После этого заявления военные дружно встали, считая заседание комиссии законченным.
Остальные присутствующие остались на своих местах. Когда военные покинули зал, Кнур подсел к Еве с готовностью ответить на все ее вопросы.
– Как жизнь вообще? – спросил он, разглядывая женщину вблизи. – Короткие юбки, высокие каблуки, оружие за поясом, и как высшее проявление самонадеянности – никакой косметики. Осторожно, Ева Николаевна, не поддавайтесь привычкам, предсказуемые люди более уязвимы. Чаще меняйтесь!
– У меня губы накрашены и брови подведены, так что ваше замечание об отсутствии косметики принимаю как комплимент правильного ее употребления. А что касается перемен, я и тут стараюсь вовсю: сейчас, к примеру, временно работаю учительницей в школе.
– Повезло ученикам, – засмеялся Кнур, – и не повезло школе. Чем могу помочь?
– Почему рядовое дело об американском шпионе доводят до показательного суда? Я просмотрела документы по всем задержанным вашей службой шпионам. Никогда еще не было такого громкого ажиотажного процесса. Почему не отдают Коупа?
– Это сложный вопрос. Если я скажу, что всему бывает конец и нашему государству пора цивилизованными правовыми мерами бороться со шпионажем вместо проводимых ранее обменов резидентами и закрытых расследований, вы мне поверите?
– Нет.
– Правильно. Вы умница, Ева Николаевна.
– Ладно, я умница, а почему все-таки больного Коупа не выпускают даже под надзор американского правосудия?
– Брови и губы, говорите, – задумчиво осмотрел ее лицо Кнур. – Совсем не заметил.
– Что у вас за дела с полковником Кнуром? – спросил Кошмар, провожая глазами направляющегося к дверям начальника разведки.
– Одно дело. И то в прошлом.
– Вы вывезли из России в нейтральную страну для задержания там курдского террориста Фархада.
– Все знаете, – вздохнула Ева. – А то, что я делала это совместно с американской шпионкой, знаете? Нас просто остановили на дороге, посадили в машину, отвезли за город и предложили на выбор: арест или выполнение особо важного государственного задания. Прятавшегося в России Фархада нужно было без шума вывезти в любую страну, которая не имеет обязательств перед Турцией, а там его задержат доблестные американские военные. Нет, Кнур, конечно, описал в подробностях необходимость этого задания и политически, и с точки зрения безопасности страны в целом. Но все равно больше всего эта беседа напоминала шантаж. И вот я думаю, не согласись тогда на эту работу Полина, или как ее еще – Черри Сноут, которую Кнур все-таки выслал через два года из страны как американскую шпионку, что бы было? Устроили бы ей показательный суд? А ведь она была не так безобидна, как старик Коуп. Она за неделю уничтожила физически целый отдел по космическим разработкам и связям.
– Странные у вас знакомства, майор Курганова.
– Вы про Полину или про Кнура? Зачем они держат Коупа? Зная хватку начальника разведки, я могу предположить только одно: он не выпустит шпиона и никогда его не обменяет, если шпион имеет информацию, порочащую нашу разведку и основы так называемой государственной безопасности.
– Мне нравится ваш здоровый оптимизм, – вздыхает Кошмар. – Действуйте! У вас времени – навалом. Целых две недели.
– А что будет через две недели?
– Заседание суда по делу Коупа.
– Разрешите начать действовать? Я опаздываю в театр.
– Неужели «Дон Кихот»? – посмотрел на часы Кошмар.
– Точно не «Дон Кихот», потому что сегодня – опера. Не расследование, а полный парадокс. Никогда бы не подумала, что с утра буду опаздывать на урок в школу, а вечером – в театр на оперу.
– А что именно вы хотите обнаружить в театре?
– Следы спрятавшегося агента Кабурова или его убийцы.
16. Балерина
За двадцать минут до начала спектакля помреж Михаил Петрович понял, что троих заболевших из хора никто не заменит. Он метался между телефоном и сценой, а тут еще мастер доложил о пропаже одного костюма из «Годунова». Помреж приказал позвать к нему Надежду, но ее, естественно, нигде не нашли, хотя «вот только что тут видели».
Наденька сидела в осветительской и рассматривала в бинокль партер. Рядом раздевался Марат. Аккуратно повесив рубашку и джемпер на плечики, он протянул Надежде конфету.
– Что ты все разглядываешь? – спросил он. – Сегодня же не «Дон Кихот».
– Они везде, – пробормотала Наденька, осматривая шикарную блондинку с длинными прямыми волосами, – они всегда… Видишь женщину, вон туда смотри!
Задержав дыхание, Наденька отдает бинокль и косится на мужское плечо у лица.
– Высокая блондинка?
– Да, – рассеянно отвечает Наденька и осторожно касается пальцем кожи на вздувшемся бицепсе. – А мышцы почему такие твердые? Ты же сейчас не напрягаешься.
– Перекачал. Не нравится?
– Не знаю, – отодвигается Наденька. – С нею в прошлый раз была брюнетка. Она мне карточку оставила. Можешь представить, что такие женщины работают в органах?
– Да ладно тебе, – усмехается Марат, продолжая разглядывать блондинку.
– Клянусь! Брюнетка после спектакля захотела срочно на тебя посмотреть. Попросила отвести ее в осветительскую. Я металась по театру, сколько могла, потом привела ее в кабину напротив.
– Надежда, ты с мужиками гуляешь? – спрашивает вдруг Марат, не убирая бинокль от лица.
– Нет, – вздыхает Надежда. – Что ты, конечно, нет. Я с ними или работаю, или трахаюсь. А гуляю я с собакой бабушки Веры, когда приезжаю к ней за город.
– У тебя есть бабушка? А мне говорили…
– Это общественная бабушка, – перебивает Надежда. – Старая одинокая пенсионерка. Она попросила меня помочь ей вырваться из дома престарелых, когда дочка, которая сунула ее туда из-за квартиры, попала в катастрофу и погибла. Я помогла, теперь вот по субботам и воскресеньям гуляю с собакой и кушаю пироги с капустой.
– А со мной, получается, ты работаешь? – убрав бинокль, Марат смотрит на сидящую покрасневшую Наденьку с улыбкой.
– Я с тобой не трахаюсь и не гуляю. Это точно. А насчет работы…
– Покажи карточку.
– Что?
– Ты сказала, что меня разыскивала женщина и она оставила карточку.
– Зачем тебе?
– Да просто так.
– А-а-а… Вот.
– Тут только номер телефона и имя. Ох и выдумщица ты, Надежда.
– Я не выдумщица! Думаешь, она так просто на визитке напишет номер убойного отдела, да?
– Вот тебе еще конфета. Мне пора работать, так что установим полную тишину, идет?
– Идет, – вздыхает Надежда, убирая карточку. Она смотрит в бинокль. Гаснет люстра. В партере рядом с шикарной блондинкой пустое место.
Надежда медленно спускается за сцену и натыкается на возбужденного помрежа. Михаил Петрович просит ее и еще одну девушку из костюмерной стать во втором акте на сцену с хором.
– Вы только будете рот открывать, ничего делать не надо. Будете стоять в последнем ряду и открывать рот. У меня недокомплект певцов. Надежда, подбери костюмы и проследи, чтобы не было недоработок.
– А если я засмеюсь? – спрашивает Надежда.
– Смейся, только рот открывай. А вообще ничего смешного в этом нет.
– Что там было в квартире? – шепотом интересуется Надежда.
– Ну что, – вздыхает помреж. – Нашли мой слиток золота и две упаковки неизвестного порошка. Золото описали, порошок взяли на анализ.
– Это не мое! – обеспокоилась Надежда. – Я клянусь, я ничего!..
– Я знаю. Это слабительное. Купил давно и оставил в кухонной полке. А все равно ничего не поделаешь. Они, как нашли, очень возбудились, стали сразу же кричать, чтобы я только не уверял их, что это слабительное или снотворное. Я и не стал уверять. Пусть изучают.
– Вам нехорошо?
– Сердцу тесно. Ничего, пройдет. Пожалуйста, не пропадай. В антракте чтобы стояла вот тут, полностью одетая.
– Михал Петрович, это же придется на сцене минут двадцать стоять и рот открывать!
– Двадцать семь. Сосредоточься.
Надежда пошла сосредоточиться в костюмерную. Там они с девушкой включили магнитофон и затеяли грандиозную примерку под музыку и так увлеклись, что прозевали окончание первого акта. Кое-как наспех закрепив на голове девушки кокошник, Надежда только собралась заняться собственным внешним видом, как услышала, что между стойками кто-то ходит. Она тут же залезла под раскроечный стол и затаила дыхание. Через две минуты любопытство победило страх. Надежда осторожно выползла, путаясь в длинном подоле русского сарафана, и пробралась в темный угол. Припала головой к полу и увидела под висящими костюмами чьи-то ноги в кедах. Она подползла поближе, опять прижалась к полу и рассмотрела еще одни ноги. В лодочках на низком каблуке. Кеды уходили. Лодочки догоняли. Кеды побежали между стоек. А лодочки… А лодочки невидимая женщина скинула и взяла в руки. Надежда, прижимаясь иногда к полу, передвигалась за ступнями в чулках через стойку от нее и чуть не потеряла кеды из вида. Наступил такой момент, когда кеды должны были вот-вот выбежать из-за стойки, и Надежда увидела бы их владельца, но вдруг с хрипом ожил селектор, и по нему придушенным голосом на сцену потребовали Булочкину в костюме. Кеды остановились и… исчезли. Надежда вскочила, подхватила подол сарафана, побежала за стойки и на полном ходу столкнулась с женщиной, которую она вчера успешно запутала в переходах подсобных помещений.
– Боже мой, – простонала Ева, едва успев повернуться к налетевшей Надежде боком и избежать лобового столкновения, – какого черта ты здесь делаешь?!
– Я… – Наденька упала на спину и теперь, лежа, с изумлением смотрела на женщину перед собой, в облегающем коротком платье, с туфлями в руках. – А что это тут? Кто это тут ходит?..
– Призрак оперы, – вздохнула Ева, надевая лодочки. – Голый по пояс. Кто у вас в спектакле сейчас должен быть голым по пояс?
– Никто, – пожимает плечами Надежда и, всполошившись, поднимается и бежит за головным убором.
– А кто тогда может ходить по театру голый?
– Да кто тут может ходить голый?! – Кое-как закрепляя надо лбом невысокий кокошник, Надежда бежит из костюмерной. – Тут холод собачий, какой дурак разденется? Второй звонок был?
Ева пробирается на место в партере, когда свет уже погас. Она безоговорочно отбирает у Далилы бинокль и осматривает правую осветительскую будку. Занавес открывается. Ева не смотрит на сцену еще минут пять, она старается заметить малейшее движение в осветительской. Но когда по залу прокатился легкий шепот, когда Далила стала вырывать бинокль из ее рук, Ева уставилась на сцену.
На фоне декораций по сцене расхаживал солист в богатом княжеском одеянии, красных сапогах на каблуке и в шапке, украшенной камнями и мехом. В левом углу сцены расположился хор – три ряда стоящих друг за другом мужчин и женщин, подпевающих в нужные моменты и тоже одетых в национальные русские костюмы, но попроще. В заднем ряду хора, выступая сбоку и видная не только головой, но и левой частью тела, стояла… Надежда. Над низким головным убором торчали три разноцветных хвоста. Из-под сарафана выступала сине-красная кроссовка. В носу светилась серьга. Но больше всего внимания на лице русской «крестьянки» привлекали, конечно, черные очки с круглыми маленькими стеклышками.
Передние ряды партера заволновались. Послышались негромкие смешки. Солист не понимал, в чем дело. Он вопросительно поглядывал в суфлерскую будку и пел, расхаживая большими шагами по сцене.
Далила затряслась от тихого хохота. Ева отняла наконец бинокль и внимательно рассмотрела лицо Надежды в очках, серьгу в носу. И тоже засмеялась, когда увидела, как Надежда наклонила голову и посмотрела поверх очков на солиста, а потом поправила их медленным жестом. Минут через десять она, видимо, поняла, в чем дело, и постаралась спрятаться за спинами хористов. Теперь весь компромат составляли только торчащие над головой стоящего впереди нее мужчины три хвоста – зеленый, оранжевый и синий.
В секундной паузе, когда солист набирал воздух, передние ряды услышали странный звук – как будто рядом со сценой упало что-то тяжелое. Скосив глаза и привстав на цыпочки, Надежда проявилась еще раз для зрителей лицом, отягченным серьгой и очками. Она разглядела, что это свалился навзничь за кулисой, вероятно, в глубоком обмороке, помреж Михаил Петрович.
Когда «Скорая» наконец уговорила помрежа поехать в больницу, зареванную Надежду догнал на улице Марат.
– Не убивайся, – сказал он, обхватив ее за плечи. – Может, выкарабкается?
– А если нет? – глотала слезы Надежда.
– Тогда, боюсь, у нас в театре будет другой помреж.
– Заткнись, придурок! – вдруг неожиданно для себя обозлилась Надежда.
– Ого! Иди сюда и сама заткнись. – Марат дернул ее за руку, притянул к себе, и каким-то странным образом Надежда оказалась головой у него под мышкой. – Спать сегодня собираешься?
– Я… Я, наверное, поеду в больницу.
– Тебе же только что русским языком сказали раньше семи в больницу не соваться. Все равно ночью не пустят.
– Я на улице постою.
– Простынешь. Сляжешь. Кто будет тогда помрежу передачки носить? Так собираешься поспать или нет?
– Собираюсь, – задумалась Надежда, – наверное… А что?
– Я с тобой.
Надежда остановилась, выбралась из-под мышки Марата, отступила на два шага и внимательно рассмотрела мужчину.
– Ну? Сгожусь?
– Какой ты большой, – пробормотала она.
– Большой – не маленький! – многозначительно заявил Марат и протянул ей мотоциклетный шлем. – Куда поедем?
Надежда думала минуты две. Ей очень хотелось оказаться в тишине и чистоте квартиры помрежа, но вести туда Марата?..
– Комната четырнадцать метров тебя устроит?
– Ты сильно преувеличиваешь мои размеры! Я вполне могу выспаться на четырех квадратных метрах.
– Ладно. Поехали, – понуро согласилась Надежда, вспоминая, есть ли у нее дома чистое постельное белье.
– Чую, чую стойкий дух коммунального жилья! – закричал Марат, как только они открыли входную дверь.
– Тише! – Надежда даже присела от неожиданности.
– Почему? Кто-то спит в такую рань? Всего лишь полдвенадцатого!
– Да нет же! Потому что никто не спит! Не надо привлекать внимания.
– А так нечестно. Я – высокий, красивый, добрый и голодный. Почему я не могу привлечь внимание? Я же просто находка для одинокой женщины.
– Не сюда! – оттащив Марата за куртку, Надежда толчком указала ему на другую дверь, быстро отперла ее и подтолкнула мужчину в комнату. – Я думала, что ты хочешь спать, а не есть!
– Я всегда хочу есть. Где тут кухня?
– Не надо, – испугалась Надежда. – У меня и холодильник пустой!
– Холодильники не ем, – подмигнул Марат, уже выходя, – сиди спокойно и не дергайся. Я все сделаю сам!
Он нашел кухню по свету. Пробираясь в длинном коридоре, громко пел. В кухне быстро раскрыл створки всех полок, осмотрел, встряхивая, закупоренные банки, а в сахарницу на столе залез пальцем.
– Какой мужчина! – В дверях, покачивая бигудями, образовалась женщина почтенного возраста.
– Какой-какой… Голодный! – Марат, не обращая на нее внимания, открыл один холодильник, потом другой. Встряхнул пакеты с молоком.
– У Надежды пусто, тут вам не повезло. А у меня супчик есть грибной.
– Грибы не ем. – Марат стал спешить. Холодный супчик на плите он помешал половником. Огляделся.
– А я ем все! – Покачиваясь, в кухню вошел опухший невысокий толстяк.
– Хорошо, что у девочки наконец появилось что-то серьезное. – Старуха вытолкала толстяка и поспешно закрыла дверь. Толстяк корчил рожи за дверью, расплющивая красный нос и губы о стекло и барабаня в него пальцами.
– Неужели ничего съедобного? – бормотал Марат, вываливая теперь из стола посуду и ощупывая его изнутри.
– Я ведь уже стала беспокоиться, – доверительно сообщила соседка. – Сейчас такое время, понимаете, когда молодежь сбивается с правильного пути не по собственной безалаберности, хотя, конечно, и поэтому… А в большинстве просто следуя моде!
– Что вы говорите!..
– Ну да. Эти балерины, они же все лесбиянки! – соседка перешла на шепот. – И шастают сюда, и шастают! Молодой человек, – озаботилась она, наблюдая, как Марат залез под раковину и обследует там чистящие средства, – если уж такие проблемы с желудком, так и быть, я сварю вам яйцо!
– Спасибо, – Марат встал с колен и огляделся, – чайку достаточно. А вам Надежда случайно не отдавала на сохранение цветок?
– Цветок?!
– Ну да. В горшке, например?
– Что вы. В прошлом году у нее здесь в квартире потерялась черепаха. Скажу вам по секрету, черепаха заползла зимой ко мне в комнату и застряла там за батареей. Я не стала ничего говорить Надежде, куда ей следить за животным или цветком! Летом черепаха оттуда выпала и спряталась где-то в неизвестном месте. Может, заползет опять за батарею, когда затопят.
Марат присел, ощупал кухонную батарею снизу, потом внимательно осмотрел всю чугунную гармошку.
– Пожалуй, – задумчиво покивал он головой, – я запрусь в ванной минут на пятнадцать.
Послушав у дверей ванной минуты три, соседка на цыпочках пробежала по коридору, ворвалась к Надежде, быстро закрыла дверь и подперла ее собой.
– Надежда! – торжественно заявила она. – Ты жизни не знаешь, я понимаю, от него не отвести глаз – красавец, но он мент!
Опешившая Надежда села на тахту с ворохом грязного белья в руках.
– Поверь, я на свете пожила, многое повидала. Сколько, ты думаешь, мне лет?
– Милена, вы себя хорошо чувствуете?
– Прекрасно! Мне семьдесят лет! Почти.
– Ну что вы, Милена, а выглядите на шестьдесят девять…
– Здоровое чувство юмора – признак ума. Твой гость только что обыскал кухню, теперь потрошит в ванной коробки со стиральным порошком и роется в моем замоченном белье!
– Бред…
– Моего мужа, царство ему небесное, он был старше меня, расстреляли энкаведисты, уж я-то обысков в своей молодости накушалась, поверь. Он – мент!
– Марат – осветитель в нашем театре. Милена, вы никогда не рассказывали…
– Не отвлекайся! Может быть, он и осветитель, а все равно мент!
– Милена!..
– Докажу, не сомневайся. Что это тут у тебя? – Палец с длинным наманикюренным ногтем указывает на подоконник.
– Затрапезус уныниус, – автоматически отвечает Надежда, потом шумно выдыхает воздух и бросает ворох белья на пол. – Черт возьми, это цветок, восковой плющ, это зеркало, это…