Русская студенческая колония размещается в районах Флунтерн и Оберштрасс, в то время это окраина Цюриха. Живут русские студенты обособленно от населения, общаются только между собой и представляют что-то вроде добровольного шумного гетто. «Количество это, без сомнения, затерялось бы незаметно среди населения, например, Парижа, – пишет народник Владимир Дебогорий-Мокриевич в своих “Воспоминаниях нигилиста”, – но не так было в Цюрихе. Тихие кварталы этого города возле Политехникума, где преимущественно жили русские, совершенно преобразились: всюду слышалась русская речь; кучки молодежи то и дело сновали по улицам, громко разговаривая между собою и жестикулируя, к ужасу цюрихчан, не видевших раньше ничего подобного».
Некоторые подробности быта русских студентов узнаем из воспоминаний революционера семидесятых годов Николая Кулябко-Корецкого, приехавшего учиться в Цюрих в августе 1872-го: «Я прямо с вокзала, без вещей, направился в поисках постоянной квартиры в цюрихский “Латинский квартал”, местопребывание студенческой молодежи, на правом, возвышенном берегу реки Лиммата. Дешевую, скромно меблированную комнатку в одно окошко на юг я быстро нашел за 17 франков, т. е. пять с половиной рублей (по курсу того времени, 33 коп. за один франк), в месяц, в предместье Hottingen, в маленьком переулочке, утопавшем в зелени и носившем соответственное поэтическое название Blümengasse или Rosengasse, точно теперь не припомню».
Русская жизнь крутится вокруг библиотеки, куда и направляется сразу мемуарист: «Отыскать ее было несложно, стоило лишь перейти в соседнюю с моим переулком широкую прямую улицу Platte, служащую общей артерией всего Готингена, чтобы на каждому шагу встретить русского студента или русскую студентку. Их легко было отличить от остальных прохожих по небрежному костюму, громкой речи, оживленной обильной жестикуляции, по длинной шевелюре большинства мужчин и, напротив того, по стриженым волосам многих из молодых женщин. Получив обстоятельные указания от первого попавшегося мне навстречу русского студента, я нашел библиотеку в одном из ближайших, примыкавших к Platte переулков, отличавшемся от моего переулка лишь менее богатой растительностью. Библиотека помещалась во втором этаже деревянного особнячка, носившего название “Frauenfeld” и отличавшегося от того, в котором я нашел себе приют, большими размерами комнат и входной дверью, выходившей прямо на улицу, а не через сад».
Здание пансиона «Фрауенфельд» до наших дней не сохранилось, оно находилось на углу современных улиц Глориаштрассе и Песталоцциштрассе (Gloriastr./Pestalozzistr.). Описание библиотеки находим в тех же воспоминаниях Кулябко-Корецкого «Из давних лет»: «В первой большой комнате расположена была “читальня” с несколькими десятками газет и журналов, в поэтическом беспорядке разбросанных по столам. Здесь имелись налицо, кроме столичных русских газет и журналов, еще и многие провинциальные газеты, с берегов Волги, из Одессы, Кавказа и т. д., причем имелись издания и на грузинском, армянском и еврейском языках. Молодые люди этих национальностей входили в состав “русских” студентов, и только поляки держали себя обособленно и имели собственные организации. <…> “Читать”, впрочем, в этой читальне без навыка было затруднительно, так как там с утра до вечера в густом табачном дыму непрерывно толпился народ и шли громкие разговоры и ожесточенные теоретические споры по всевозможным общественным и философским вопросам. Русские студенты не придерживаются обычаев швейцарских и немецких студентов, устраивающих по своим корпорациям кнейпы в местных пивных, и обыкновенно не посещают последних, кроме исключительных случаев. Не имея ни клуба, ни иного общественного учреждения для своих встреч и очередных сходок, они по необходимости избрали для этого читальню, с чем усердным читателям газет приходилось мириться и что вскоре, как это будет изложено далее, привело к мысли о приобретении в Цюрихе собственного дома, в котором можно было бы расположиться удобнее, согласно обычаям далекой родины».
И Кулябко-Корецкий, и другие авторы воспоминаний отмечают особый характер русской библиотеки в Цюрихе, мало приспособленной для чтения и игравшей роль скорее политического клуба, что неудивительно, поскольку и задумана, и основана она была вовсе не с целью помочь студентам учиться. Внятно формулирует задачу этого заведения в своих воспоминаниях цюрихская студентка и будущая народоволка Вера Фигнер: русская библиотека «должна была воспитывать читателя в революционном и социалистическом духе».
Основателем библиотеки был Михаил Петрович Сажин, он же Арман Росс, весьма колоритная и самая видная фигура русской колонии этого времени. В 1867–1868 годах он принимал участие в студенческих волнениях, сошелся с Нечаевым, был арестован, сослан в Вологодскую губернию, бежал из ссылки летом 1869-го в Америку, весной 1870-го по вызову Нечаева прибыл в Женеву. С осени 1870-го Сажин обосновывается в Цюрихе, является «правой рукой» Бакунина, состоит явным членом Первого Интернационала и тайным – бакунинского «Альянса», участвует в Лионском восстании, принимает участие в защите Парижской коммуны. Создание студенческой библиотеки в Цюрихе в 1870 году – первый этап разработанного вместе с Бакуниным далеко идущего плана «русского дела», через два года Сажин открывает здесь типографию, в которой печатает сочинения Бакунина, в частности «Государственность и анархию». Позже он нелегально вернется в Россию, будет арестован, судим, проведет пять лет на каторге и шестнадцать в сибирской ссылке, женится там на Евгении Фигнер, сестре народоволки Веры Фигнер, вернется в Европейскую Россию, будет сотрудничать в «Русском богатстве» и доживет до сталинского социализма.
Назначенный Бакуниным своим цюрихским «наместником», Сажин, сколотив из бывших «нечаевцев», бежавших из России, – Александра Эльсница и Земфирия Ралли – инициативную группу, вербует среди читателей библиотеки сторонников «передовых идей». Сажин, Эльсниц и другие бакунинцы живут в пансионе «Бремершлюссель» (“Bremer Schlüssel”).
Видную роль в пропаганде играет и эмигрант Валериан Смирнов – секретарь и смотритель библиотеки, в будущем один из главных сподвижников Лаврова. Он проживает со своей подругой Розалией Идельсон в том же доме «Фрауенфельд», где находится библиотека. Идельсон приезжает в Швейцарию, как и многие студентки из России, выйдя фиктивно замуж. В Цюрихе она ведет активную общественную работу, организует кассу взаимопомощи для нуждающихся студенток, занимается вместе со Смирновым библиотекой. Она продолжит учебу в Берне, а потом будет заниматься революционной деятельностью в кружке Лаврова.
Революционная «промывка мозгов» в библиотеке, содержащей мало специальной научной литературы и в изобилии – литературу «нелегальную», идет столь успешно, что в самое короткое время даже те, кто приезжает лишь с мыслью получить образование, пересматривают свои взгляды на жизнь. «Чтение этой литературы, – пишет тот же Кулябко-Корецкий, – произвело радикальный переворот в моем мировоззрении и вынудило в корне пересмотреть все раньше выработанные и усвоенные моральные, социальные и политические принципы».
А вот свидетельство Веры Фигнер, уговорившей мужа, следователя в Казанской губернии, бросить службу и вместе поехать в Цюрих учиться на врачей: «По приезде в Цюрих я была поглощена одной идеей – отдаться всецело изучению медицины – и перешагнула порог университета с благоговением. Два года лелеяла я одну и ту же мысль; два года только и слышала вокруг, что выполнение ее требует громадной энергии, характера и прилежания; мне было 19 лет, но я думала отказаться от всех удовольствий и развлечений, даже самых невинных, чтоб не терять ни минуты дорогого времени, и принялась за лекции, учебники и практические занятия с жаром, который не ослабевал в течение более чем трех лет». Жар учебы постепенно меркнет перед жаром революционным.
В Цюрихе Вера Фигнер поселяется сперва вместе со своей сестрой Лидией в доме на Платтенштрассе, 44 (Plattenstrasse). Однако очень скоро сестры получают «доступ к кружку студенток, приехавших немного раньше и вкусивших уже от древа познания добра и зла. Это были две сестры Любатович, Бардина, Каминская и др.». Фигнер включается в работу кружка «Фричей», названного так по имени хозяйки дома, в котором жило большинство его членов (дом этот не сохранился, он стоял там, где теперь проходит Нелькенштрассе). В кружок этот входили двенадцать студенток – почти все пройдут потом по нашумевшему «процессу 50-ти».
Не меньший переворот произвел Цюрих с его русской библиотекой и в жизни Кропоткина, приехавшего в Швейцарию в 1872 году князем и чиновником и уехавшего социалистом и радикальным революционером: «По приезде в Цюрих я… спросил своих русских приятелей, по каким источникам можно познакомиться с великим движением, начавшимся в других странах. “Читайте”, – сказали мне, и одна моя родственница (Софья Николаевна Лаврова, учившаяся тогда в Цюрихе) принесла мне целую кипу книг, брошюр и газет за последние два года. Я читал целые дни и ночи напролет, и вынесенное мною впечатление было так глубоко, что никогда ничем не изгладится. Поток новых мыслей, зародившихся во мне, связывается в моей памяти с маленькой, чистенькой комнаткой на Оберштрассе, из окна которой видно было голубое озеро, высокие шпили старого города, свидетеля стольких ожесточенных религиозных споров, и горы на другом берегу, где швейцарцы боролись за свою независимость». И дальше: «Чтение социалистических и анархических газет было для меня настоящим откровением. Из чтения их я вынес убеждение, что примирения между будущим социалистическим строем, который уже рисуется в глазах рабочих, и нынешним – буржуазным быть не может. Первый должен уничтожить второй». В результате глубокого внутреннего переворота Кропоткин решает углубить свое знакомство с миром социализма: «После нескольких дней, проведенных в Цюрихе, я отправился в Женеву, которая была тогда крупным центром Интернационала».
Не меньший переворот произвел Цюрих с его русской библиотекой и в жизни Кропоткина, приехавшего в Швейцарию в 1872 году князем и чиновником и уехавшего социалистом и радикальным революционером: «По приезде в Цюрих я… спросил своих русских приятелей, по каким источникам можно познакомиться с великим движением, начавшимся в других странах. “Читайте”, – сказали мне, и одна моя родственница (Софья Николаевна Лаврова, учившаяся тогда в Цюрихе) принесла мне целую кипу книг, брошюр и газет за последние два года. Я читал целые дни и ночи напролет, и вынесенное мною впечатление было так глубоко, что никогда ничем не изгладится. Поток новых мыслей, зародившихся во мне, связывается в моей памяти с маленькой, чистенькой комнаткой на Оберштрассе, из окна которой видно было голубое озеро, высокие шпили старого города, свидетеля стольких ожесточенных религиозных споров, и горы на другом берегу, где швейцарцы боролись за свою независимость». И дальше: «Чтение социалистических и анархических газет было для меня настоящим откровением. Из чтения их я вынес убеждение, что примирения между будущим социалистическим строем, который уже рисуется в глазах рабочих, и нынешним – буржуазным быть не может. Первый должен уничтожить второй». В результате глубокого внутреннего переворота Кропоткин решает углубить свое знакомство с миром социализма: «После нескольких дней, проведенных в Цюрихе, я отправился в Женеву, которая была тогда крупным центром Интернационала».
Упоминаемая Софья Лаврова – из семьи польского повстанца 1830 года Чайковского, приемная дочь Николая Николаевича Муравьева-Амурского, знаменитого исследователя и одновременно генерал-губернатора Восточной Сибири. Она выделялась среди группы девушек-студенток, активно включившихся в Цюрихе в революционную работу. Позже Софья примет участие в побеге Кропоткина из Петропавловской крепости, будет арестована, сама заключена в Петропавловку, потом выслана в Вятскую губернию.
Механизм затягивания непосвященных читателей в «дело» показывает в своих воспоминаниях Вера Фигнер: в русской библиотеке «происходили постоянно разные сборы: на стачки рабочих, на коммунаров, на русских эмигрантов, на революцию в Испании и т. п. Большинство новичков давало деньги, не понимая хорошенько для чего, но постоянно повторяющиеся обращения вызывали наконец вопросы, на которые следовали объяснения. На стенах читальни часто виднелись объявления о сходках рабочих, о лекциях для рабочих и т. п. Надо было быть совсем слепым и глухим, чтобы не заинтересоваться; начались посещения рабочих совещаний, банкетов в честь Коммуны, собраний швейцарских союзов и секций Интернационала. Интерес к изучению социализма, как теоретического, так и практического, как он выражался в организации рабочих, достиг сильной степени».
Жизнь русской колонии напоминает непрекращающийся диспут. Дебатируется все на свете. Вот, например, Роза Идельсон, подруга библиотекаря Смирнова, предлагает создать чисто женский ферейн. «Против такого предложения – исключить мужчин – студентки более старших курсов восстали, – вспоминает Вера Фигнер. – Они находили это исключение смешным и указывали, что при одностороннем составе будущие собрания проиграют в интересе. Но студентки помоложе стояли за чисто женский состав общества, и так как нас было большинство, то предложение Идельсон было принято – “женский ферейн” основан, и краткий устав его утвержден». Первая русская феминистская организация просуществует, однако, недолго. Поводом для самороспуска послужит поставленный перед следующим собранием на обсуждение вопрос: «Как при социальной революции быть с современной цивилизацией и культурой?.. Надо ли сохранить или разрушить эту цивилизацию и культуру?» «Под влиянием идей Жан-Жака Руссо и в особенности Бакунина, – продолжает Фигнер, – одни со всей решительностью объявили, что цивилизация должна быть разрушена, так как в течение всех веков она служила на пользу только привилегированному меньшинству и являлась орудием порабощения народных масс. Пусть при разрушении существующего строя погибнет и она бесследно – человечество от этого не проиграет. На развалинах уничтоженного разовьется новая культура, расцветет новая цивилизация; но они будут уже достоянием не кучки паразитов, а всех трудящихся, на костях и крови которых создавались существующие теперь культурные, научные и художественные ценности». Страсти разгорелись. «Шум и крик достигли невероятной степени. Напрасно звонила Эмме (председательница собрания. – М.Ш. ) – никто не обращал внимания на колокольчик; все хотели сказать свое слово и не давали сказать его другим. От волнения у одной из спорщиц пошла кровь носом, но и это нас не остановило». Проспорив таким образом до ночи, студентки стали расходиться после первого и последнего заседания женского ферейна. «И долго еще кварталы спящего Цюриха оглашались звонкими возгласами: “Разрушить!”, “Сохранить!”». Кстати, собрания женского русского ферейна проходили в пансионе «Пальмхоф», теперь дом № 25 по Университетштрассе (Universitätstrasse).
Бесконечные политические баталии приводят к разделению колонии на враждующие партии. Интернационал в ту пору расколот на государственников – немецкие социал-демократы во главе с Марксом – и на антигосударственников – Бакунин. «Когда эти две враждебные между собою программы были поставлены на выбор русской молодежи, – вспоминает Дебогорий-Мокриевич, – она в громадном большинстве высказалась за анархию». Русская молодежь разбилась на бакунистов, проповедующих немедленный бунт, и на лавристов, стоящих за пропаганду сначала и только потом – бунт.
В русской студенческой колонии сложилась ситуация, при которой оставаться вне политической борьбы было практически невозможно. «Когда в Цюрихе появлялась какая-нибудь новая приезжая студентка, – напишет в своих воспоминаниях “Из времен моего студенчества” Елизавета Литвинова, писательница, подруга Софьи Ковалевской, учительница дочери Герцена Лизы и жены Ленина Надежды Крупской, – то возникал вопрос, к какой она будет принадлежать партии».
Лидеры революционной мысли – частые гости цюрихской молодежи. Вербовка в Цюрихе, ставшем в связи с наплывом студенчества из России центром эмигрантской жизни, ведется неустанно. Из Парижа приезжает Петр Лаврович Лавров, бывший царский полковник и будущий вдохновитель «хождения в народ». Через Росса-Сажина он предлагает Бакунину сотрудничество: издавать совместный орган. С программой издания Сажин едет в Локарно, но Бакунин отвергает предложение. Патриарх анархизма не может поступиться принципами и принять государство: «По его (Лаврова. – М.Ш. ) мнению, государственность вообще начало прогрессивное, и всё зависит от того, в какие руки попадет. Даже Третье отделение если и худо, то только потому, что находится в плохих руках».
Предпочтение в Цюрихе молодежь отдает Бакунину: «К личности Лаврова относились с почтительностью, – читаем у Веры Фигнер, – но при этом не было ни теплоты, ни горячности. Другое дело – Бакунин. Его, как неукротимого борца-революционера, а не мыслителя, лелеяли мы в своей душе. Он, а никто другой, возбуждал энтузиазм, и в общем можно сказать, что все мы <…> были антигосударственниками в смысле бакунистском и увлекались поэзией разрушения в его листках и брошюрах».
Бакунин приезжает в Цюрих летом 1872 года и селится на квартире, где проживает Эльсниц с женой, – в одноэтажном домике на Платте напротив анатомического кабинета университета (не сохранился). Ему предоставляют лучшую комнату с пианино – по вечерам Бакунин любит играть любимую им Патетическую Бетховена или увертюру из «Тангейзера». Бакунин окружен бакунистками. Они «готовят своему старику яичницу на спиртовой машинке, его обшивают и занимают для него деньги направо и налево» (воспоминания Елизаветы Литвиновой «Бакунин в Швейцарии»). Юные революционерки – приятное открытие для старого бунтаря. «Он не придавал им такого значения, как я, – напишет Сажин об отношении Бакунина к студенткам в своем очерке “Русские в Цюрихе”. – Он не видел и не знал женщин-революционерок. До Цюриха-то их было одна-две и обчелся… А когда он в 1872 году пожил в Цюрихе, познакомился со всеми студентками и сумел встать с ними почти в товарищеские отношения, то тогда он стал говорить о них совсем другим языком; он говорил, что это большая молодая нарастающая революционная сила, что нигде в мире нет ничего подобного; в веселом настроении он не раз говорил о цюрихчанках: “Это Россов полк, и с ним надо считаться”».
Хотя Бакунин как страстный трибун и вождь студенток остается вне конкуренции, личность его цюрихского наместника Сажина вызывает всё больше нареканий и антипатий читательниц библиотеки. Зреет оппозиция лавристов. Причем «предательство» открывается в самом штабе бакунистов. К «врагам» переметнулся библиотекарь и секретарь Валериан Смирнов. Камнем преткновения становится вопрос об уставе. Деление на полноправных членов-учредителей библиотеки – бакунистов – и безгласных читателей, среди которых растет число сторонников Лаврова, больше не удовлетворяет студенчество. Происходит раскол. Остановимся на этой «библиотечной» истории подробнее, с тем чтобы читатель мог ощутить атмосферу, в которой жила русская колония в Цюрихе.