— Нам нужно господина капитана… — неуверенным голосом сказал Ленька.
— А-а! Пришли? — откликнулся из-за стола высокий человек в белом кителе. Идите сюда поближе… Я не господин, а просто капитан, — с улыбкой сказал он, откидываясь на спинку стула и внимательно разглядывая вошедших.
Динка бросила на него быстрый взгляд и увидела загорелое лицо с блестящими темными глазами, ястребиный нос, загибающийся книзу, и подпирающий шею высокий воротник кителя.
— Поближе… — повторил капитан, словно клюнув воздух своим длинным носом.
Ленька двинулся на два шага вперед. Динка на всякий случай сделала еще один реверанс и удивленно подумала:
«Вот так нос! Если б Кате такой нос, то она разбила бы зеркало».
Потом взгляд ее скользнул по каюте… Она заметила, что койка капитана была подвесная, а стол и стулья привинчены полу.
— Я слышал о тебе, — сказал Леньке капитан.
Голос у него был сочный, густой, и Динка, испугавшись, снова присела.
Капитан начал о чем-то спрашивать Леньку, как-то особенно внимательно и часто взглядывая на Динку, а она, заметив его взгляд, молча приседала с вытянутым, постным лицом. И чем больше она приседала, тем чаще и удивленнее взглядывал на нее капитан. Ленька тоже начал беспокоиться…
Но от испуга и тупого приседания в девочку вдруг вселился какой-то новый образ — полудурочки… Глаза ее приняли тусклое, сонное выражение, рот полуоткрылся, руки повисли вдоль тела…
Ленька, разговаривая с капитаном, потихоньку дергал ее за платье.
Динка поспешно закрывала рот и смотрела себе под ноги, стараясь сделать умное лицо; испуг ее давно прошел, так как капитан совсем не кричал в трубу, а говорил спокойным, звучным и приятным голосом, но новая роль молчаливой, тупой дурочки настолько властно овладела уже Динкой, что выкарабкаться из нее она никак не могла. И, представляя свой полураскрытый рот и бессмысленное выражение глаз, она с трудом удерживалась от желания тоненько замычать.
А Ленька, расстроенный и красный от волнения, дергал ее, шипел, сердился…
— Ну, что вы там шепчетесь? — недовольно спросил капитан.
Ему нравилось открытое, честное лицо Леньки и безмерно раздражала его тупая подружка. Совсем не то ожидал он увидеть, судя по рассказу Васи. И, вспомнив, как девочка, вступившись за товарища, повисла на бороде его хозяина, капитан неудержимо расхохотался. Неужели это была она?
— А ну-ка, поди сюда! — сказал он, поворачиваясь к Динке. — Так это ты схватила за бороду его хозяина?
Динка мгновенно насторожилась и, выскочив из своей роли, быстро ответила:
— Но у вас ведь нет бороды… И потом, вы же не будете бить Леньку?
Капитан провел рукой по бритому подбородку, и в глазах его забегали веселые смешинки.
— Леньку бить я не буду, но тебя с удовольствием вздул бы за одни твои реверансы! Ну, что ты все время приседаешь? Что я тебе, учитель, что ли?
— Конечно, нет! Я просто так, из вежливости приседаю… Учитель — это плохое дело! — пожав плечами, ответила Динка. Быстрая перемена в ее лице заинтересовала капитана.
— Вот как! — желая продолжить разговор, сказал он. — За что же ты так не любишь учителей?
— Я не то что не люблю, а просто не хотела бы иметь с ними никакого дела, потому что один раз я уже еле-еле унесла ноги из их гимназии.
— Ого! — усмехнулся капитан. — А учителя, верно, очень гнались за тобой?
— Нет, они не гнались, — махнув рукой, сказала Динка. — У них еще много осталось детей. Мне просто очень не понравилось сидеть в запертом классе и ждать звонка.
— Да-да, пожалуй… Для всех лентяев урок всегда идет очень долго! — сочувственно сказал капитан.
Его сочувствие расположило Динку, и, присев рядом на соседний стул, она начала рассказывать про гимназию:
— Вы знаете, даже сам Никич сказал, что в гимназии учатся одни белоручки! Ведь нам ничего не велят делать, и руки мы все время держим под партой, как будто они мертвые. Да еще в этом запертом классе все время разговаривает только одна учительница. И она такая эгоистка, что никому из детей не дает раскрыть рта!
— Но учительница знает больше, чем дети, — возразил капитан.
— Вовсе нет! Дети могли бы рассказать такое, что никакой учительнице не придет даже в голову! — убежденно заявила Динка.
Капитан снова засмеялся. Ленька, обрадовавшись, что Динка стала сама собой, весело кивнул головой.
— Она кого хочешь насмешит! — сказал он с гордостью и, желая оправдать в глазах капитана недавнюю дурость своей подружки, добавил: — А то ишь какой дурочкой притворилась!
— Я не притворилась… Я просто сильно запугалась, и у меня сделались куриные мозги, — пояснила Динка.
— Но почему же ты запугалась? Разве я такой страшный? — спросил капитан.
— Нет, вы оказались не страшный. Но ведь я же не знала, какие бывают капитаны… И потом, я всегда боюсь очень умных взрослых людей. Потому что в голове у меня такая суматоха… — засмеялась Динка, встряхивая своими кудрями.
— У тебя не в голове, а на голове суматоха. Вот Ленька поедет со мной в Казань и привезет тебе в подарок красивую ленту! — сказал капитан.
— Нет, не ленту, а красные сапожки. Да, Лень?.. Он привезет мне красные сапожки! — похвалилась Динка. Капитан, улыбаясь, взглянул на Леньку.
— Ну, где они еще… Это я так, подумал только… — застеснялся мальчик.
— Раз обещал, надо привезти, — сказал капитан и снова спросил Динку: — А ты не будешь скучать, когда он уедет?
— Я день и ночь буду… — вздохнула Динка и, соскочив со стула, подошла к Леньке: — Правда, Лень, мы обое будем очень скучать?
— Ничего… — сказал Ленька и, боясь, что она расстроится, стал поспешно прощаться.
— Не опаздывай. Послезавтра мы уходим, — напомнил капитан.
— Я не опоздаю! — сияя, сказал Ленька и легонько подтолкнул Динку к двери, — Попрощайся! — шепнул он ей.
Динка подошла к капитану, взяла обеими руками его руку.
— Прощайте! — сказала она. — Я еще приду проводить Леньку.
Глава шестьдесят седьмая ГОРЬКИЕ МЫСЛИ
Домой Динка не шла, а бежала и тащила за собой Леньку. — Пойдем скорей на утес, — говорила она. — Там это все забудется…
— Что забудется? — не понимал Ленька.
— Ну, вот этот пароход… и капитан…
— А что ж капитан? Разве он тебе не понравился? — удивился мальчик.
— Нет, понравился. Но ведь он сказал, что ты с ним уедешь, — вздыхая, говорила Динка.
— Вот глупая! Так мы же сами просили! — грустно усмехался Ленька.
Его тоже пугала близкая разлука, но при мысли, что теперь он станет настоящим человеком и будет служить на большом, красивом пароходе, даже предстоящая разлука казалась ему легче. Леньку радовало, что капитан действительно оказался простым и добрым человеком.
«Стараться буду вовсю!» — с благодарностью думал мальчик, представляя себе, как мчится он на зов капитана, быстрый, ловкий, сообразительный. Нравилось ему также, что он будет есть и спать вместе с матросами. Койки у них небось тоже подвесные, как люльки… Широка, глубока Волга, плывет по ней пароход «Надежда», на пароходе служит лихой матрос Леонид Славянов — не принято там называть по имени.
«Эй, Славянов!» — станут величать Леньку матросы, и вместе с собственной фамилией получит он собственное достоинство, придет в гости к Макаке, подаст всем руку. А пока… Что ж, пока надо расставаться. Может, на неделю, а может, и на две…
Ленька бросает украдкой взгляд на идущую рядом подружку, и мечты его тускнеют. Кажется, что в ней особенного? Суматошная она девчонка, беспокойная… А брось ее — и заскучаешь! Когда б еще знать, что не ревет она, не бегает, не ищет его. А то хоть вплавь бросайся и греби назад, да и только! «Вроде няньки я ей», — с грустной усмешкой думает Ленька, ощущая в своей руке маленькую цепкую руку.
— Ты слышь, Макака… Не реви тут, как я уеду, — говорит он вздыхая.
Девочка поднимает на него глаза и молчит.
— Эх, ты, — говорит Ленька, — надсада…
Потом снова думает о капитане, о большом белом пароходе и матросском воротнике, только мысли эти короткие, не за что им зацепиться надолго; а вот та жизнь, с которой он расстается, имеет уже глубокие корни, крепко сидят эти корни в Ленькиной душе, глубоко вросли в нее.
— Ты спроси дома, не слыхать ли чего о Косте, а то уеду я и ничего знать не буду… И про дядю Колю узнать бы, а то ведь толком ничего я о нем не слышал больше… А еще, может, Степана уже выпустили… Повидать бы его мне, когда приеду… — говорит Ленька.
— Пойдем к моей маме… У нас теперь все тебя знают, почему ты не идешь? — тоскливо спрашивает Динка.
— Я приду… Вот приеду и приду. А сейчас нет… — упрямится мальчик и, сдвинув брови, вспоминает свой ночной визит. — Шарахнулась тот раз от меня ваша Алина, как от жулика. А ты вот что скажи, если кто спросит… — Ленька вдруг поднимает голову и веско говорит: — Ты скажи: у него, мол, другая одёжа есть. Штаны черные, навыпуск, бескозырка с лентой и воротник матросский, ни разу не надеванный… При матери скажи, ладно?
— Я приду… Вот приеду и приду. А сейчас нет… — упрямится мальчик и, сдвинув брови, вспоминает свой ночной визит. — Шарахнулась тот раз от меня ваша Алина, как от жулика. А ты вот что скажи, если кто спросит… — Ленька вдруг поднимает голову и веско говорит: — Ты скажи: у него, мол, другая одёжа есть. Штаны черные, навыпуск, бескозырка с лентой и воротник матросский, ни разу не надеванный… При матери скажи, ладно?
— Ладно… Только зачем моей маме твоя одёжа? — удивляется Динка.
— А вот чтоб не жалела она меня, как нищего.
* * *
На утесе Ленька чувствует себя дома, и дети, забыв о предстоящей разлуке, весело болтают до самого обеда. Потом Динка уходит.
— Если мама и Катя приехали уже, то я не приду… А где ты будешь ночевать, Лень? — уходя, забеспокоилась она.
— Как — где? На утесе. Мне теперь наплевать, я себя переборол. Завернусь в твое одеяло и засну, как медведь в берлоге. Ведь последние ночки дома, вздыхает Ленька.
— Как — последние? — пугается Динка.
— Ну эта да еще завтра… Конечно, последние! — говорит Ленька, но, взглянув на расстроенное лицо девочки, быстро меняет разговор. — Утром на баштан пойдем! Арбузов тебе нарву и ребятам закажу, чтоб без меня носили!
— Пускай, — соглашается Динка. — Мы их съедим, когда ты вернешься, — и, кивнув ему головой, ныряет в свою лазейку.
Под ногами уже шуршат опавшие листья, сад очень поредел, и сквозь желто-красные кусты далеко видно забор Девочка оглядывается. Ленька стоит все на том же месте и смотрит ей вслед. Она быстро поворачивается и спешит назад.
— Ты что? — спрашивает ее Ленька.
— A ты что? — отвечает тем же вопросом девочка.
— Вот мартышка! — легонько дернул ее за вихор, хохочет Ленька.
— Ты сам Мартын! — веселится Динка и, схватив пригоршнями желтые листья, швыряет их в товарища.
Ленька тоже не остается в долгу. Наигравшись, они наконец расстаются. Только теперь первым уходит Ленька.
— Иди ты, а то мне очень скучно уходить, — говорит Динка.
Но едва скрывается среди деревьев длиннополый Ленькин пиджак, ей все равно делается скучно. В затуманенных глазах встает белый, как лебедь, пароход «Надежда» и новый, незнакомый Ленька в матросской рубашке.
Проходя мимо кухни, девочка отворачивается: там теперь живет Никич. Кряхтя и покашливая, поднимается он рано утром; потирая ладонью поясницу, выходит на порог, колет дрова, ставит самовар…
Динке не хочется встречаться с ним. Что-то разладилось в ее отношениях с Никичем. Один раз старик упрекнул ее за нечищеные кастрюли, другой раз назвал «барышней».
И правда, совсем не помогает в хозяйстве Динка: картошку чистит Мышка, посуду мост Алина, обед готовит Катя. А Динка все бегает да бегает… И за столом уже не стучит ложкой, не протягивает раньше всех свою тарелку, а ждет.
Сегодня и совсем будет совестно, потому что Катя уезжала и обед готовил Никич. Он может спросить:.
«А вам, барышня, налить супу?»
У Динки делается совсем скверно на душе, и, пробираясь сторонкой мимо кухни, она спешит узнать, приехала ли Катя. На крокетной площадке слышен голос Алины. Она по-прежнему занимается с Анютой и сейчас объясняет ей скучным, печальным голосом:
— Мы будем еще долго жить здесь, а потом, может быть, уедем на Украину, потому что туда переводят дядю Леку…
Динка останавливается, прислушивается.
«Опять она про эту Украину! Мама же сказала, что еще ничего не известно», — недовольно думает девочка. Им с Ленькой совершенно не подходят эти планы; лучше сидеть и сидеть на даче, пока не наступит зима и не остановится Волга. А потом… Но что будет потом, Динка не думает. Если еще думать далеко вперед, то вовсе не хватит головы. И, успокоившись, Динка идет на террасу. Там уже накрыт стол, и Мышка режет хлеб. Она прижимает весь каравай к груди и, покраснев от натуги, пилит его ножом прямо на себя.
— Пусти! Ты зарежешься! — хватая у нее нож, кричит Динка и, положив хлеб на стол, начинает резать сама.
— Нельзя на клеенке! Сними клеенку! — пугается Мышка.
— Ничего ей не будет, вашей клеенке! — ворчит Динка, отгибая с угла клеенку и бросая мельком взгляд на озабоченное лицо сестры. — Ты что такая? Разве Катя еще не приехала? — спрашивает она.
— Нет, Катя уже приехала… И дядя Лека приехал. Они пошли в сад поговорить…
— Дядя Лека приехал? — оживляется Динка и, вспомнив наказ Леньки узнать что-нибудь о дяде Коле, немедленно приступает к допросу: — Он что-нибудь сказал? Ты слышала? Он приехал веселый?
— Да, он очень веселый приехал. Он сказал, что какой-то Николай уехал со своей матерью за границу и что теперь уже все хорошо, — шепотом рассказывает Мышка, но глаза ее снова делаются грустными. — А Катя сначала обрадовалась, а потом сказала ему про Костю… И они пошли в сад.
Динка смотрит на Мышку; она рада за Ленькиного дядю Колю, но ей жаль Костю. Она так старалась защитить его но время обыска, и, уходя, он так ласково сказал ей: «Спасибо, умница».
У Динки набухает нижняя губа, ей тоже становится очень грустно.
— Подожди, Мышенька… А Катя ведь ездила — разве она ничего не узнала про Костю?
— Нет, она ничего не говорила… Она сказала только дяде Леке, что в полиции есть карточка Кости. И что это может повредить ему… А потом они ушли в сад… — шепотом добавила Мышка.
— И больше ты ничего не знаешь? — нетерпеливо спросила Динка, оглядываясь на сад.
— Нет… я знаю только, что и мама… приедет поздно, — совсем поникнув, говорит Мышка.
Динка быстро чмокает сестру в щеку:
— Ладно… я пойду пройдусь. Но Мышка хватает ее за руку:
— Нет! Не мешай им! Ты, наверное, в сад… Но там Катя. Она плачет… Не ходи туда!
— Зачем мне мешать? Я же не сумасшедшая! Пусти, — вырывается Динка и для успокоения сестры бежит по дорожке в кухню. — Я к Никичу! — кричит она стоящей у перил Мышке.
Но она идет не к Никичу, а, скрывшись из глаз Мышки, тихонько идет вдоль забора. Ей хочется послушать, что рассказывает дяде Леке Катя. Ведь она ездила в город, к Косте…
Но нигде не слышно голосов. Динка пробирается на крокетную площадку. Катя и дядя Лека молча прохаживаются по дорожке. Когда они подходят ближе и останавливаются под большой березой, Динка видит, что Катя плачет, а дядя Лека ласково, как ребенка, гладит ее по голове… Динка садится в колючие кусты терна и затаив дыхание слушает… Но никто ничего не говорит, а дядя Лека вдруг крепко обнимает сестру и, прижав ее голову к своей груди, тихонько запевает: «Запад гаснет в дали бледно-розовой, небо звезды усеяли чистые…» Голос его звучит так нежно, так грустно поет он над плачущей Катей, что Динка глубже зарывается в кусты, и горячая жалость приливает к ее сердцу.
тихонько поет дядя Лека, и чем нежнее звучит его голос, тем тоскливее сжимается Динкино сердце. Теперь уже не одну Катю ей жаль — сердце ее разрывается от жалости ко всем, кого она любит. Всех, всех жалко Динке: и маму, и Костю, и Мышку, а больше ВСЕГО себя… Надолго, надолго останется она без Леньки… Не придет к забору Ленька, не пойдут они вдвоем на утес… Не пойдет она туда и одна… Осиротеет утес, и вместе с ней будет глядеть он на Волгу: не появится ли пароход «Надежда»…
поет дядя Лека, и горькие мысли Динки разрастаются. Все самое печальное собирается в ее сердце. Она вспоминает Лину… Уехала, бросила ее Лина… Никому не нужна Динка. Все заняты своими делами. Мышка жалеет Катю… Как сирота живет Динка, некому утешить ее песнями… Нет у нее брата.
доносится из сада… Динка вытирает подолом мокрое лицо и сквозь слезы смотрит, как дядя Лека ласково гладит по голове прильнувшую к нему Катю…
«Папа! — вдруг вспоминает Динка. — Если б у меня был папа, он так же утешал бы меня…» Но папы нет, и девочке вдруг хочется вскочить, зареветь в полный голос, заорать на весь сад: «Папа!..»
Но в это время Катя поднимает на дядю Леку глаза и улыбается. Свежее, розовое лицо ее, обрызганное, как росой, слезами, кажется Динке нежным и красивым, как цветок. Катя уже не плачет. Катя улыбается; дядя Лека тоже улыбается, и Динка чувствует себя еще более одинокой и брошенной.
Выбравшись из кустов, она с опустошенным сердцем идет в дальний угол сада.
Глава шестьдесят восьмая ПЕСНЯ-УТЕШИТЕЛЬНИЦА
Динка приходит на утес расстроенная, тихая. Ленька мешает кашу. Девочка усаживается рядом с ним… В ушах ее все еще звенит песня дяди Леки.