Берега Луганского озера, издавна привлекавшие живописцев, манят и русских художников. Несколько лет подряд, например, проводят в деревнях около Лугано Александр Бенуа и Мстислав Добужинский. Так, летом 1908 года они с семьями живут сначала в отеле-пансионе «Вилла-дю-Миди» (“Villa du Midi”) в Кастаньоле (Castagnola), потом в Соренго (Sorengo) на берегу соседнего с Луганским Лаго-ди-Муццано (Lago di Muzzano) в пансионе «Коллина д’Оро» (“Collina d’Oro”).
По просьбе Грабаря, искавшего материалы для своей «Истории русского искусства», Бенуа стал собирать сведения об итальянских архитекторах и художниках, работавших в России. «…Я узнал, – пишет художественный руководитель дягилевских “Русских сезонов” в своих воспоминаниях, – что потомства всех этих мастеров по сей день благоденствуют и ведут образ жизни зажиточных людей по близ царящим деревушкам, и особенно их много в лежащем повыше местечке Montagnola на склоне той же Collina d’Oro – “Золотого холма”, названного так именно потому, что местные жители туда вернулись богатыми людьми из чужих краев, и главным образом из России».
Монтаньола – место, откуда происходит род Жилярди, известных русских архитекторов. Здесь похоронен Доменико, который отстраивал Москву после пожара 1812 года. До сих пор сохранился дом, где жили Жилярди.
Рядом с Монтаньолой расположилась Агра (Agra). Эта тессинская деревенька дала России семью архитекторов Адамини. Стоящий поныне родовой дом Адамини на холме с видом на Луганское озеро построил Томазо Адамини, вернувшись с солидным капиталом из России.
Из Тессина происходит и строитель Петербурга Трезини. Он родился в Астано (Astano), деревне, расположенной в Малькантоне (Malcantone), по другую сторону Луганского озера. Церковь, где крестили Трезини, напоминает всякому русскому путешественнику вход в Петропавловскую крепость.
Бенуа опубликовал свою работу о Тессине – статью «Рассадник искусства» – в журнале «Старые годы». Это лето, проведенное в Тессине в 1908 году, производит такое впечатление на художника, что потом еще четыре года подряд он с семьей приезжает и живет в «Каза-Камуцци» (“Casa Camuzzi”) в Монтаньоле. Кстати, «Каза-Камуцци», в которой жил русский художник, была построена архитектором Агостино Камуцци, также работавшим в России. Отметим еще, что впоследствии в этом доме проживет много лет Германн Гессе.
В Тессин к Бенуа приезжали друзья из России, в частности Мстислав Добужинский. Свои воспоминания о солнечной Монтаньоле, где он остановился в 1911 году по дороге в Италию, Добужинский записал в страшную зиму 1919–1920 в большевистском Петрограде: «Уже целая неделя, как мы медлим в этой райской стране. Живем высоко, над далеким озером, в маленькой Монтаньоле…Каждое утро я уходил рисовать в горы, забирался куда-нибудь в зеленую тень и оттуда смотрел вниз, где, точно на огромной географической карте, по волнистым скатам гор рассыпаны маленькие белые домики, лежит раскаленный от солнца Лугано и шелковое озеро убегает вдаль, змеясь между гор».
Монтаньола. Рисунок М. ДобужинскогоЛетом 1912 года к Бенуа приезжают Дягилев, Нижинский и Стравинский. 24 августа композитор играет своим друзьям «Весну священную».
Из Тессина происходит и еще одна известная семья русских художников – Бруни. Эта династия родом из Мендризио (Mendrisio).
В мае 1906 года Лугано посещает Василий Кандинский. В 1913 году Анна Остроумова-Лебедева работает над луганским «Голубым ландшафтом». В апреле 1915 года сюда приезжает из Дорнаха Белый. С 1914 года из-за прогрессирующей болезни в Швейцарии селится писатель и мемуарист Петр Боборыкин. Последние годы потерявший зрение писатель проводит в Лугано в нищете. В 1920 году швейцарское отделение «Американского фонда помощи ученым и литераторам», которое возглавлял профессор Н.А. Ульянов, обращается к общественности с призывом поддержать 84-летнего писателя, но собранные деньги уже не могли помочь. Боборыкин умирает в Лугано в 1921 году.
Приезжают отдыхать в Лугано после революции и советские функционеры. Например, осенью 1918 года здесь проводит две недели с женой и сыном Феликс Дзержинский, появившийся в Европе инкогнито. Софья Дзержинская вспоминает об этих днях в своих мемуарах «В годы великих боев»: «В Лугано мы совершали замечательные прогулки и катались на лодке, Феликс очень любил грести и садился на весла, а я управляла рулем. Мы сфотографировались на берегу озера, затем на подвесной дороге поднялись на вершину ближайшей горы, где провели несколько часов. <…> В тот момент, когда мы на пристани в Лугано садились в лодку, тут же рядом с нами, с правой стороны, пристал пароходик, на палубе которого рядом с трапом стоял… Локкарт, английский шпион. В Советской России он занимал высокий дипломатический пост и был организатором ряда контрреволюционных заговоров против Советской власти. Незадолго до этого он был арестован в Москве, и Дзержинский лично его допрашивал. Как официального дипломата, его не подвергли заслуженному наказанию, но выслали за пределы Советского государства. Феликс узнал его сразу».
Летом 1969 года в отеле “Splendid Royal” жили Набоковы. Сюда к писателю заехали, возвращаясь из России, Карл и Элендейя Проффер – слависты и издатели «Ардиса». Они рассказывали о советских писателях-диссидентах, и в частности о Бродском. Узнав, что тот – большой почитатель писателя-эмигранта (что изменится со временем), Набоковы дали денег и просили послать ему в Россию джинсы. Кстати, писатель и потом давал деньги на поддержку русских литераторов. Несколько недель в июле того же года Набоковы провели в местечке Курелья (Cureglia) в четырех километрах от Лугано.
Упомянем здесь еще раз имя русского полководца. По этим местам осенью 1799 года прошла армия Суворова. Границу русские войска перешли у Понте-Треза (Ponte Tresa) 15 сентября – 16 тысяч пехоты и 8 казачьих полков, всего около 20 тысяч человек. Следы тех давних событий можно и сегодня найти в местных музеях и частных собраниях. В Аньо (Agno), например, в краеведческом музее бережно хранится попона, выдаваемая за суворовское знамя. В Бедано (Bedano) существует так называемый Дом Суворова – Каза-Альбертолли (Casa Albertolli). На этом здании висит памятная доска с надписью, в которой неправильно указана дата: «По этой дороге начиная с 15.07.1799 на протяжении 7 дней подряд шла в направлении Швейцарии большая русская армия с генералом Суворовым и князем Константином». Как сказано выше, был уже сентябрь.
В следующей деревне, Таверне (Taverne), суворовская армия простояла несколько дней. Здесь русский полководец ждал обещанных австрийскими союзниками мулов. Знаменитые мулы вошли в историю наряду с наполеоновским насморком – потерянными здесь днями объясняли военную неудачу русских в Альпах. Кстати, именно здесь, в Таверне, познакомился Суворов с Антонио Гамба (Гамма), который в свои 65 лет бросил дом и семью и стал проводником русской армии по Альпийским горам – такое впечатление произвел на него харизматический русский полководец. Тессинец будет воспет Сергеем Глинкой в «героической драме» под названием «Антонио Гамба, спутник Суворова на горах Альпийских». Интересно, что в этой деревне до сих пор существует местная легенда, что на дно колодца опущен ящик с сорока тысячами миланских лир – казной казачьего полка.
Закончим наше путешествие по русскому Тессину в пограничном с Италией Кьяссо (Chiasso). He всегда формальности при пересечении границ для путешественников ограничивались предъявлением визы. Игорю Стравинскому, например, пришлось пережить здесь во время Первой мировой войны несколько малоприятных часов. В 1917 году он возвращался на берега Женевского озера в Морж из Италии.
«Я вез с собой свой портрет, незадолго до того нарисованный Пикассо, – рассказывает Стравинский в своих воспоминаниях. – Когда военные власти стали осматривать мой багаж, они наткнулись на этот рисунок и ни за что не хотели его пропустить. Меня спросили, что это такое, и когда я сказал, что это мой портрет, нарисованный одним очень известным художником, мне не поверили: “Это не портрет, это план”, – сказали они. “Да, это план моего лица, а не чего-либо другого”, – уверял я. Однако убедить этих господ мне так и не удалось».
«План» Стравинскому пришлось отправить почтой знакомым в Рим. «Все эти пререкания, – заканчивает композитор, – отняли много времени, я опоздал на свой поезд, и мне пришлось остаться в Кьяссо до следующего утра».XIV. «Когда судьба велит вам быть в Лозанне…» Лозанна
«Где началось настоящее очарование, так это в Лозанне. Это чудная местность, роскошной красоты. Когда поезд, то врываясь в глубину тоннелей, то вылетая, как птица, над обрывами Женевского озера, мчится по этому сказочному пути, – невольно любуешься дивной красотой этого ежеминутно сливающегося калейдоскопа ландшафтов».
Кто подъезжал хоть раз к Лозанне этой дорогой со стороны Берна, согласится со Львом Тихомировым, что окрестности ее являются одним из самых необыкновенных мест альпийской страны.
Начнем наш рассказ о русской Лозанне с пребывания в этом городе Князя Северного. Наследник русского престола с немногочисленной свитой остановился в «Золотом льве» (“Lion d’Or”, “Zum Goldenen Löwen”). Эта гостиница находилась на улице Бург (rue de Bourg, 29). Здание сохранилось и по сей день, но в стенах, в которых витал некогда царственный дух, расположились теперь модная лавка и закусочная.
Уже в XVIII веке облюбовали себе Лозанну русские и для более длительного проживания. Гетман Украины посылает своего сына Григория Разумовского в Европу для получения образования. Основательный юноша так увлекается минералогией и геологией Швейцарии, что остается на многие годы в Лозанне. «Здесь поселился наш соотечественник, граф Григорий Кириллович Разумовский, ученый натуралист, – пишет Карамзин. – По любви к наукам отказался он от чинов, на которые знатный род его давал ему право, – удалился в такую землю, где натура столь великолепна и где склонность его находит для себя более пищи, – живет в тишине, трудится над умножением знаний человеческих в царствах природы и делает честь своему отечеству».
Граф Г.К. Разумовский
Во время путешествия Карамзин намечает посетить русского ученого, однако встреча не получается: «За несколько недель перед сим он уехал в Россию, но с тем, чтобы опять возвратиться в Лозанну». Отметим, что поездка русского лозаннца на родину была связана с тем, что ученый влюбился в швейцарку Генриетту Мальсен и отправился домой за родительским благословением, в котором ему, кстати, было отказано. Брак тем не менее состоялся и без разрешения.
Сперва Лозанна встречает Карамзина не самым приветливым образом. Молодой писатель хочет остановиться в той же гостинице, где останавливался Павел, но в переполненном иностранными гостями городе это оказывается не так просто. На вежливый стук в уже запертую на ночь дверь ему отвечают: «“Tout est plein, Monsieur! Tout est plein!” (“Всё занято, государь мой, всё занято!”) Я постучался, – рассказывает дальше Карамзин, – в другом трактире, “A la Couronne”, но и там отвечали мне: “Tout est plein, Monsieur!”» Бедный путешественник вызывает жалость у ночного караульщика, и тот устраивает его в трактир «Олень», причем отказывается от двадцати копеек на чай. «Я развернул карманную книжку свою и записал: “Такого-то числа, в Лозанне, нашел доброго человека, который бескорыстно услуживает ближним”».
В каком «Олене» останавливался Карамзин в Лозанне, определить трудно, так как в городе было два отеля под названием “Hôtel du Cerf”, и оба снесены.
После такого приема Лозанна не вызывает у Карамзина приятных чувств: «На другой день поутру исходил я весь город и могу сказать, что он очень нехорош; лежит отчасти в яме, отчасти на косогоре, и куда ни поди, везде надобно спускаться с горы или всходить на гору. Улицы узки, нечисты и худо вымощены».
ЛозаннаКарамзин заглядывает в кафедральный собор Лозанны и находит там русский надгробный памятник. «Сию минуту пришел я из кафедральной церкви. Там из черного мрамора сооружен памятник княгине Орловой, которая в цветущей молодости скончала дни свои в Лозанне, в объятиях нежного, неутешного супруга. Сказывают, что она была прекрасна – прекрасна и чувствительна!.. Я благословил память ее». Екатерина Николаевна Орлова, урожденная Зиновьева, в 1776 году, вопреки церковным законам, вышла замуж за своего двоюродного брата князя Григория Орлова, фаворита Екатерины II, попавшего в немилость. Паре в конце концов разрешили уехать из России, что было равносильно пожизненной ссылке.
Надгробная плита двадцатитрехлетней красавицы – единственное, что тронуло сердце москвича при посещении собора. «Я слышал ныне проповедь в кафедральной церкви. Проповедник был распудрен и разряжен, в телодвижениях и в голосе актерствовал до крайности. Всё поучение состояло в высокопарном пустословии, а комплимент начальникам и всему красному городу Лозанне был заключением. Я посматривал то на проповедника, то на слушателей… – пожал плечами и вышел вон».
Единственное, что мирит путешественника с Лозанной, – открывающиеся отовсюду живописные виды на окрестности: «Чистое обширное Женевское озеро, цепь Савойских гор, за ним белеющихся, и рассеянные по берегу его деревни и городки – Морж, Роль, Нион – составляют прелестную, разнообразную картину. Друзья мои! Когда судьба велит вам быть в Лозанне, то взойдите на террасу кафедральной церкви и вспомните, что несколько часов моей жизни протекло тут в удовольствии и тихой радости!» Этот карамзинский завет исполнило с тех пор не одно поколение русских путешественников, хотя у каждого любующегося с террасы перед кафедральным собором живописными ландшафтами этот вид на Женевское озеро вызывал свои ассоциации. Например, мятлевской мадам Курдюковой воды Лемана показалисьСветло-серо-синеваты,
Как рейтузы, что солдаты
Носят на Руси у нас.
Вот мой поражает глаз
Ле Монт Блан, гигант суровый;
Как орел наш двухголовый,
Он могуч, неизмерим,
И отважен…
В том же, что по Лозанне не так просто ходить, русская путешественница вполне согласна со своим предшественником:
Город так бугрист, что страх;
Весь построен на горах…
Кстати, здесь же, в Лозанне, в доме для умалишенных происходит знаменательная встреча мадам Курдюковой с ее автором.
Фредерик Сезар де ЛагарпЖивой достопримечательностью Лозанны первой трети XIX века, привлекавшей русских приезжих, является Цезарь Лагарп. Этот убежденный республиканец был по иронии истории воспитателем в семье русских монархов. Только с началом революционных событий в Европе уезжает он из России на родину. В Швейцарии Лагарп становится одним из лидеров профранцузски настроенного правительства Гельветической республики.
Интересно, что именно Лагарп особенно горячо протестовал против ввода русской армии в Швейцарию и пытался – без особого успеха – организовать сопротивление войскам из России. В обращении к швейцарскому народу он, в частности, писал: «По какому праву русский император, которого, тогда еще Князя Северного, столь гостеприимно принимали в Швейцарии восемнадцать лет назад, посылает свои войска против нас, хотя мы не причинили ему никакого вреда? Вся наша вина заключается в том, что мы изъявили желание быть свободными, мы хотели сбросить наши оковы; это единственная наша вина в глазах этого властителя, который уверен, что люди созданы для того, чтобы быть игрушками в руках себе подобных, и который трепещет при мысли о том, что тридцать шесть миллионов подвластных ему рабов мечтают об освобождении».
В январе 1801 года Лагарпа обвинили в государственной измене. Спасение он нашел во Франции, где находился под персональной защитой Наполеона. Он жил уединенно вблизи Парижа, когда до него дошла весть о смерти Павла. Не дожидаясь официального приглашения, Лагарп мчится в Петербург, где, как ему кажется, открылись возможности для демократического переустройства огромной империи, построенной на рабстве. Попытка закончилась ничем, уже летом 1802 года Лагарп вернулся обратно. Снова на политической арене он появляется после разгрома Наполеона – во время Венского конгресса швейцарец служил советчиком Александру, своему бывшему ученику. Конец жизни Лагарп проводит в Лозанне.
В 1833 году старого республиканца посещает Василий Андреевич Жуковский. Поэт записывает: «Лагарп хранит перчатки Павла, данные ему в минуту дружеского интересного разговора, и с ними вместе приказ о отнятии пенсиона». Здесь же, в Лозанне, видно, по контрасту, приходят Жуковскому и грустные мысли о России, где «в провинциях грубое скотство, в больших городах грубая пышность».
Лагарп играет в политической жизни того времени роль эксперта по русским делам. Так, например, юному русскому дипломату Свербееву, будущему автору замечательных мемуаров, Лагарп говорит пророчески: «Вы еще, мой милый, очень молоды, но знайте, что польские смуты переживут вас, ваших детей и даже ваших внуков. Никто из трех поколений не увидит их конца, и кровавые мятежи против России убитой Польши будут продолжаться долго, долго».
Бывая в Лозанне, Свербеев, как и другие русские знатные путешественники того времени, останавливается в лучшей гостинице города «Фокон» (“Au Faucon”, rue St-Pierre, 3). В этом же отеле отдыхал по дороге из Женевы в Веве Гоголь.
В 1857 году приезжает в Лозанну на народный праздник со своим молодым знакомым Владимиром Боткиным Лев Толстой. В дневнике он записывает 28 июня: «Казино. Бал блядской, солдаты. Большой бал. Лес, виды. Signal. Опять казино. 3 девки, надул их. Методистка вонючая с чудными глазами». В письме Василию Боткину от 29 июня из Кларана писатель делится подробностями своих лозаннских приключений: «Нынче ночью мы с вашим братом ночевали в Лозанне – по случаю девок. Оказывается, что там совершенно французские развратные нравы.