Саша, живущий в соседнем подвале. Я этому Саше каждый вторник отдаю прочитанный журнал «Русский Newsweek». А вьетнамскому дедушке моя невенчанная жена Оля носит суп. А то дедушка как-то слишком заинтересованно смотрит на нашего пса Брюса. С Олей, как и было ею задумано, когда она вторично отвергла мою руку и сердце, мы и живем.
И, как и было ею задумано, квартиру в Южном Бутове Алеша продал, и квартиру жены Лены тоже. А на вырученные башли купил дом в коттеджном поселке площадью триста квадратных метров. Плюс банный дом с баней, предбанником и комнатой восемьдесят квадратных метров. И на радостях при участии жены Ленки тут же родил сына Мишку.
Суммируем. Сдали мы государству семьдесят два квадратных метра плюс Ленкиных сорок два квадрата. Получили взамен: четырехкомнатную квартиру для семейства моего бесплатного сына Сези в сто два квадратных метра, нашу с Олей двухкомнатную квартиру в пятьдесят девять квадратных метров, семикомнатный коттедж в триста квадратных метров плюс банный домик в восемьдесят квадратных метров Алешиного семейства. Причем Алеша с семейством прописаны в нашей с женой Олей двухкомнатной квартире, потому что по существовавшему тогда законодательству прописаться в коттеджном поселке было нельзя. Сейчас можно. Но моя русская (?) жена Оля сказала, что делать этого не следует, потому что наша квартира расположена на месте грядущего Четвертого кольца. Когда его соберутся строить, нас снесут, и должны будут дать не одну квартиру, а две. По количеству семей. Потому что, как сказал наш национальный лидер, дай ему бог здоровья, незачем плодить коммуналки.
Слава России!
Глава первая
Честно говоря, с тех пор как меня переселили в места, где кончается асфальт и начинается родина, то есть в район усопшего Черкизовского рынка, я редко выбираюсь на Большую землю. Я имею в виду самостоятельно, по собственному желанию. В реанимацию Кащенко, там, или седьмой градской больницы – это уж, ёптыть, куда ж деться. А так, чтобы по делам душевной надобности, то вот уж пять лет нет как нет. На дни рождения к кому, то таксический мотор всегда к вашим услугам. К внукам – то их родители тачку присылают. Чтобы их дети не забывали отца их родителя. Меня то есть. Чтобы не прерывалась связь времен. Чтобы, показывая на меня, тот или иной мой сын говорил своим детям:
– Вот смотрите, Федор, Костя, Пупсичек, Мишка, Сонечка (кто в данный момент окажется под рукой), что с вами будет, если вы станете пи́сать на электрические провода.
Свои замечательные произведения, если у кого-нибудь возникнет болезненное желание их прочитать, я посылаю по электронной почте. А если уж кто из прочитавших гикнется настолько, что захочет мне за прочитанное заплатить, то он пользуется услугами Сберегательного банка. И мне хорошо, и они не видят мою благородную рожу. Нет, не потому, что я уродлив. Наоборот, я даже хорош поздней осенней красотой, но читающие мои творения дамы – как правило, моего возраста или чуть моложе. А так как мужчины с годами выглядят моложе своих ровесниц, то не фига мне своей осенней красотой намекать, что у них уже наступила зима. И Сбербанку хорошо, потому что из моих башлей он отстегивает себе процент и за счет этого процента кредитует предприятия народного хозяйства и прочие расходы. Так что я намекаю своим работодателям:
– Это из-за вас, суки, возник кризис ликвидности в стране. Это из-за вас предприятия задыхаются без оборотных средств. Это из-за вас дорожают лекарства, растет инфляция, из года в год останавливается АвтоВАЗ, это из-за вас голодают пенсионеры. Платите мне больше, бл...ди! И тогда за счет моего процента наконец взлетит «Булава», и мы так пи...данем по Украине, Грузии, Прибалтике и другим нашим братьям по бывшему СССР, что Америка не то что из Ирака уйдет, но и вернет Мексике Техас.
Вот что значит роль моей личности в истории.
Так что, как видите, возвращаться мне в большой мир особой необходимости нет. А здесь я почти каждый день вспоминаю мои юные годы. Когда покупаю в магазине шаговой доступности хлеб, подсолнечное масло, свеклу и другой продукт питания, с витрины на меня ласково смотрит портвейн «777» по тридцать пять рублей за бутылку. И мы оба сладко вздыхаем по безвозвратно утекшим годам. Как молоды мы были, как искренне любили, как верили в себя. Первый тайм, второй, третий... Фу, падла, отболело, отгорело, мое счастье улетело... и осталась лишь гитара, прежним звоном хороша!..
В какой-то момент я почувствовал, что на все просьбы поговорить со мной гитара семиструнная отвечает лишь печальным звоном единственной не лопнувшей струны. И тогда я решил отправиться в сентиментальное ПУТЕШЕСТВИЕ К ЦЕНТРУ МОСКВЫ, чтобы... А вот насчет «чтобы» мы узнаем, когда прибудем в мое персональное начало начал.
Помнится, там была девочка пятнадцати лет. Было, было, было и прошло, твердит мне время...
Был мой теплый город, было Бульварное кольцо в Петровской его части. И сам Петровский бульвар. И скамейка напротив Крапивинского переулка. И я на ней. И девочка. А что мы вдвоем – не помню напрочь. А хотелось бы. Так вперед! К дому № 17 по Петровскому бульвару, о котором я упоминал в прологе, когда говорил о своем моральном падении с центра на окраину, с Бульварного кольца на Четвертое. Вперед – назад! И не на тачках моих сыновей, не на такси, не на леваке. Потому что в начале начал тачек у моих сыновей не было. По причине отсутствия сыновей. А тратить два рубля на такси, когда фауст-патрон портвейна «777» стоит рупь восемьдесят пять!.. – следите за моей рукой. Сначала пройдусь пешочком до остановки двадцать второго троллейбуса, что на сross-roads Ткацкой и Фортунатовской улиц, рядом с овощным ларьком. А затем – на общественном транспорте. Чтобы повидаться с новой старой Москвой.
Вот об этом путешествии я и буду творить это средней степени литературности литературное произведение. Чтобы вы слегка передохнули от жизни. Перед тем, как во вставшей с колен России у вас подкосятся ноги. От повышения тарифов на ЖКХ, газ, воду, электричество, цен на лекарства, хлеб, мясо, молоко (если кто-то из вас его пьет), водку (если кто-то из вас ее пьет), шмотки, парикмахерскую, проституток, бензин, детский сад, проезд в общественном транспорте, акцизов на табак. Возрастут ОСАГО, КАСКО, ГИБДД, БИГ-МАК, ЧУПА-ЧУПС и ЁКЛМН. Когда за получение зарплаты с вас будут требовать взятку, и эта взятка будет больше зарплаты. Когда вы с первого дня работы начнете откладывать деньги, чтобы лет через пятьдесят скопить на собственные похороны.
Так вот, чтобы вас немного привести в себя, я и буду творить. Чтобы давление у вас было ниже инфляции. А если вам остое...енит читать мои заметки, вы завсегда вербально можете дать мне гневную отповедь и виртуально сообщить ваши мысли по поводу моего литературного дарования. Итак, поехали.
Я оделся потеплее. Потому что неизвестно, когда я доберусь до центра Москвы. Может быть, к тому времени в мир придет новый ледниковый период. А потом разделся. Так как наука все-таки утверждает, что нас ждет глобальное потепление и на месте лип Петровского бульвара, возможно, будут расти пальмы. Или того гуще – кактусы, и будущие аборигены будут не балдеть от алкоголя, а торчать от мескалина. Так что я остался в американских джинсах китайского производства, подаренных мне вьетнамским дедушкой, и майке футбольного клуба «Челси», но в рюкзачок сложил шорты и пробковый шлем. И дубленку. А вдруг эти ребята чего-нибудь напутали и нас все-таки шарахнет ледниковый период. А я не чукча какой-нибудь, чтобы сидеть на льдине в шортах, пробковом шлеме и майке футбольного клуба «Челси».
Я вышел из подъезда, пообщался с водителем автопогрузчика Антоном, который был без автопогрузчика, но с больным сыном Серегой и сучкой колли по имени Бетси, у которой когда-то были интимные отношения с моим лабрадором Брюсом. А Серега болен не от рождения, а от ментовки. Он, Серега, полгода назад сидел на лавочке в нашем дворе в ожидании своей герлфренд Татьяны, которая вот-вот должна была вернуться из техникума легкой промышленности, чтобы пойти к Сереге и, пока Антон с его матерью копали картошку на своей фазенде под Яхромой, заняться репетицией первой брачной ночи. Но не дождался. Потому что ни с того ни с сего напал на патруль ДПС, который, защищаясь, вызвал еще два патруля, которые, защищаясь, случайно сломали ему руку стрельчатым переломом, устроили сотрясение мозга, а левый глаз сам вылетел от сотрясения. Вместе с тремя зубами. На дознании определили, что он действительно напал на них ни с того ни с сего. Потому что нельзя же считать за причину порванные трусы Татьяны, ее опухшую губу и синяки на внутренней стороне бедра. (Вот если бы на внешней – тогда другое дело. А на внутренней и не видно совсем.) А потому что, когда представители власти тебя спрашивают: «Куда идешь, сучка?» – отвечать надо, а не орать на весь двор: «Сережа, Сережа, помоги!» – и не оказывать сопротивления при исполнении. Так что Серега по делу схлопотал. Потому что если власть СЕБЯ защитить не сможет, то кто же НАС тогда защитит?
Я поговорил с ними о том о сем, рассказал, куда иду. Они меня пожалели, а я пошел дальше. Через тридцать метров, у тридцать шестой градской больницы, я повстречал знакомую маршрутку, которая жутко удивилась, увидев меня пешком. Она была в курсе моих больных ног, поэтому предложила довезти меня до остановки двадцать второго троллейбуса на сross-roads Ткацкой и Фортунатовской улиц. Я стал отказываться, но маршрутка силком усадила меня рядом с собой, высадила всех пассажиров, сказав, что сейчас за ними вернется, потому что остановка двадцать второго троллейбуса на cross-roads Ткацкой и Фортунатовской улиц находилась в стороне от ее маршрута. Около остановки она меня обняла.
– Наверное, больше не увидимся, – сказала маршрутка.
– Вы возвращаетесь на Украину? – удивился я. – Неужели московские водилы настолько обнищали, что готовы работать за какую-то штуку американских гривен?
– Та ни, – сказала маршрутка, – боюсь, шо я вас бильше не побачу.
– Это еще почему?
– Потому что в центре Москвы тильки питерские выживают.
Я хотел было остановиться и потолковать о сущности лимиты, метафизике мутации гостей в хозяев, мистической составляющей угнетения москвичей пришлыми варварами... но задушил эту песню до лучших времен. Потому что если я буду всей Соколиной Горе объяснять принципы устройства нации, существующей в России, нации, населяющей всю Москву, нации центра Москвы, нации Бирюлева или нации, обитающей на Рублевке, то сгибну от старости прямо здесь. На crossroads Ткацкой и Фортунатовской улиц. Отложим это на потом. Когда я вернусь. А когда я вернусь?..
Глава вторая
Короче, сел я на скамейку на остановке и стал ждать троллейбуса, который довезет меня до станции метро «Партизанская», бывшая «Измайловский парк», бывшая «Партизанская». Вот еще повод потолковать о превратности судьбы, преследующей Россию на протяжении веков. Как женщина, многократно выходившая замуж и каждый раз бравшая фамилию мужа, Россия меняет свои названия и названия своих улиц в зависимости от того, кто ее на данный момент имеет. И об этом мы поговорим тоже позже. В других эссе. Как говорило зеркало русской революции: «ЕБЖ». По первости эти три буквы навевают мысли о чем-то матерном, но на самом деле расшифровываются как «если буду жив». Почему «позже»?..
Потому что к остановке подошла чувишка лет шестнадцати, среднемедицинской направленности и полнейшей сексуальной насыщенности. То ли после, то ли в предвкушении. И она курила сигарету, то есть докуривала. Потому что, затянувшись, вынула ее из взбухших (то ли после, то ли в предвкушении?) губ и бросила в урну. Точнее говоря, в направлении урны. Потому что она промахнулась. То ли от недостатка меткости, то ли никогда не была в Сингапуре, где влетела бы на штраф в пятьсот баксов, то ли ей вообще насрать на чистоту московских улиц. В частности, части Ткацкой улицы, что в районе ее cross-roads c улицей Фортунатовской. На остановке троллейбуса № 22.
– Ну что ж вы, детка, – со старческой укоризной сказал я, – вот же урна...
– Ну подумаешь, промахнулась, – ответила чувишка и куда-то свалила взглядом. То ли в «после», то ли в «предвкушение».
Действительно, чего привязался, старый козел... Да потолковать захотелось... С такой вот... Очень молоденькой... Совсем юной... Немнеакомутопринадлежащей... Иизменитьэтонетникакойвозможности. Да, печаль моя не светла...
Я встал с лавочки, потер спину, поднял окурок, затушил о край урны и бросил его в урну. Чувишка слегка вздрогнула и отвернулась от меня. А на фиг я ей сдался, если она троллейбуса ждет? Куда она со мной уедет? А на троллейбусе... Центральная аллея, Измайловская... А дальше вообще выдающаяся перспектива: от Первой до Шестнадцатой Парковой, на одной из которых ее ждет... А может, даже и на конечной – у метро «Щелковская». Дух захватывает! А что я могу ей предложить? Метро «Партизанская», и все. Измайловский рынок? Так он по сравнению с Черкизовским – как плотник супротив столяра. А Черкизовский гикнулся... Ох, старость... И я, кряхтя, сел на лавочку рядом с такой же замшелой теткой. Но с какой-то претензией во внешнем облике. И тетка встала, хотя троллейбуса видно не было. Ей, наверное, стало противно сидеть со старым кобелем, который пристал к молодой, а на нее не обратил ни малейшего внимания. А она, может, еще ого-го! И даже может составить счастье старому еврею, несмотря на то что он еврей. Так, думал я, думала она. Ан нет. Тетка думала не о счастье возможном. Просто в ней ярость благородная вскипела, как волна. И не на меня направленная, а на чувишку.
– Что ж ты, сучка, старого человека заставила нагибаться? Совести в тебе нет! Лахудра!
Чувишка съежилась от неожиданности. В разговор вступил случившийся тут же слесарный джентльмен с газетой «Твой день» в душе.
– Правильно говоришь, мать. Одно знают – жариться с утра до ночи да ханку жрать. Тут вся газета про их. Извращенными способами. А все телевизор! Чубайс е...аный!..
– Довели дерьмократы страну, – остановился и подключился к дискуссии проходящий мимо совслуж с портфелем, чем-то смахивающим на Жванецкого. В смысле – не совслуж смахивал на Жванецкого, а его портфель – на портфель Жванецкого. – А вы, девушка, не отворачивайтесь, а слушайте, что старшие говорят...
– Ну, положим, – высунулась из амбразуры ларька овощная продавщица, – иной старший тебе такого наговорит. Вот одна старшая мне насоветовала. Так до сих пор забеременеть не могу. Ни Вовка, ни Сергей Петрович, ни мотострелковый батальон гвардейской Таманской дивизии...
– Повезло тебе, женщина, – запечалилась замшелая.
– Это как?! – оторопела продавщица.
– Да так вот. Ты от стольких мужиков никак, а я от своего Рустама Ибрагимовича шестнадцать раз залетала..
– Это какого Рустама Ибрагимовича? – заинтересовался совслуж.
– Мехтиева, – сообщил слесарный джентльмен. – Орел. Молнии на брюках летят, как перелетные птицы.
– А-а-а-а, – протянул совслуж, – Рустам Ибрагимович... Тогда понятно...
Я ничего не понимал. Если Рустам Ибрагимович – муж замшелой, то откуда слесарному джентльмену известно о полетах его брючных молний? И что понятно совслужу с портфелем Жванецкого? Недоумение так явно выразилось на моем лице, что замшелая сочла необходимым разъяснить мне ситуацию:
– Муж мой. Неуемный.
– Всегда таким был?
– Не... Раньше он спокойный был... А потом я лет пятнадцать назад рекламку ему подсунула...