Русская Швейцария - Михаил Шишкин 15 стр.

Расскажем коротко о судьбах этих людей, вносивших некогда свой яркий колорит в картину русской женевской колонии.

Гогелиа, бросив курс Кутаисской духовной семинарии, юношей уезжает за границу, учится в Женеве, становится лидером другого анархистского крыла, «хлебовольского». Во время революции 1905 года бросается в Грузию поднимать восстание крестьян Гурийского района. После неудачи – снова Женева. Занимается издательской деятельностью, готовит библиографию трудов Кропоткина, издает в 1912–1914 годах в Цюрихе анархистскую газету «Рабочий мир», в 17-м возвращается через Петербург в Грузию, из-за болезни легких отходит от практической работы и мирно умирает в советском Тифлисе в декабре 1924 года.

Братья Гроссманы, Александр и Иуда, – дети елизаветградского торговца. Александр вступает в революцию социал-демократом, но из «университета» Петропавловской крепости выходит убежденным анархистом. В женевских статьях горячо отстаивает методы убийств и грабежей. Не ограничиваясь теоретическими работами, сам отправляется в Россию и готовит покушение на командующего Одесским военным округом барона Каульбарса. При аресте пускает себе пулю в висок. Иуда в чем-то повторяет первые шаги брата, примыкает в швейцарской эмиграции сперва к эсдекам, но скоро отходит от них и сотрудничает с женевскими «хлебовольцами», затем с «чернознаменцами». Выступает с лекциями по теории и истории анархизма, причем поначалу показывает себя противником террора и экспроприации, но в революционный 1905 год отправляется в Россию и уже сам принимает активное участие в разработке плана террористических акций и взрыва здания биржи в Одессе. Арестован, сослан в Тюмень, бежит. С 1917-го – в России, приветствует победу большевиков. В 1919-м находится при штабе Махно в качестве теоретика бандитской вольницы, называет себя «анархо-большевиком». В двадцатые пишет воспоминания, преподает в МГУ и ВХУТЕМАСе, в 1926-м публикует в «Правде» письмо, в котором объявляет себя приверженцем сталинского большевизма. Доживет до 1934 года.

Николай Музиль, он же Рогдаев, приходит к анархистам из социалистов-революционеров. С 1903 года – в Женеве. Обвиняется в провокаторстве и шпионаже, но ему удается оправдаться. Один из организаторов центральной боевой группы анархистов, в 1907-м доставляет из Лондона в Женеву крупную партию оружия для проведения боевых операций и в конце сентября выезжает во главе своего отряда в Россию, где проводит нашумевшую экспроприацию на станции Верхне-Днепровск Екатеринославской губернии – грабит почту. Полиция проводит массовые аресты членов группы – схвачено более 150 человек. В Екатеринославе Музиль пытается организовать побег своих товарищей из местной тюрьмы – попытка оканчивается неудачей, в перестрелке погибают тридцать два боевика и более пятидесяти ранены. В мае 1908-го, мстя за погибших анархистов, Музиль с оставшимися на свободе членами отряда готовит теракт в гостинице «Франция» в Екатеринославе. Надеясь, что на место покушения прибудет кто-нибудь из городских властей, террористы устраивают через определенные промежутки времени несколько взрывов, при которых гибнет много случайных людей. Музиль благополучно возвращается в Женеву, занимается снова пропагандистской деятельностью. После революции – в Советской России. Работает в научной секции музея Кропоткина в Москве. В 1929 году арестован, содержится в Суздальском политизоляторе. Умрет в ссылке.

Янкель Кирилловский, известный под псевдонимом Новомирский. Сперва с эсдеками, в эмиграции становится анархистом. На юге России во время революции 1905–1907 годов создает анархо-синдикалистский «Союз коммунистов», потом «Южнорусскую группу анархистов-синдикалистов». Участвует во всех террористических акциях группы, в частности в ограблении Одесского филиала Петербургского коммерческого банка в ноябре 1906 года, в проведении которого принимали участие и эсеры. Летом 1907-го шантажирует администрацию «Русского общества пароходства и торговли» в Одессе с целью заставить ее выполнить требования бастовавших моряков. С той же целью проводит ряд взрывов на пароходах и организует убийства капитанов. В июле того же года, скрываясь от полиции, возвращается в Женеву, где ведет переговоры с Дайновым о проведении дальнейших совместных акций. При возвращении в Россию арестован, приговорен к восьми годам тюрьмы. В 1915-м выпущен на поселение в Иркутскую губернию, тут же бежит в Америку. После Февральской революции возвращается в Россию. Сотрудничает с большевиками, печатает в 1920-м в «Правде» «Открытое письмо к анархистам», в котором заявляет о своем вступлении в РКП(б). Член Общества политкаторжан. Пишет мемуары. В 1936-м арестован и приговорен к десяти годам лагерей.

Александр Ге, настоящая фамилия Голберг. Исключен из шестого класса гимназии за пропаганду революционных идей. В 1905-м – член Петербургского совета, арестован, отпущен из тюрьмы условно по состоянию здоровья, бежит за границу. С июля 1906-го по декабрь 1917-го – в Швейцарии. Сотрудничает в различных анархистских изданиях, в мае 1913-го является одним из организаторов созыва съезда Швейцарской Конфедерации анархистов в Цюрихе. С началом войны занимает «ленинскую» позицию поражения России и возглавляет в Швейцарии группу анархистов-коммунистов. Вернувшись в Россию, сближается с большевиками, избирается членом ВЦИКа, призывает сражаться вместе с Лениным и Троцким против врагов революции, автор лозунга «Врозь идти, вместе бить!». Поступает на службу в ЧК и делает там скорую карьеру. В мае 1918-го становится во главе Кисловодской ЧК. С июля того же года возглавляет ЧК при правительстве Северо-Кавказской Советской Республики. В январе 1919-го попадает в плен к белогвардейским частям. Расстрелян.

На этом, пожалуй, закончим рассказ о террористах из России и совершим еще небольшую прогулку по центральным улицам Женевы, останавливаясь на тех или иных «русских» местах города.

Главная улица старой части города – Гранд-рю (Grand-rue). По ее средневековой мощеной мостовой проходит к кафедральному собору мимо дома № 40, в котором родился самый известный женевец – Жан-Жак Руссо, каждый приезжающий на берега Роны путешественник.

На этой улице жил Карамзин. Об этом говорит мемориальная доска на доме № 14: “Nikolai Karamzine, ce´le`bre historien et e´crivain russe a ve´cu dans cette maison du 2 octobre 1789 au mars 1790” («Николай Карамзин, знаменитый русский историк и писатель, жил в этом доме со 2 октября 1789 до марта 1790»).

По этой улице прошли все поколения русских жителей Женевы, даже не интересовавшихся достопримечательностями, – эта дорога ведет к ратуше, расположенной на улице Отель-де-Виль (rue de 1’Hôtel de Ville), в которой происходили оформление документов и регистрация всех иностранцев. В апреле 1865 года Герцен был возмущен назойливостью чиновников, которые через неделю после переезда его в Женеву стали требовать от него бумаги, а в мае он зарегистрировал тут свой «Колокол». Здесь в марте 1868-го внесена в книгу запись о рождении Софьи Достоевской, сюда же в мае того года пришли ее родители выполнять мучительные формальности, необходимые для похорон. В архив ратуши сдали паспорт Серно-Соловьевича после его самоубийства. Здесь, в ратуше, в бюро регистрации получали «перми де сежур» все русские эмигранты и студенты. Чете Лениных, например, для оформления вида на жительство потребовалась копия свидетельства о браке, необходимо было запросить Енисейскую духовную консисторию. На посланный в Сибирь запрос им тут же были высланы в российское консульство в Женеве все необходимые документы – при том что за границу они уехали по фальшивым бумагам. Такую порядочность властей по отношению к инакомыслящим обывателям трудно себе представить в стране, которую основал проситель временного вида на женевское жительство, записанный в регистрационной книге 13 февраля 1908 года под номером 209.

Впрочем, посещали ратушу и просто как местную достопримечательность. Карамзин любовался видами с «гульбища» в Бастионе и в Трели, подле ратуши, здесь вспоминал свое детство, как «боролся на гумне сабелькой со злыми волшебниками». Посетила ратушу и, наверно, самая знаменитая русская путешественница XIX века, мадам Курдюкова, нерукотворное создание Ивана Мятлева, которую еще не один раз мы процитируем в нашем повествовании. Однако приговор ее суров:

В ратушу я заглянула —

Ан пасан, рукой махнула!

И не стоило труда

Впрочем, посещали ратушу и просто как местную достопримечательность. Карамзин любовался видами с «гульбища» в Бастионе и в Трели, подле ратуши, здесь вспоминал свое детство, как «боролся на гумне сабелькой со злыми волшебниками». Посетила ратушу и, наверно, самая знаменитая русская путешественница XIX века, мадам Курдюкова, нерукотворное создание Ивана Мятлева, которую еще не один раз мы процитируем в нашем повествовании. Однако приговор ее суров:

В ратушу я заглянула —

Ан пасан, рукой махнула!

И не стоило труда

Даже заходить туда.

Проходил по этой улице в поисках кафедрального собора и Василий Розанов. Оригинальнейший русский мыслитель и здесь остался верен себе – он заблудился. «С берега озера был виден готический купол разыскиваемой церкви, – рассказывает Розанов в “Реликвиях Кальвина”, – а теперь, когда я, очевидно, был где-то неподалеку от нее, я совершенно не мог ее отыскать из-за ужасной путаницы щелей-улиц, откуда ничего не видно, кроме вот двух домов vis-a`-vis, между которыми пробираешься. Оказывается, я уже несколько раз прошел почти мимо церкви, не заметив боковой щели-улицы, когда наконец меня толкнули в ответ на предложенный в десятый раз вопрос: куда же идти? Эта боковая щель называется Rue Calvin. Я взволновался».

Описывая свое посещение домика и церкви Кальвина, Розанов признается: «Осматривая последнюю, я чуть-чуть, по неосторожности и неудержимому порыву, не примерился сесть на его стул. Но какой-то инстинкт вовремя остановил меня».

Собор производит на русских холодное, скорее отталкивающее впечатление. Карамзин: «Женевская кафедральная церковь напоминает мне давно прошедшие времена. Тут был некогда храм Аполлонов, но огонь пылал в стенах его и разрушил отчасти величественное здание древнего искусства – воцарилась новая религия, и развалины языческого храма послужили основанием христианской церкви. Вхожу во внутренность – огромно и пусто!» Может быть, так отталкивает русского путешественника дух Кальвина, всё еще витающий под готическими сводами. Как сказал Герцен: «В каждом женевце остается на веки веков след двух простуд, двух холодных дуновений: бизы и Кальвина…»

От кафедрального собора спустимся к площади Молар (place du Molard). Здесь на средневековой сторожевой башне в 1921 году установлен барельеф работы Поля Бо «Женева – город изгнанников». Женщина, символизирующая приветливую к эмигрантам Женеву, протягивает руку некоему лысому бородатому мужчине. По стойкой женевской легенде, скульптор придал лицу изгнанника характерные черты вождя мировой революции.

Еще несколько шагов к озеру, и мы оказываемся в так называемом Английском саду – еще одна обязательная городская достопримечательность. Этот скверик сыграл свою трагическую роль в женевской жизни Достоевских. «В первых числах мая стояла дивная погода, – пишет Анна Григорьевна в своих воспоминаниях, – и мы по настоятельному совету доктора каждый день возили нашу дорогую крошку в Jardin des Anglais, где она и спала в своей колясочке два-три часа. В один несчастный день во время такой прогулки погода внезапно изменилась, началась биза (bise), и, очевидно, девочка простудилась, потому что в ту же ночь у нее повысилась температура и появился кашель».

Наверно, какое-то предчувствие с самого приезда в Женеву заставило Достоевского невзлюбить этот небольшой городской парк. В письме Майкову он так изобразил это, в общем-то, красивое место: «Разбили дряннейший палисадник из нескольких кустиков (ни одного дерева), совершенно в роде двух московских палисадников, в Москве, на Садовой, если б их соединить вместе, и фотографируют и продают: “Английский сад в Женеве”».

Отсюда, из этого «палисадника», Анна Григорьевна, мучимая ревностью, следила за своим мужем, подозревая, что он ходит вовсе не читать русские газеты, а к тайно приехавшей в Женеву Аполлинарии Сусловой: «…Все-таки я решилась следить за Федей, чтобы знать, неужели он мне изменяет. Когда он после обеда пошел в читальню, я высмотрела, как он действительно туда вошел. Потом я отнесла домой книги и поспешила через другой мост в Английский парк, из которого было очень хорошо видно, если бы он вышел, но дожидаться там, пока он прочитает все газеты, было бы, право, глупо, потому что иногда он читает часа 2, а стоять на месте 2 часа очень тяжело, потому я решилась тихонько пройтись мимо кофейни, вполне уверенная, что он меня не заметит. Так и случилось, я прошлась и увидела, что он смирнешенько сидит себе у стола и читает газету…»

Кофейня, куда Достоевский ежедневно ходил читать газеты, – кафе «Корона» (“de la Couronne”), располагалась на набережной Гранд-Кэ (Grand Quai), напротив Кэ-де-Берг (Quai des Bergues). Здесь Федор Михайлович встречался со своим единственным женевским знакомцем, Огаревым. Именно в беседе за чашкой кофе в «Короне» Огарев присоветовал ему переехать в Веве, здесь же он передал Достоевскому почитать «Былое и думы».

Перейдем на другой берег Роны. Кстати, этот мост (Pont des Bergues), о котором Герцен сказал, что он «в Женеве то же, что Тверской бульвар в Москве», и по которому каждый день гуляли Достоевские, становился и местом семейных размолвок. «В 2 часа пошли обедать, – записывает в дневнике Анна Григорьевна, – взяв от хозяек зонтик, который сделался причиной ссоры между нами, именно, так как под одним зонтиком под руку идти было гораздо удобней, то Федя и взял меня под руку, и, очень весело распевая, мы пошли через мост. Но тут мне случилось поскользнуться, но так сильно, что я было чуть не упала; вдруг Федя раскричался на меня, зачем я поскользнулась, как будто я это сделала нарочно, я ему отвечала, что зонтик не панцирь и что он дурак. Так мы дошли до библиотеки, где Федя отдал книги, но потом мне сделалось так досадно, да и было неприятно идти под руку с человеком, который на меня сердит. Я пошла без зонтика, а он под зонтиком. Потом ему показалось, что какие-то торговки смеялись, видя, что он идет покрытый, а я нет, и он перешел на другую сторону улицы…»

Ля статю на пьедестале,

В зыбком озера зерцале

Отражается она;

И меж листьями луна

Чудно обдает контуру

Этой бронзовой фигуры;

И, теряясь меж кустов,

Мне л’еспри дю философ —

Дух его напоминает!

По набережной Кэ-дю-Монблан (Quai du Mont-Blanc) мы направляемся в сторону маяка. Женевский маяк – тоже вполне русское место. Герман Сандомирский, в те времена студент-юрист, вспоминает: «Как хорошо было, особенно после горячих дискуссий в кафе “Handwerk”, вдохнуть в себя свежий воздух женевской ночи. Излюбленным местом, где мы охлаждали свои разгоряченные мозги, был знаменитый женевский маяк. От берега озера к нему ведет белый каменный мол. Трудно представить себе более красивый вид, чем тот, который раскрывался с этого мола на озеро, озаренное серебристой полосой лунного света и окаймленное белоснежными вершинами гор. Этот маяк останется памятным для всей тогдашней молодежи. Здесь публика по большей части отдыхала; если кто-либо затевал продолжение дискуссии, его обрывали: хватит, мол, других мест, где можно спорить по целым дням. Это было место лирических излияний и тихой, щемящей грусти по далекой родине. Здесь предавались тоске по товарищам, сидевшим в русских застенках, думали о собственном будущем, которое вряд ли будет чем-либо отличаться от участи товарищей, о грядущих боях; здесь молча проверяли свою готовность к ним и стойкость революционной воли. Здесь объяснялись в дружбе, завязывались романы, более экспансивные декламировали стихи с лирическим уклоном, и часто пели хором революционные песни, наводя панику на мирных швейцарских бюргеров. Забрести они могли на маяк только случайно, ибо явочным порядком русская молодежь отвоевала себе это место».

Участь самого мемуариста вряд ли чем отличается от участи его товарищей. Изучение юриспруденции очень скоро привело молодого человека в стан бомбометателей. Он примкнул к анархистам, вошел в их боевую группу, был арестован, сослан в Нарымский край, бежал из ссылки за границу, снова швейцарская эмиграция, потом опять теракты в России. Снова арест, каторга, ссылка. С 17-го года Сандомирский в огне событий, призывает своих товарищей анархистов «к единому фронту с большевиками как единственно подлинными революционерами». После смерти Ленина отрекается от анархизма. Служит в Наркомате иностранных дел, в частности, представляет Советский Союз на Генуэзской конференции, занимается литературной деятельностью до самого ареста в 1934 году. Лагерь, ссылка в Енисейск. В 1937-м снова арест. Башлаг. Расстрел.

Заглянем и на улицу Бонивар (Bonivard). Здесь находилось до революции русское консульство. Весной 1901 года оно чуть было не стало жертвой революционного погрома. После митинга-протеста против разгона студенческой демонстрации в России сюда пришли протестовать возмущенные женевские студенты. Из донесения посланника России в Швейцарии Вестмана 9 апреля 1901 года: «По завершении митинга группа русских студентов и студенток, в основном еврейской национальности, шумной толпой направилась к консульствам России и Италии. Подойдя к первому из них, толпа в количестве 200–300 человек, включая зевак и местный городской сброд, остановилась и начала яростную демонстрацию с пением революционных песен и выкрикиванием в основном на хорошем женевском французском языке оскорбительных слов. Из толпы был брошен большой камень, который разбил двойное стекло, были предприняты неудавшиеся попытки выломать входную дверь, наконец несколько демонстрантов залезли с внешней стороны на верхний карниз двери и сняли консульский щит, который был тут же демонстративно разбит и унесен куда-то».