Русская Швейцария - Михаил Шишкин 27 стр.

Студент-народоволец не столько посещает лекции, сколько занимается организацией своей террористической группы, в которую среди прочих входят его неофициальная жена Мария Гинзбург со своей сестрой Софьей, обе бывшие петербургские курсистки, и Александр Дембский, польский революционер. После долгих лабораторных экспериментов, проводимых на цюрихской квартире, Дембо получает взрывчатое вещество и начинает мастерить бомбы. Испытание проводится 6 марта в овраге Петерстобель (Peterstobel) на Цюрихберге. Сперва Дембо, как покажет потом полиции оставшийся в живых Дембский, пытается бросать жестяные банки, начиненные взрывной смесью, о камень, но ничего не взрывается. Дембо дополняет содержимое банки, уверяя товарища, что взрыв возможен только при сильном сотрясении. «Если просто упадет – ничего не будет» – таковы последние слова молодого революционера. Для демонстрации он бросает банку с высоты метра себе под ноги. Происходит взрыв. Дембский, несмотря на сильные ранения, добирается до дома, где ждет Исаака любимая женщина. Изуродованного Дембо находят только через несколько часов и сразу отправляют в больницу. На месте происшествия полицией найдена «цилиндрической формы 10 см высоты и 5,5 см в диаметре жестяная банка из белой жести, в которой находился стеклянный флакон от глазных капель, наполненный на треть золотисто-коричневой тягучей йодообразной жидкостью».

Дембо мучается еще сутки, прежде чем умереть. Дембский тяжело ранен и полгода проводит в больнице. Исаака Дембо хоронят 11 марта. Согласно полицейскому протоколу, в похоронах участвуют свыше трехсот человек. По требованию русского правительства Швейцария выдает русскому посланнику бумаги, конфискованные у студентов, участвовавших в так называемой бомбовой афере. Тринадцать человек арестованы и высланы из Швейцарии, в том числе Мария Гинзбург. В Цюрихе она училась на медицинском факультете и помогала Дембо в изготовлении взрывчатых веществ. После высылки из Швейцарии она отправится в Париж, выйдет замуж и в 1891 году переедет в Нью-Йорк, отойдя от «русских дел». По-другому сложится судьба ее сестры. Софья Гинзбург служила связью для группы Дембо с революционными кружком офицеров в России. Будучи в Петербурге в феврале 1888 года, она забывает в одном петербургском модном магазине прокламацию, в которой описывалось, какие реформы должны произойти после убийства царя. Ей удается бежать из столицы, но ее забывчивость стоит свободы многим арестованным революционерам. Софью берут в июне 1889 года в Крыму и приговаривают к смерти, однако молодая девушка помилована и заключена в Шлиссельбург. В тюрьме она проведет немного времени. Через несколько месяцев Софья Гинзбург покончит с собой.

Цюрихберг и дальше будет притягивать революционеров, но наводить на них мечтательное настроение. «Помню, как-то раз пошли мы всем миром гулять в лес, – напишет в своих “Записках подпольщика” Бобровская-Зеликсон. – На обратном пути пили кофе в ресторане красиво возвышавшегося на горе пансиона. Вечер был необыкновенно хорош, местность великолепна. Кто-то из товарищей расчувствовался и в минорном тоне стал говорить на тему о нашей российской бездомности и о счастливых швейцарцах, имеющих возможность свободно отдыхать в прекрасных пансионах своей страны. На это Борис Николаевич (партийная кличка В.А. Носкова, ярославского социал-демократа. – М.Ш. ) возразил, ударяя по-костромски на “о”: “Погодите, погодите, товарищ! Когда мы свергнем самодержавие, новое, революционное правительство в награду за наши заслуги перед революцией пошлет нас на отдых сюда, в Цюрих, на гору, в этот самый пансион, где нас, беззубых к тому времени стариков, будут кормить манной кашкой”. Мы много смеялись». Видно, не предполагали веселившиеся в ресторане с видом на озеро и Альпы, что революционное правительство пошлет их вовсе не в Цюрих и что зубы они потеряют не от старости. Впрочем, самому Носкову «посчастливится» не дожить до социализма. Сперва он разойдется с Лениным, с которым, по его собственному выражению, «успел окончательно расплеваться». Потом, в 1907 году, Носков вовсе отойдет от партийных дел и уедет на Дальний Восток. В 1913-м в Хабаровске он покончит с собой.

Летними днями, когда библиотеки закрыты, приезжает на Цюрихберг чета Лениных на фуникулере к гостинице «Дольдер» (“Dolder”). Крупская: «Ильич обычно покупал две голубые плитки шоколада с калеными орехами по 15 сантимов, после обеда мы забирали этот шоколад и книги и шли на гору. Было у нас там излюбленное место в самой чаще, где не бывало публики, и там, лежа на траве, Ильич усердно читал».

«Цюрихберг – лесистая овальная гора над Цюрихом, разумеется, тщательно охраняемая в чистоте, и тоже не первый век… начиналась своим подъемом совсем близко от моего дома, двести метров от фуникулера – милого открытого трамвайчика, круто-круто его втаскивал канат наверх, когда противоположный трамвайчик опускался». Это из воспоминаний Солженицына, приходившего сюда вслед за своим героем. И дальше: «Поднимаешься на Цюрихберг, минуешь последние дачи богачей – дальше такой лесной покой, и совсем мало гуляющих в будний день, я там отдышивался, раздумывал, закипали планы литературные, публицистические».

Здесь, на этой горе с видом на озеро, приходит, например, писателю идея организации своего ставшего знаменитым «солженицынского» фонда: «В это двухчасовое сидение, в прозрачной ранней весенности, мы с Алей всё и решили. Называться будет: Русский Общественный Фонд, отдадим ему все мировые гонорары с “Архипелага”…»

В одной из тенистых аллей Цюрихберга стоит обелиск в память боев 1799 года. К нему ведет улица Массены. На табличке с названием улицы можно прочитать объяснение: «Французский генерал, победитель русских в битве под Цюрихом». Сюда же отправляет Солженицын своего героя гулять в задумчивости перед отъездом в апрельский Петроград: «Против обелиска Ленин присел на сырую скамью, устал. Да, правда, стреляли и здесь. Страшно подумать: и здесь были русские войска! и сюда дотянулась царская лапа!» В проезжающей мимо всаднице солженицынскому Ленину чудится Инесса Арманд.

Настраивает на романтический лад и Ютлиберг. Сюда приходят русские студенты любоваться восходом. «Интересная экскурсия предпринята была 30–40 молодыми юношами и девушками на вершину Ютлиберга, примыкающего к Цюриху с юга, – вспоминает Кулябко-Корецкий. – На вершине горы нас застали сумерки; спускаться с горы по головоломным тропинкам в ночной темноте было небезопасно; пришлось провести ночь в поисках вершины, не покрытой лесом, чтобы полюбоваться восходом солнца над отдаленными снежными вершинами».

Скрябин живет в 1900 году в Бендликоне под Цюрихом. Жена его получает открытку: «Посылаю тебе вид чудного местечка, называемого Ütliberg. Оттуда видна почти вся снежная цепь Альп, Цюрихское озеро и масса поселений. Жаль только, что всему мешает невообразимая жара…» Солнце сыграло злую шутку с нежной кожей композитора, в другом письме он пишет: «Я в первый день хотел подняться на гору и так опалил себе лицо, что образовались белые пузыри, мажусь глицерином».

Не для всех молодых людей Цюрих – город борьбы идей. Для Макса Волошина и Маргариты Сабашниковой Цюрих 1905 года – город любви.

М.А. Волошин и М.В. Сабашникова

Дневник Волошина. Запись 8 августа:

«На лодке на озере… Луна.

“Вон на Ютли – два огонька. Точно Катины глазки…”

“Нет… не держите меня за руку… увидят. Милый Макс… Макс… Нет, послушай… Ты слышишь… Мне холодно…”

Идем… Я грею руки ее».

Их тянет прочь от людей – одиночества они ищут на Ютлиберге. Запись 9 августа:

«…Мы держимся за руки и идем в горы… Знойное утро.

“Погодите… Не здесь… Здесь люди… Все эти Цвингли… Проклятые протестанты…”»

С террасы ресторана влюбленные смотрят на город:

«С одной стороны Цюрих. Как один холодный мерцающий камень. Камень, занявший четверть горизонта и сияющий сквозь черные переплеты деревьев… С другой – дикие долины и холмы… Гроза идет».

Перед расставанием 12 августа они идут в «свой» лес:

«Мы идем по мокрой дороге… Мимо нашего леса… Садимся на скамейку под соснами.

Теперь мы должны решить… Я не могу решить сам, потому что я решаю нашу, нашу судьбу – или дорога человеческая, с человеческим счастьем – острым и палящим, которое продлится год, два, три, – или вечное мученье, безысходное, любовь, не ограниченная пределами жизни…

Смотрим друг на друга безнадежными и грустными, печальными глазами. У нее текут слезы.

Здесь, на Ютлиберге, мы и простимся с Цюрихом, городом ниспровергателей и влюбленных.

IV. «Бернские мишки и медведь из Санкт-Петербурга». Берн

IV. «Бернские мишки и медведь из Санкт-Петербурга». Берн

Берн – столица альпийской конфедерации, но в русской Швейцарии это вполне провинциальный городок. Тем не менее, находясь на перекрестке главных туристических путей – через Берн идет дорога из Цюриха к Женевскому озеру, из Базеля в Бернский Оберланд, этот город на Ааре всегда привлекал русских путешественников.

Павел Петрович во время своей «образовательной поездки» по Швейцарии в 1782 году удостаивает Берн своим вниманием, однако отказывается от какого-либо церемониала, сославшись на то, что хочет лишь знакомиться с жизнью страны и ее достопримечательностями. Проездом из Муртена в Тун Павел со своей свитой останавливается в лучшем отеле того времени, в гостинице «Фалькен» (“Falken”, Marktgasse, 11/Amthausgasse, 6, не соответствует сегодняшнему “Falken”). Князь Северный обедает здесь 7 сентября, после чего на несколько дней отправляется в горы, в Бернский Оберланд. По возвращении цесаревич и его супруга осматривают городские достопримечательности, любуются видом со знаменитой бернской террасы. Без торжественного приема всё же не обходится – в честь будущего русского монарха столица демократии устраивает бал в “Hotel de Musique” (Theaterplatz, 7/ Hotelgasse, 10), на который приглашаются сливки бернской аристократии. На следующий день Павел под прикрытием прозрачного инкогнито отправляется дальше, в Цюрих.

Если для Павла Петровича зарезервированы лучшие покои, то Карамзин, путешествующий по Европе в год французской революции, еле находит себе приют: «Ныне поутру приехал я в Берн и с трудом мог найти для себя комнату в трактире “Венца”: так много здесь приезжих!» Из России здесь лишь он один – русский путешественник в XVIII веке представляет из себя все-таки диковинку, основную массу туристов еще долго будут составлять гости из других стран: «В трактире “Венца”, где я живу, не садится за стол менее тридцати человек французов и англичан, между которыми бывают жаркие споры о теперешних обстоятельствах во Франции».

Карамзин о городе: «Берн есть хотя старинный, однако ж красивый город. Улицы прямы, широки и хорошо вымощены, а в середине проведены глубокие каналы, в которых с шумом течет вода, уносящая с собою всю нечистоту из города и, сверх того, весьма полезная в случае пожара. Домы почти все одинакие: из белого камня, в три этажа, и представляют глазам образ равенства в состоянии жителей, не так, как в иных больших городах Европы, где часто низкая хижина преклоняется к земле под сенью колоссальных палат. Всего более полюбились мне в Берне аркады под домами, столь удобные для пешеходцев, которые в сих покрытых галереях никакого ненастья не боятся».

Карамзин посещает сиротский дом, публичную библиотеку, бернских медведей, потом выходит на уже упомянутую террасу: «Из библиотеки прошел я на славную террасу, или гульбище, подле кафедральной церкви, где под тению древних каштановых дерев в самый жаркий полдень можно наслаждаться прохладою и откуда видна цепь высочайших снежных гор, которые, будучи освещаемы солнцем, представляются в виде тонких красноватых облаков. Сия терраса, складенная человеческими руками, вышиною будет в шесть или в семь сот футов. Внизу течет Ара и с великим шумом низвергается с высокой плотины».

Берн. Фонтан

Этого же маршрута будут в основном придерживаться и другие русские путешественники, но с небольшими отклонениями. Так, Александр Иванович Тургенев интересуется помимо обычных достопримечательностей еще и швейцарской системой исправительных учреждений: «От медведей пошел в городскую тюрьму: осмотрел ее во всех подробностях». Русского, знакомого с детства с пословицей «От сумы да от тюрьмы не зарекайся», поражает непривычная роскошь тюремного быта: «Тут жизнь и здоровье преступников так же драгоценны, как и добрых граждан». Заглядывает Тургенев и в некогда известные своими фривольностями банные заведения: «Заходил в Бернские знаменитые бани, на островке, обтекаемом быстрою Арою; но в этих банях полиция запретила уже приносить жертвы Венере. Меня встретила не нимфа Арвы, но Брокенская ведьма…» Бернские аркады вовсе не нравятся путешественнику: «Пасмурная старина является в бернских зданиях. Под аркадами, или под навесами, ходить покойно; но они темнят город, и без того уже довольно мрачный». Проездом из Германии через Базель в Женеву делает остановку в Берне Гоголь во время своего швейцарского путешествия в 1836 году. Он заезжает в Оберрид (Oberried bei Bern), чтобы передать рекомендательное письмо от Вяземского тогдашнему русскому посланнику Дмитрию Петровичу Северину, другу Жуковского и Вяземского и члену известного литературного кружка «Арзамас». Берн не остается для писателя незабываемым воспоминанием. «Города швейцарские мало для меня были занимательны, – пишет он Н.Я. Прокоповичу 27 сентября. – Ни Базель, ни Берн, ни Лозанна не поразили». И там же: «Европа поразит с первого разу, когда въедешь в ворота, в первый город. Живописные домики, которые то под ногами, то над головою, синие горы, развесистые липы, плющ, устилающий виноградом стены и ограды, всё это хорошо, и нравится, и ново, потому что всё пространство Руси нашей не имеет этого, но после, как увидишь далее то же да то же, привыкнешь и позабудешь, что это хорошо». Николаю Станкевичу, поэту и основателю знаменитого литературно-философского кружка, названного его именем, напротив, Берн кажется вполне симпатичным. В письме от 19 сентября 1839 года он сообщает: «На ночь мы приехали в Берн. Вид его уже вполне вознаграждает за не совсем приятное впечатление Базеля: это приветливый, широкий, просторный город, на каждом шагу следы порядка и довольства, которые веселят душу…»

Я доехала до Берна.

На дворе ужасно скверно!

Так начинает свой рассказ о Берне мадам Курдюкова в «Сенсациях и замечаниях госпожи Курдюковой за границею». Вот ее впечатления от знаменитого вида, дающего повод к размышлениям геополитического характера:

Тут я вышла на террасу

Посмотреть на эту массу,

Этот ряд швейцарских гор,

Что у них, ком эн забор,

От всех прочих отделяет,

Как в Китае сохраняет

Прежний их эндепанданс.

Посещение «Медвежьего рва» (Bärengraben) заканчивается для героини Мятлева худо – здесь она подхватывает простуду и заболевает.

Чуть было не кончилось неприятным образом посещение бернских мишек и для маленького Вани Тургенева: по преданию, будущий писатель чуть было не свалился в яму – его спас, схватив за ногу, отец.

Кстати, бернские медведи послужат музой для революционных публицистов. Бакунин, например, назовет свой памфлет: «Бернские мишки и медведь из Санкт-Петербурга».

Берн выбирает как место жительства великая княгиня Анна Федоровна, супруга великого князя Константина, брата Александра I. В Петербурге отношения между будущей русской царицей и наследником престола складываются драматично. Сердце Константина принадлежит полькам. Жизнь в Петербурге с взбалмошным и своенравным супругом становится невыносимой, и Анна Федоровна под предлогом поправления пошатнувшегося здоровья уезжает из России сперва лишь на несколько месяцев, но как оказывается, – навсегда. В 1814 году великая княгиня приобретает поместье Бруннадернгут (Brunnaderngut) рядом с Берном. Ей на мгновение кажется, что на лугу в парке танцуют эльфы, и своему новому замку она дает романтическое название «Эльфенау» (“Elfenau”), «луг эльфов».

Эльфенау становится любимым местом частных собраний иностранного дипломатического корпуса, и, разумеется, своим долгом считают представиться великой княгине и все русские путешествующие аристократы. Здесь бывают Жуковский, Чаадаев, а Александр Тургенев, например, позже признается, что был в восторге от красоты и ума этой женщины. Свербеев, известный мемуарист, а в то время секретарь русской миссии в Швейцарии под началом русского посланника барона Крюденера, вспоминает: «Во всем Берне, кажется, у нее одной и была собственная карета, да еще с придворной ливреей и с императорским гербом. Зато и принимали ее хозяева с великими почестями».

Частым гостем великой княгини становится Каподистрия – знаменитый русский дипломат греческого происхождения, получивший почетное швейцарское гражданство. Грек с Ионических островов, завоеванных Россией, он помогает составить конституцию для островного государства. После Тильзитского мира острова переходят французам, и Каподистрия одновременно получает два предложения – поступить на дипломатическую службу Франции и России. Он выбирает Россию и делает быструю карьеру – руководит Министерством иностранных дел. От Александра осенью 1813 года Каподистрия получает назначение с особой миссией в Швейцарию – как специалист по конституциям, он должен был написать ее основной закон, что и было исполнено. В инструкции Александр наставлял: «Я хочу, чтобы Швейцария принадлежала только себе и чтобы ее внутреннее спокойствие и политическая независимость зависели лишь от стабильности ее конституции». На основе проекта, написанного Каподистрией, были приняты документы, определившие дальнейшее существование швейцарского государства. С февраля 1814 года Каподистрия – чрезвычайный посланник и полномочный министр России в Швейцарии. Усилия русского грека были оценены и швейцарцами – в 1816 году он был принят в почетные граждане Лозанны и Женевы. Закончит свою жизнь Каподистрия правителем Греции. Он падет от руки политических врагов – убийцы подстерегут его по дороге в церковь.