В горах Юра (Jura), возвышающихся над Нешательским озером, разбросаны городки, жители которых издавна занимались производством часов. Забавным образом именно юрские часовщики, люди, от которых сама профессия, казалось бы, требует предельной педантичности и любви к порядку, становятся главной опорой в Швейцарии Бакунина и Кропоткина, именно здесь находит отклик их страстная проповедь анархизма. В городках вокруг Шо-де-Фон (La Chaux-de-Fonds) основывает Бакунин в пику марксистам свою Юрскую федерацию. О силе воздействия Бакунина на людей пишет в «Записках революционера» Кропоткин. После переселения Бакунина в Тессин «работу, которую он начал в Юрских горах, продолжали сами юрцы. Они часто поминали “Мишеля”, но говорили о нем не как об отсутствующем вожде, слово которого закон, а как о дорогом друге и товарище. Поразило меня больше всего то, что нравственное влияние Бакунина чувствовалось даже сильнее, чем влияние его как умственного авторитета. <…> Только раз я слышал ссылку на Бакунина как на авторитет, и это произвело на меня такое сильное впечатление, что я до сих пор помню во всех подробностях, где и при каких обстоятельствах это было сказано. Несколько молодых людей болтали в присутствии женщин не особенно почтительно о женщинах вообще.
– Жаль, что здесь нет Мишеля! – воскликнула одна из присутствовавших. – Он бы вам задал! – И все примолкли.
Они все находились под обаянием колоссальной личности борца, пожертвовавшего всем для революции, жившего только для нее и черпавшего из нее же высшие правила жизни».
П.А. КропоткинСам Кропоткин впервые приезжает в эти места в 1872 году по рекомендации женевских бакунистов. Здесь он знакомится с лидерами Юрской федерации, и в частности с Джемсом Гильомом, который станет впоследствии его другом и соратником. Одному из центров швейцарского анархизма – деревне Сонвилье (Sonvilier) – суждено сыграть ключевую роль в становлении русского революционера: «Из Невшателя я поехал в Сонвилье, – вспоминает Кропоткин. – Здесь, в маленькой долине среди Юрских гор, разбросан ряд городков и деревень, французское население которых тогда исключительно было занято различными отраслями часового дела. Целые семьи работали сообща в мастерских». Гость из России знакомится с жизнью часовщиков, посещает их собрания, на которых обсуждается будущее социалистическое устройство Швейцарии. «Сознание полного равенства всех членов федерации, независимость суждений и способов выражения их, которые я замечал среди этих рабочих, а также их беззаветная преданность общему делу еще сильнее того подкупали мои чувства. И когда, проживши неделю среди часовщиков, я уезжал из гор, мой взгляд на социализм уже окончательно установился. Я стал анархистом».
Через несколько лет, в 1877 году, пройдя опыт революционной борьбы в России и тюремное заключение, совершив свой сенсационный побег из Петропавловской крепости, Кропоткин снова приезжает в Швейцарию и устраивается в Шо-де-Фоне, часовой столице Юрских гор. Некогда сюда ездила наслаждаться природой княгиня Дашкова, написавшая в своих воспоминаниях: «Поездка наша была весьма приятна». Теперь здесь должен был зарабатывать себе на хлеб другой русский аристократ. Для добывания средств к существованию князь поступает рабочим в одну из местных часовых мастерских и принимается изучать часовое мастерство. В письме своему знакомому Полю Робену Кропоткин пишет: «…Я ни ученик, ни мастер… Над моей затеей смеются (часовое мастерство нельзя изучить в два-три месяца…), я много работаю, да притом надо еще находить время писать статьи для наших изданий».
Сам городок не очень нравится Кропоткину, но революционеру важнее близость к агитируемым массам: «Из всех известных мне швейцарских городов Шо-де-Фон, быть может, наименее привлекательный, – читаем в “Записках революционера”. – Он лежит на высоком плоскогории, совершенно лишенном растительности, и открыт для пронизывающего ветра, дующего здесь зимой. Снег здесь выпадает такой же глубокий, как в Москве, а тает и падает он снова так же часто, как в Петербурге. Но нам было важно распространять наши идеи в этом центре и придать больше жизни местной пропаганде…»
О своей революционной работе в Шо-де-Фоне Кропоткин пишет: «Для меня началась жизнь, полная любимой деятельности. Мы устраивали многочисленные сходки, для которых сами разносили афиши по кафе и мастерским. Раз в неделю собирались наши секции, и здесь поднимались самые оживленные рассуждения. Отправлялись мы также проповедовать анархизм на собрания, созываемые политическими партиями. Я разъезжал очень много, навещая другие секции, и помогал им».
Предпринимают швейцарские анархисты под руководством русского князя и боевые акции. Из Шо-де-Фона, например, отправляется 1 мая 1877 года отряд часовщиков в Берн для участия в запрещенной демонстрации, кончившейся столкновением с полицией.
Планируется анархистами вооруженное выступление и в соседнем местечке Сен-Имье (St. Imier), но, к счастью, всё обходится мирно. После первомайских беспорядков в Берне, рассказывает Кропоткин, «бернское правительство воспретило красное знамя во всем кантоне. Тогда Юрская федерация решила выступить с ним, несмотря на все запрещения, в Сент-Имье, где должен был состояться наш годичный конгресс, и защищать его, в случае надобности, с оружием в руках. На этот раз мы были вооружены и приготовились защищать наше знамя до последней крайности. На одной из площадей, по которым мы должны были пройти, расположился полицейский отряд, чтобы остановить нашу процессию, а в соседнем поле взвод милиции упражнялся в учебной стрельбе. Мы хорошо слышали выстрелы стрелков, когда проходили по улицам города. Но когда наша процессия появилась под звуки военной музыки на площади и ясно было, что полицейское вмешательство вызовет серьезное кровопролитие, то нам предоставили спокойно идти. Мы, таким образом, беспрепятственно дошли до залы, где и состоялся наш митинг. Никто из нас особенно не желал столкновения; но подъем, созданный этим шествием в боевом порядке, при звуках военной музыки, был таков, что трудно сказать, какое чувство преобладало среди нас, когда мы добрались до залы: облегчение ли, что боевой схватки не произошло, или же сожаление о том, что всё обошлось так тихо. Человек – крайне сложное существо».Новые поколения русских революционеров также не оставляют своим вниманием этот уголок Швейцарии. В местечке Шарбоньер (Charbonnières), почти на границе с Францией, на берегу Лак-де-Жу (Lac de Joux), встречаются в августе 1907 года «отцы» эсеровской Боевой организации – Савинков, Гершуни и Азеф. Останавливаются русские террористы напротив станции в пансионе «Дю-Лак» (“Pension du Lac”). На повестке дня совещания – вопрос о продолжении террора. По мнению Савинкова, террор в том виде, как он был, исчерпал себя – настало время технических усовершенствований. «Я утверждал, – вспоминает он в “Записках террориста”, – что единственным радикальным решением вопроса остается, по-прежнему, применение технических изобретений. Значит, необходимо, во-первых, поддерживать предприятие Бухало, и, во-вторых, изучить минное и саперное дело, взрывы на расстоянии и т. п.».
«Предприятие Бухало» – еще одна авантюра великого провокатора, имевшая результатом отвлечение БО от проведения терактов в России. Речь идет о летательном аппарате, который современным языком можно было бы назвать бомбардировщиком дальнего радиуса действия.
В январе 1907 года Азеф рассказывает Савинкову, что «некто Сергей Иванович Бухало, уже известный своими изобретениями в минном и артиллерийском деле, работает в течение 10 лет над проектом воздухоплавательного аппарата, который ничего общего с существующими типами аэропланов не имеет, и решает задачу воздухоплавания радикально: он подымается на любую высоту, опускается без малейшего затруднения, подымает значительный груз и движется с максимальной скоростью 140 километров в час. Бухало по убеждениям скорее анархист, но он готов отдать свое изобретение всякой террористической организации, которая поставит себе целью цареубийство. Он, Азеф, виделся с ним в Мюнхене, рассмотрел чертежи, проверил вычисления и нашел, что теоретически Бухало решил задачу, что же касается конструктивной ее части, то в этом и состоит затруднение».
В письме Николаю Чайковскому из Мюнхена в декабре 1906 года окончивший курс с дипломом инженера Азеф сообщает: «На целую неделю я зарылся самостоятельно в теорию предмета, просиживая в библиотеке по 8 часов в сутки. Успел порядочно познакомиться и вспомнить старинку – приятно было работать. Считаю изобретение гениальным. <…> Столь важная для человечества задача решена. Теперь всё дело в реальном осуществлении».Гений провокации был плохим инженером. А может, Азеф и понял невозможность осуществления проекта и именно поэтому отправил БО по ложному пути – с целью затратить как можно более времени и средств, тем более что финансирование «бомболета» осуществлялось через него и часть средств осела на его личных счетах.
Гений провокации был плохим инженером. А может, Азеф и понял невозможность осуществления проекта и именно поэтому отправил БО по ложному пути – с целью затратить как можно более времени и средств, тем более что финансирование «бомболета» осуществлялось через него и часть средств осела на его личных счетах.
«У Бухало нет достаточно средств для того, чтобы поставить собственную мастерскую и закупить необходимые материалы, – продолжает рассказ Савинков. – Средства эти нужно достать: если действительно будет построен такой аппарат, то цареубийство станет вопросом короткого времени». Первоначальная смета проекта составляет 20 тысяч. «Азеф тут же развил план террористических предприятий с помощью аппарата Бухало. Скорость полета давала возможность выбрать отправную точку на много сот километров от Петербурга, в Западной Европе – в Швеции, Норвегии, даже в Англии. Подъемная сила позволяла сделать попытку разрушить весь Царскосельский или Петергофский дворец. Высота подъема гарантировала безопасность нападающих. Наконец, уцелевший аппарат или, в случае его гибели, вторая модель могли обеспечить вторичное нападение. Террор действительно поднимался на небывалую высоту».
Из предприятия Бухало ничего не выходит, а до разоблачения Азефа оставались считаные месяцы.
Традиции революционной пропаганды среди швейцарских часовщиков продолжают русские социал-демократы, хотя и с еще меньшим успехом. В Шо-де-Фоне поселяется одессит Александр Абрамович. Приехав молодым человеком, но уже партийцем со стажем, в Швейцарию, Абрамович сперва поступает в Женевский университет, но скоро бросает учебу и устраивается рабочим на часовой завод в Шо-де-Фоне. Дом, где жил секретарь юрской секции большевиков, – улица Монтань, 38-д (rue de la Montagne). В годы Первой мировой войны Абрамович приглашает в Шо-де-Фон для чтения доклада Ленина, который весной 1917-го говорит здесь о «штурмующих небо коммунарах». Была в Шо-де-Фоне и специальная русская читальня – на улице Парк (rue Parc, 11).
Абрамович покинет Швейцарию в составе ленинской группы. Его опыт общения с рабочими Запада определит его дальнейшую деятельность. Будущий деятель Коминтерна в 1918 году, например, поедет под именем Альбрехта поднимать немцев во время Баварской республики на мировую революцию.
Отметим в заключение пребывание в этой части Швейцарии Сергея Эйзенштейна. В Ла-Сарра (La Sarraz), городке, известном своим средневековым замком, с 3 по 7 сентября 1929 года состоялся Международный конгресс независимого кино, организованный владелицей замка баронессой Хелен де Мандро (Helene de Mandrot). Свои владения покровительница тогда еще немой новой музы предоставила участникам конгресса в полное распоряжение. Приехали делегации из двенадцати стран. Эйзенштейн, Александров и Тиссе, представлявшие советский кинематограф, прибыли из Цюриха, где снимали фильм об абортах, и внесли в течение докладов свой мятежный революционный дух.
Эйзенштейн заразил всех идеей прервать теоретические бдения и снять экспромтом шутливый фильм «Штурм Ла-Сарра», что было с восторгом исполнено. Гости опустошили зал, где по стенам висело средневековое музейное оружие. Армия независимых художников кино под командованием генерала Эйзенштейна, с рыцарским шлемом на голове и закутанного в простыню, изображавшую плащ полководца, брала штурмом крепость, чтобы освободить Киноискусство, которое символизировала дева в исполнении Жанин Буисонус (Janine Bouissonouse), скованная цепями и пустыми катушками от киноленты, что символизировало цепи коммерции.
Фильм не сохранился. По версии одного из участников, весь хэппенинг снимался незаряженной камерой. Как бы то ни было, освободить музу кино ни от коммерции, ни от идеологии Эйзенштейну не удалось – в конце жизни его будет ждать сказанное с грузинским акцентом после просмотра последней части «Ивана Грозного» короткое слово «смыть».XIII. В поисках «Горы правды». Тессин
«…Взошел на вершину Сен-Готардской дороги; неописанное зрелище природы, которой здесь нет имени; здесь она ни с чем знакомым не сходствует; кажется, что стоишь на таком месте, где кончается земля и начинается небо». Так описывает Жуковский переход в Тессин, итальянскую часть Швейцарии. «С одной стороны маленькое светлое озеро, не более дождевой лужи; из него тихо бежит ручей; с другой стороны такое же озеро и такой же тихий ручей: это Тессин и Рейса; здесь они навсегда разлучаются; отсюда бегут один на юг, другой на север, и в быстром течении разрывают гранитные горы. И с этого места начинаешь быстро спускаться к Айроло, имея вправе шумный Тессин, который скоро является во всем своем могуществе, и наконец близ самого Айроло образует каскад, удивительно живописный. На самой вершине уже увидел я спор светлого юга с угрюмым севером; со стороны Италии проглядывало голубое небо, со стороны Рейса клубились туманные облака; и небо сделалось ярко-лазурным, когда я, спустившись в Айроло, вдруг очутился посреди роскошной итальянской природы».
А вот как описывает этот путь в «Хронике русского» Александр Тургенев: «От Госпиция начали мы спускаться по извилистой дороге, и довольно быстро, беспрестанно поворачивая то взад, то вперед; на поворотах привычные лошади бежали прытко над пропастьми и скалами. Снег становился реже, и сугробы мало-помалу исчезли: солнце проглянуло и разогнало туман… Мы спускаемся к долине, где укрывается Айрола… Всё оживлено трудолюбием, всё еще зелено, и вдали вы угадываете небо Италии; не только небо, природа и цвет ее, но и язык переменился: в Айроло говорят уже по-итальянски. Мы в Тессинском кантоне».
Айроло (Airolo) – первый городок после перевала. Здесь некогда произошла стычка авангарда русской армии под командованием Багратиона с французами. Это было 24 сентября 1799 году – к исходу дня суворовские солдаты были уже на Сен-Готарде.
Путешественники, прибывающие из северных кантонов в Тессин, обращают внимание не только на изменившийся язык, но и на прочие особенности южного менталитета. Например, Николай Греч, проехавший по этой дороге в Италию в 1841 году, записывает: «В Айроло мы ночевали. Здесь уже говорят по-итальянски, испорченным наречием. Исчезает немецкая опрятность, и начинается итальянская нечистота. <…> Каждую посудину должно перемыть и перетереть, чтобы не съесть или не выпить чего-нибудь лишнего».
Спускаясь дальше, попадаем в Фаидо (Faido), известный своим монастырем капуцинов. В нем, кстати, ночевал некогда Суворов. Остановился здесь на ночевку и Жуковский. «Этот вечер, – напишет потом поэт, – принадлежит к прелестнейшим в жизни. Какое разнообразие в зрелищах! Какое удивительное захождение солнца! По-настоящему солнце, посреди высоких гор, не всходит и не заходит для глаз. Оно еще высоко в небе, а для тебя его уже нет; но чудесно освещенные бока долин, но утесы, которые медленно угасают, долго еще говорят о невидимом. Я шел долиною Левантийскою; солнце уже было за горами; но Сен-Готар весь в огне стоял над Айроло и светил в долину, и с одной стороны на половине гор, сливающихся в одну стену, леса пылали; этот розовый пламень мало-помалу подымался, черная тень бежала за ним из долины, наконец одна светлая полоса, подобная огненной гриве на хребте горном, и та скоро исчезла, и звезды Италии загорелись… в каком прозрачном небе! С какою неизъяснимою яркостью!»
Еще ниже по течению реки Тессин, или Тичино (Ticino), расположена Беллинцона (Bellinzona) со своими знаменитыми крепостями, которые тоже имеют, пусть и косвенное, отношение к России. Русскому путешественнику сразу бросаются в глаза «московские» зубцы средневековых укреплений: в 1460 году сюда приезжал наблюдать за крепостными работами Аристотель Фиораванти, один из будущих строителей Московского Кремля.
Через Беллинцону шли в сентябре 1799 года русские войска, и здесь в течение двух дней была штаб-квартира Суворова. Полководец разместился в доме «Ла-Червиа» (“La Cervia”) на площади Нозетто (Piazza Nosetto).
Александр Тургенев так описывает Беллинцону 1840 года: «Сошел в город: улицы кривые, узкие, темные, словом, крепостные. <…> Зашел в церковь: великолепие храмов Италии уже показывается в колоннах, в мраморах, в живописи; но неизбежно следствие этого великолепия: неопрятность и рубища нищих, у сих храмов сидящих. Кто-то сказал, что в немецких кантонах Швейцарии свиньи опрятнее жителей Тессинского. Если судить по некоторым встречам… О нищенстве я не упоминаю: эта язва Италии и вообще земель католических давно уже явилась на пути моем во всем своем безобразии; в Беллинцоне она еще приметнее».
А.И. Тургенев
Греч вторит своему предшественнику: «Мы остановились в гостинице на почте, в неопрятных комнатах. Нам подали обед, до которого нельзя было дотронуться». От Беллинцоны дорога спускается к озеру Лаго-Маджоре, красота которого редко кого из русских туристов оставляла равнодушным. Алексей Хомяков, например, проезжая этой дорогой в Италию в 1826 году, так был восхищен открывшимися видами и островами, что они вдохновили его на стихотворение “Isola Bella”.