Пайла бросало от разочарования к надежде, от ужаса к восторгу, как щепку в разыгравшемся прибое.
– Эта проблема скоро решится, – сказал колдун. – Круг вызова не разрушен, источник цел, носители печатей в порядке и способны работать. Не вижу проблем в том, чтобы частично открыть врата.
– Но, сэр… мы до сих пор не выяснили, что произошло той ночью, – робко возразил Кристофер. – Когда нарушители проникли на седьмой уровень, вся измерительная аппаратура вышла из строя. Слепцы, то есть носители печатей, и источник целы, однако руины Каэр Сиди сильно пострадали. Так же серьезно повреждены перекрытия вплоть до четвертого уровня, рабочие еще не закончили разбирать завалы, сохраняется угроза обрушения. Потребуется несколько месяцев, чтобы устранить все повреждения и запустить проект «Чертог».
– У нас нет даже лишнего дня, Пайл, – колдун встал. Торнфельд отметил, что его костюм, скроенный по фигуре, висел мешком. – Этой ночью мы проведем ритуал вызова, – он направился к двери, Кристофер с Гарри подскочили следом. – Да, эти нарушители… Вы их нашли?
Гарри покачал головой:
– Ни следа. Судя по записям внешних камер, крылатая тварь выбралась через лифтовую шахту. Но остальные исчезли. Может, их унесла подземная река? Там же полости тянутся километров на пятьдесят.
– Вот видишь, мой мальчик, с кем приходится работать, – со вздохом сказал колдун, обращаясь к Адонису. – Это не тварь, а ледяная химера, Гарри, уж ты-то должен знать. Ты же видел малыша Калеба в обоих обликах.
Блэквуд ответил препаскудной усмешкой – понимающей и снисходительной.
– При всем уважении, сэр, ледяная химера была значительно меньше, чем то создание, – заметил он. – Да, внешнее сходство есть, но скорость, сила… оно уничтожило несколько сторожевых големов. Вряд ли это был Калеб.
– Растет малыш, – задумчиво сказал Фреймус, – рвется с привязи. Пора его приструнить.
Колдун щелкнул пальцами, и Гарри невольно обратил внимание, что ногти у шефа неестественно розовые.
– Что ж, давайте выясним, чего хотел добиться Марко Франчелли от слепцов.
«Какой Марко Франчелли?» – подумал Торнфельд, шагнув следом за шефом в лифт.
* * *Паром из Бергена в Ньюкасл уходил в ночь. Бьорн купил билет, выгребя всю заржавленную мелочь из сумки. Кассир невозмутимо выдал ему квиток, Бьорн прошел на посадку и забился в самый угол большого холла, где толпились пассажиры. Денег хватило еще на бутылку ледяной воды и пончик.
Парочка рядом пила кофе, этот запах разом воскресил старые воспоминания. Кристин на кухне, ее седые волосы сверкают в утреннем солнце, она варит кофе и переругивается с телевизором. Люсеботн, бабушка, каникулы – как давно это было! Где тот нескладный парень, сходивший с ума от истории, и яростный интернет-спорщик, куда унесла его холодная вода?
Бьорн откусил пончик и застыл – давно забытый вкус ударил его в самое сердце.
Он нащупал последнюю монету, поднялся и как слепой – сквозь шумную веселую толпу, почти на ощупь – пробрался к телефону-автомату. Паром еще не отплыл, они были в зоне приема норвежских операторов, Бьорн набрал номер как помнил – а он, оказывается, так много помнил, так много сохранил подо льдом.
Трубку долго не брали, гудки один за другим летели в пустоту, в черноту берега, в слабое мерцание неба, и он собрался уже оборвать вызов, когда на том конце ответили:
– Алло?
Слабый, усталый женский голос. Бьорн Эгиль стиснул трубку, пол под ногами качнулся – паром отплывает. Паром, что же еще.
– Алло, слушаю?
А что слушать, если ему нечего сказать? Здравствуй, ба, это я, твой блудный внук? Я вернулся изо льдов, из звенящей глухоты гор, слепящего снега? В моих глазах лед, а в сумке холод и чистота первых времен, еще до рождения Солнца? Я забыл человеческий алфавит, мои губы смерзлись, а язык в силах сказать только слово «вечность»?
– Алло? – голос дрогнул, в нем что-то задышало, раскрылось, как цветок утром, как белый крокус в черной земле – это была надежда. – Алло… это ты? Бьорни, малыш, это ты?!
Бьорн дернулся, рука его, теребившая замок сумки, сама по себе отщелкнула замок, нырнула внутрь. Пальцы коснулись ледяного свертка, юноша выпрямился, сказал чужим сдавленным голосом:
– Простите, я ошибся номером. – Он уронил трубку на рычаг, но оттуда успело вытечь слабым радостным вздохом:
– Бьорни, все хорошо, мы тебя любим…
В ладони расцветал ледяной цветок, Бьорн вышел в темноту, навстречу мартовскому ветру. Прочь от огней, от людей, от их глупых радостей и нелепого домашнего счастья. Он выкован заново во льдах Йотунхеймена, он вскормлен светом звезд и чистотой снега на ладонях Сморстаббрина, Зверя Древнего льда. Он должен выполнить то, что велел Смор. Прежний Бьорн Эгиль был слаб, именно поэтому эта черная тварь смогла войти в его сердце и натворить столько зла его руками. Теперь все будет иначе.
«Ступай на запад, найди того, кто прошел путями черной воды, – слова Ледяного отца перекатывались внутри его как заиндевевшие валуны и никак не могли уложиться. – Найди Стража, дважды умершего и воскресшего. Грядет битва, в которой Видящая не выстоит в одиночку. Ты ей нужен».
Глава вторая
– Очень приятно, – устало улыбнулась Дженни, принимая ларец темного дерева. Посланец африканского Магуса отступил. Высокий негр в смешном цветастом халате, в крохотной плоской шапочке, сидевшей на сверкающих сединой кучерявых волосах. Большой Маконго, глава угандийского Магуса и выборный представитель южноафриканских Магусов.
– Да хранят тебя Великие предки, Видящая! – А глаза у старика Маконго были лукавые, умные, черными маслинами они катались по ее лицу, по зверодушцам Жозефу Квамби и Тадеушу Вуйцику за ее плечами – «потому что теперь мы официальная делегация Службы Вольных Ловцов, и требуется соблюдать дипломатический протокол, будь он неладен». Пару раз взгляд Маконго пробежался и по Ласу, развалившемуся в ногах и взиравшему на посланцев с царственным равнодушием – как будто эта зверюга стажировалась в Букингемском дворце, а не скакала по сугробам и полям вместе с Дженни.
Веселые морщинки разбегались от глаз старого Маконго. Воздух в небольшом шатре качался, столб света падал сверху, и в нем танцевали пылинки, толкались невесомыми боками, как вопросы на языке старого Маконго, но он тоже хорошо знал протокол, так что не сейчас, Видящая, время долгих разговоров придет позже, под сенью тихих шатров, где нет лишних глаз и ушей…
Старик ушел, полог качнулся, отсекая порыв холодного воздуха. Дженни перевела дух.
Первый час было весело сидеть на этой низенькой табуреточке со смешным названием… как бишь там ее… пуфик! Слушать сопение Тадеуша и шутки Жозефа. Но к концу третьего часа она запросила пощады. Германика, сняла серьгу Арлекина и, радостно вернув свой облик, сурово пресекла порыв к свободе.
– Таков порядок первого дня Собора, – сказала она. – Гости прибывают, обмениваются официальными визитами, дарят подарки.
– Да меня уже похоронили под подарками, – робко возопила Дженни. – Складывать некуда!
Германика кинула критический взгляд на груду свертков, ларцов, шкатулок и прочих сувенирных емкостей.
– Барахло большей частью, – вынесла она вердикт. – Сверкает кое-что, но слабенько. Жмотятся внешники.
– Там есть пара занятных вещиц, – возразила Эвелина. Она сидела у входа, но как-то незаметно даже для ясного взора, за небольшой ширмой, так что вошедший не замечал ее до тех пор, пока не решался уходить. На столике перед ней стоял аквариум, полный слоистой разноцветной воды, в которой кружили золотые рыбки.
– Ага, как бы у этих вещиц двойного дна не обнаружилось, – сказала Германика.
– Какого дна? – не поняла Дженни.
– Вот подарят тебе, скажем, – опер-Ловец Бодден так задумалась, словно не могла представить, что Дженни кто-то что-то может подарить. – Браслетик. Красивый, со стразиками, а еще он клады чует. Полезная штука, особенно для археологов и прочих копателей. А ночами, когда ты спишь, он к тебе цепляется. И тот, кто его подарил, может ходить по твоим снам как по своей квартире.
– Я и так клады могу найти, – возразила Дженни. – Зачем мне браслет? К тому же я всегда почувствую, если кто-то войдет в мой сон.
Германика махнула рукой:
– Как же я забыла, ты ведь великая Видящая, для тебя нет ничего невозможного.
– Герми… – мягко сказал Жозеф.
Германика выглянула на улицу:
– Пока перерыв, никого на горизонте. Эви, что скажешь?
– С утра прошли двадцать четыре посланца, – сказала Эвелина, кроша рыбкам сверкающую пыль. – Все чисты, никаких следов диббуков.
– Двадцать четыре из трехсот выборных, – Германика произвела нехитрые подсчеты и вздохнула: – Неважный темп.
– Из трехсот?! – с ужасом переспросила Дженни. – Да у меня все тело занемеет – столько сидеть! Мы же тут просто теряем время, нам надо в Англию, надо искать Марко!
– Нам надо делать то, что мы должны делать, – спокойно сказала Германика. – На этом соборе решается судьба СВЛ, судьба Авалона, всех Магусов. Если Талос выиграет, нам конец. Башня Дождя падет!
– Но как же дедушка… – Дженни кусала губы.
– Мы все очень переживаем за Марко и Людвига, – сказала Эвелина. – Как только собор закончится, мы немедленно отправимся на их поиски. Но сейчас…
– …сейчас мы не можем ослаблять отряд, – закончила Германика. – Слишком много поставлено на кон. Особенно если учесть тот камень, который ты привезла с собой. И то, что произошло в лагере.
Дженни встала.
– Прием даров закончен, – заявила она. – Обеденный перерыв. Тэд, составишь компанию?
Зверодушец с готовностью сошел с места.
– И куда ты? – поинтересовалась Германика.
Дженни повела плечом:
– Воздухом подышать, хот-дог съесть. Может Видящая сожрать хот-дог без китайских церемоний?
– Может, – разрешила опер-Ловец. – Но одного Тэдди мало. Жозеф…
– О боги, зачем еще кто-то? Они будут хот-дог вдвоем держать, а я откусывать?
– Возьми Жозефа. Так безопасней.
– Да что со мной на этом фестивале случится? – удивилась Дженни. – Здесь же собрались самые сильные члены Магусов Внешних земель, элита. Сливки. Пенки. В общем, крутая сметана. Ложку воткни – не упадет.
– А кто сказал, что все они тебя любят? – заметила Германика.
Глава третья
– А это чьи флаги? – Михаил указал на белое полотнище с красным драконом.
– А, Уэльс, древний Магус, – обрадовался дядя. – Они помнят многое о первых, я тебя познакомлю. Есть у меня старый друг, старик Ллевелин ап Эрдин, он много чего знает.
Никифор Ермаков, глава Китежского Могущества, осматривался с видимым удовольствием, поминутно здоровался со встречными незнакомцами, бросая короткие фразы и коротко кивая. В шумном многолюдье первого дня фестиваля он чувствовал себя как форель в быстром горном ручье.
Невысокий, широкоплечий, он двигался легко, невзирая на возраст – прошлой зимой разменял седьмой десяток. Никифор присел, запустил пальцы во влажную, притоптанную землю, пошевелил зеленую траву.
– Тепло здесь, – сказал он. – У нас-то, в Беловодье, только снег сошел, а здесь, гляди-ка, цветы.
Он погладил цветок, выбившийся на обочине широкой тропы, которую уже протоптали гости международного фестиваля циркового искусства «Феерия». По всему берегу озера Герледан вставали пестроцветные шатры. Официально фестиваль начинался только на следующий день. Завтра шатры распахнутся, заиграет музыка, завертится сахарная вата в лотках, в автоматах запрыгает соленый и сладкий попкорн, зазывалы на ходулях пустятся на ногах-циркулях вдоль и поперек перемеривать землю, в небо поднимутся сотни разноцветных шаров, сорвутся с рук жонглерские булавы, и воздушные акробаты взлетят под купола. Тогда клоуны начнут веселить публику, и смех, звон, радость полетят над землей, как светлый тополиный пух.
Все будет завтра, а пока на фестивале всем было не до веселья: парковались фургоны, техники бились с проводами, как с клубками змей, монтажники стучали молотками и жужжали шуруповертами, собирая арены и готовя инвентарь. Стучали генераторы, горели уличные фонари и окошки жилых вагончиков. Фестиваль разворачивал свое яркое тело, обживался на гостеприимном берегу озера. Но и сейчас уже среди озабоченного, деловитого циркового люда сновали любопытные зеваки из ближайшего городка. Завтра их будет в разы больше.
– Странно все это, – сказал Михаил. – Цирки эти… У нас все не так. Вот как ты узнаешь, с кем здороваться, а с кем нет?
– У них Магусы – у нас Могущества, – сказал дядя. – Названия разные, суть одна. Ты не смотри на форму, смотри на суть. Для обычных людей, для миролюдов – это фестиваль бродячих цирков, мировой скомороший съезд. А для нашего брата, Китежа, здесь Собор ясных людей. Что ж ты – смотришь в воду, а рыбы не видишь. Ну-ка, где твой ясный взор?
Михаил вздохнул. Проще было взять живого барана на плечи и бегом на сопку подняться и спуститься, чем использовать этот дар Могущества.
– Чего нос морщишь?
– Да зачем он, этот взор, – досадливо поморщился юноша. – Не нужен он Стражу. Стой твердо и бей сильно – вот и вся наука.
Дядя так и встал поперек дороги, разглядывая его, как невиданного жука:
– Ишь ты, зуб мудрости прорезался. А ну-ка… – он с удовольствием закатал рукава. – Давай, брат, сыграем в неваляшку. Кто устоит, тот и прав.
Михаил опешил – и что на Никифора Петровича напало, какой бес к сердцу подселился? Голова Китежского Могущества, степенный и спокойный, разом переменился, едва они миновали границу охранного кольца, раскинутого как светлый плат над цирковыми шатрами.
Миша, даром что был слеп на ясный взор, и то дымчатую сеть-кольцо разглядел. Пятнистый воздух клубился, не стоял на месте, стоило уронить в него взгляд – и ноги сами шли туда, куда их уводило беспрестанное кружение света и тени. Пока кольцо дремало, и миролюды, обычный человечий народ, проходили сквозь него беспрепятственно. Лишь иной раз застывал миролюд посреди дороги, разевал рот, как налим на песке, и в недоумении разводил руками: значит, накрыло его, зацепило, перепутались дороги под ногами, заплелись – не расплести. А после отпускало, и человек находил дорогу, и себя на дороге, и только моргал – что за наваждение с ним случилось?
А дядя изменился иначе – будто разом лет тридцать сбросил или отвара сильного хлебнул. Словно часы его жизни вспять пошли.
– Давай, что – цирков смущаешься? Клоунов боишься, брат? – подначивал дядя, качаясь с носка на каблук. Он играл плечами, кидал нутряную силу из края в край тела, да так явно, чтобы даже Михаил разглядел, понял.
Миша все понял. Миша даже обиделся. Зачем тогда взял с собой, единственного, хотя на Собор много охотников было – и годами старше, и умом острее? Чтобы на чужой земле покуражиться? Михаил виду не подал, только хмыкнул, отбился детской присказкой:
– Пугалка не выросла – бояться их, раскрашенных.
– Не будь лапшой, герой с дырой, – блеснул глазами Никифор.
Дядин азарт его зацепил, Миша шагнул вперед, испытывая смутное желание сорвать с головы шапку, бросить на растоптанную скользкую землю. Он подался вперед, выбросил руки, ухватывая дядины плечи, твердые и покатые, как речные камни, но дядя – плотный, кряжистый, вдруг стал как вода, плечи его текли под пальцами Михаила, и чем сильнее Миша сжимал хватку, тем труднее было его удержать. Не камни, а тугой комок влажной глины мял он в руках.
Михаил Ермаков мог удержать что ухватил – гвозди он не гнул, а в узлы пальцами завязывал, а иной оплеухой мог и кору с сосны содрать. Вместе со щепой. Но дядя был здесь – и его не было, не было его стрежня, за который Миша мог бы зацепиться. Со зверем лесным было не так, зверь всегда был равен самому себе, сила там сшибалась с силой, и схватка была в радость.
Дядя исчез, провернулся вкруг себя волчком-игрушкой, а Мишу его же сила потянула, повела боком, и все ближе к земле, к родимой хляби, к раскисшему глинозему…
Никифор Петрович поймал племянника над самой французской землицей, вернул в вертикальное положение:
– Погодь, родимый, еще в ней належишься.
– Хорошо, – кто-то звонко заметил.
Миша обернулся, хотел резануть – чего ж тут хорошего, чуть рожей грязь не пропахал, еще б малость – и в борозду можно было бы семена сеять, – но осекся.
Хрупкая светловолосая девушка, почти девочка. Ярко-синие – глубже неба – глаза. На руке ее сверкал прозрачным светом крупный синий камень на перстне, и свет камня был как ощутимый ветер, заставлял пригибать голову.
Позади девушки стояли двое – худой долговязый юноша со светлыми волосами и мягкой улыбкой и темнокожий мужчина, который смотрел на него обманчиво равнодушными желтыми глазами. Двуликих различать Миша умел хорошо, нагляделся в родных лесах. Девчонку – совсем юницу – сопровождали два зверодушца. Да каких! В серых глазах светловолосого Михаил чуял знакомый волчий дух, а вот от темнокожего мурашки по рукам побежали. Большой зверь, сильный, почти как тигр.
Никифор Петрович улыбнулся, погладил аккуратную черную с сединой бороду.
– Рад вас видеть, ясная госпожа. Большая честь…
– Что вы, что вы! – замахала руками девчонка. – Я только от этих церемоний убежала, а они меня тут догоняют! У вас так здорово получается, я никогда не видела, чтобы так управляли собственным пламенем жизни…
Она задумалась на мгновение, потом тряхнула головой и улыбнулась – светло, радостно, как будто ее кольцом с яхонтом одарили.
– А вот нет же! Вы и своим огнем управляете, и за его следите, намерения ловите. Как здорово, и так просто, и так ловко…
Никифор Петрович расцвел, с еще большим удовольствием огладил бороду: