Ровно в семь часов утра 14 мая 1896 года ударил колокол Ивана Великого. С Тайницкой башни загрохотали пушки, давшие двадцать один выстрел. Эти сигналы известили народ о том, что в Успенском соборе Кремля началось молебствие о здравии и многолетии царя и царицы.
В половине девятого туда прибыли иностранные гости, придворные дамы, высокопоставленные чиновники, представители православного духовенства и иноверческих исповеданий.
Через четверть часа на Красном крыльце появилась вдовствующая императрица Мария Федоровна. Она шла в пурпурной мантии с большим двуглавым орлом. Бриллиантовая корона сверкала под золотым балдахином. За ней следовали придворные в богатых генеральских и камергерских мундирах. Вдовствующая императрица прошла в Успенский собор.
Через полчаса с Красного крыльца сошел взвод кавалергардов. Зазвучали фанфары и трубы. На верхней площадке крыльца показались их императорские величества со свитой.
Громкое «ура», подхваченное многотысячной толпой, разливалось по Красной площади и набережным реки Москвы, занятым народом, прибывшим со всех концов России. Под эти восторженные крики и мощные звуки гимна, исполнявшегося военными оркестрами, император и императрица спустились с Красного крыльца. Они поклонились людям и под золотым балдахином направились к собору.
Николай и Александра поднялись на паперть, где их ожидал Сергий, митрополит Московский.
Он благословил правящую чету и произнес речь, обращенную к государю. В ней митрополит упомянул, что на земле нет ничего выше и труднее бремени царского служения.
По окончании речи Николай Второй, его мать и Александра Федоровна вошли в собор. Государь сел на трон Михаила Федоровича, вдовствующая императрица Мария Федоровна заняла место царя Алексея Михайловича, Александра Федоровна – Иоанна Третьего.
Митрополит Санкт-Петербургский Палладий приблизился к царскому трону и спросил государя о его исповедании. Император поднялся и громко произнес символ веры.
После этого и начался чин венчания на царство, то есть коронования. По прочтении молитв и Евангелия государь облачился в порфиру и надел на шею цепь ордена Святого Апостола Андрея Первозванного. Затем ему на малиновой бархатной подушке была поднесена большая императорская корона, вся усыпанная алмазами, ярко сияющая под лучами церковных огней.
Император преклонил голову. Митрополит Санкт-Петербургский Палладий осенил ее крестным знамением и начал молиться, чтобы «Господь помазал Царя елеем радования, одел Его силой, наложил на главу Его венец от камене честна, даровал Ему долготу дней, дал в десницу Его скипетр спасения, посадил Его на Престоле правды, сохранил Его под Своим покровом и укрепил Его Царство».
Затем митрополит взял корону и протянул ее его величеству. Государь, стоя в порфире перед своим престолом, принял корону и возложил ее на свою голову. Потом Николай взял с подушки в правую руку скипетр, в левую – державу.
– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь, – сказал он.
Император сел на трон, положил скипетр и державу на подушки, поданные сановниками, и призвал к себе государыню.
Александра Федоровна поднялась со своего престола, подошла к августейшему супругу и опустила колени на малиновую бархатную подушку, украшенную золотом. Император снял венец, прикоснулся им к голове императрицы и вновь возложил на себя. Александру Федоровну он увенчал маленькой короной.
После молитв чин коронования был завершен. За стенами храма раздались выстрелы и колокольный звон, известившие об этом москвичей.
В соборе прошла литургия. После нее Николай и Александра Федоровна сели на свои престолы и приняли поздравления от духовных и светских особ.
После завершения службы в Успенском соборе началось коронационное шествие. Государь с супругой почтили святыни Архангельского и Благовещенского соборов, поднялись на Красное крыльцо и трижды поклонились народу.
В тот же день состоялась торжественная царская трапеза в Грановитой палате.
Вечером вся Москва была иллюминирована. Огни в Кремле зажглись в тот миг, когда государыня взяла в руки букет с электрическими цветами, поднесенный ей. Он засветился, и тут же разноцветное сияние озарило весь Кремль. Все это видели москвичи, толпившиеся на Красной площади и набережных Москвы-реки, расположенных между Москворецким и Каменным мостами.
В этой толпе был и Федор Волков. Надо сказать, что интимная жизнь с Адиной разочаровала его. Жена не давала ему и десятой доли того, что он получал от прачки Зинаиды. Оттого и отношение его к супруге изменилось. Он стал груб с ней, заставлял заниматься лавкой и следить за хозяйством, практически лишил свободы.
Адина воспринимала это как должное, что было странно с учетом ее бунтарского характера. Но Волков, хитрый, бессовестный и безжалостный, сумел подавить ее. Женщина смирилась.
Федор жил в Москве как хотел, торговлей не занимался, постоянно посещал трактиры, часто снимал номер и развлекался там с девицами легкого поведения. Вот и этим праздным вечером он запретил Адине выходить в город, а сам выпил изрядную дозу водки и пошел на торжества. Волков стоял на набережной и, открыв рот, смотрел, как огненным сказочным замком висел в воздухе Кремль.
Его толкнул в спину какой-то мужик.
– Ну и чего рот разинул? Подвинься, дай другим посмотреть.
Федор обернулся.
– Я тебе сейчас в зубы дам! Места вокруг мало?
Мужик посчитал благоразумным отойти от этого странного и злого человека.
Тут Волков услышал голоса мужчины и женщины, которых не видел. Они стояли чуть дальше, у самого парапета:
– Гуляют! Это ж сколько денег власть потратила на коронацию? – воскликнула женщина.
– Много, Лиза, – ответил мужчина. – Очень даже.
– Эти деньги да людям или в школы, больницы, приюты.
– Ага, дождешься. На людей у министерства финансов денег нет. Да и откуда им быть, если на праздники столько тратится?
– Да, царю для себя ничего не жалко.
– Европу захотел удивить. В газетах писали, будто гостей понаехало много. Приемы теперь пойдут, балы, обеды, ужины. А на них не картошка с огурцами будет. В Кремль завозили стерлядь, баранину, фазанов, поросят молодых, фрукты разные, всякие вина. А народу подачку сунут – немного колбасы, орехов, дешевых конфет.
– Так то народ, Илья! Его баловать нельзя.
– Будет им народное гулянье! Такое, что на всю жизнь запомнят. Сразу от балов откажутся, – злобно прошипел мужчина.
– Тише ты! – цыкнула на него женщина. – Услышит кто, и тогда конец. Все полетит к чертям.
– У нас полетит, другие сработают. Люди Георгия, например.
– Тебе от этого в застенках охранки легче будет? На тех, кого поймают, и отыграются. Да еще как!
– Ладно, все, хватит, пошли домой.
Голоса смолкли. Как Федор ни старался, так и не увидел этих людей, но понял, что московские бунтовщики готовят императору какой-то сюрприз во время гуляний. А они назначены на 18 мая, в субботу, на Ходынском поле. Значит, там можно будет поживиться, когда начнется свара.
Федору вполне хватало денег на безбедную жизнь, но натура убийцы, грабителя, любителя легкой наживы не давала ему покоя, толкала его на необъяснимые, неоправданные поступки. Впрочем, Федор этого не замечал. Он брал то, что хотел, если, естественно, это дело не представляло серьезной угрозы, не думал, надо оно ему или нет. Главное в том, что Волков прихватывал желаемое, следовал звериным инстинктам, а не разуму.
Потолкавшись в толпе еще минут пять, Федор отправился домой. Пролетку, понятно, нанять было нельзя, поэтому он пришел за полночь и долго стучал в ворота.
Наконец-то из своей подвальной конуры вышел дворник, заметно шатающийся.
– Кто там?
– Волков. А ты опять нажрался, Евсей.
– Так праздник-то, Федор Алексеевич, какой! Государь на царство венчался.
– У тебя каждый день праздник.
– И то правда. Да и скучно без водки жить.
– Ехал бы обратно в деревню. Там не до скуки.
– Нет! – заявил дворник. – В деревню меня теперь ни за какие коврижки не затащишь. Тут оно лучше. Сыт, пьян, работа не ахти какая, крыша над головой, бабенки вдовые или разведенные. Не красавицы, конечно, так мне и не надо на рожи их смотреть.
– Ты ворота думаешь открывать, балабол?
– Это мы мигом, Федор Алексеевич.
Дворник открыл ворота, Волков прошел во двор, сунул Евсею мелочь.
– На, продолжай праздновать.
– Спасибочки, Федор Алексеевич. Вы тут один человек с понятием. Другие кинут пятак и нос воротят так, будто от меня псиной несет, а я в баню каждую неделю хожу.
– Ладно, не до разговоров мне, время позднее.
– А женушка-то ваша не спит. Вон в окошке свет горит.
– Ждет! Как и положено бабе.
– Это так, Федор Алексеевич, правильно, баб баловать нельзя. Их…
Волков не дал дворнику договорить, прошел в подъезд, поднялся на второй этаж, ударил подошвой в массивную створку.
Из прихожей донесся голос Адины:
– Кто там?
– А ты еще кого-то кроме мужа ждешь?
Адина открыла дверь.
Волков ввалился в прихожую, сбросил на пол пальто, картуз, сел на стул.
– Ух, дома.
– Где был, Федор? Опять в трактире с девками развлекался?
– Дура! Трактиры ныне закрыты, а девки у Кремля трутся. Там толпа необозримая. Все на огни любуются. – Он попытался снять сапоги, не сумел и приказал жене: – Помоги!
Адина послушно присела перед ним, стянула сапоги, поставила их в угол, заодно повесила пальто и картуз.
– Красиво там, наверное?
– Кому как. Необычно, конечно, но и особенного ничего нет. Развешали гирлянд, косичек разных заплели множество. А народу лишь бы глаза пялить.
– Красиво. – Адина вздохнула и спросила: – Почему меня с собой не взял?
– А за лавкой, за домом кто смотреть будет? Дворник твой, который с утра не просыхает?
– У нас же есть работник.
– Есть! Ванька Куреев. Тому только доверься, вмиг обворует. Знаем мы эту поганую породу.
– Но до сих пор не воровал же.
– Лиха беда начало.
Адина закашлялась, прикрыв ладошкой рот.
– Что с тобой? – спросил Волков. – Захворала, что ли?
– Кашель только пробивает, а так жара нет, слабость небольшая, но это от усталости.
– Помню, не приучена ты к работе. Ничего, привыкнешь, а болезнь пройдет.
– Мне бы отдохнуть пару дней, Федя, отлежаться.
– А в лавку я работника Ваньку Куреева посажу?
– Мог бы и сам поторговать. Народу заходит не так много.
– Не мое это дело.
Волков прошел в столовую, достал из шкафа начатую бутылку белоголовки, выпил стакан, закусил жареной рыбой, обмылся.
Потом он двинулся в спальню, сбросил халат, взглянул на жену, лежавшую под одеялом, усмехнулся и спросил:
– Готова ублажать мужа?
– Поздно уже, Федя, да и нехорошо мне.
– Ничего, похорошеет. – Федор навалился на хрупкое тело жены.
– Не надо, прошу!
– Надо!
Он быстро сделал свое дело, сполз с жены и недовольно проговорил:
– Как с бревном. Что же в тебе тепла и желания нету?
– Говорила же, нехорошо мне, не до этого.
– Сейчас не до этого, вчера, позавчера. Да тут хочешь или нет, а к девкам пойдешь.
– Ты сильно изменился, Федор.
– Ошибаешься, дорогая. Каким я был, такой и есть. На себя посмотри.
– Зачем же женился?
– Кто же знал, что ты как змея холодная? Ладно, хватит болтать, спим. – Он задул свечи, отвернулся от жены и тут же захрапел.
Адина же заплакала. Как ни странно, при всем отвратительном отношении к ней Федора, его почти открытых изменах с кабацкими девками, эгоизме, бедная молодая женщина все еще любила Волкова. Ей ничто не мешало бросить все и уехать в Санкт-Петербург к отцу. Тот принял бы, пожалел, но она не могла покинуть своего Федора. Ей казалось, что без него кончится ее жизнь.
Поэтому она и проплакала до утра в бессилии что-либо сделать. Надежды, что Федор изменится, уже не оставалось, но он все равно был дорог ей. Вот такая она, любовь. Сложное чувство, пересиливающее разум, поднимающее до небес и бросающее на землю.
Утром Адине лучше не стало. Кашель мучил ее еще сильнее. Федор выдал работнику деньги, которые целиком держал при себе, и отправил его за лекарствами. Как тот вернулся, Адина выпила порошка, и Федор приказал ей и работнику открыть лавку. Народу в Москву прибыло много, покупатели стали заходить чаще.
Сам же он по обыкновению отправился в город, у трактира встретил знакомую девицу, с которой частенько баловался, и спросил:
– Райка, ты на промысле или как?
Та повела подкрашенными глазами.
– Для тебя, Феденька, я всегда свободная.
Волков довольно усмехнулся:
– Это хорошо. Тогда возьмем водки и в номера?
– Зачем в номера? Я тут недалеко квартиру сняла.
– Значит, переехала с окраины?
– Оттуда далеко и дорого сюда добираться. А тут жилье дешевое подвернулось. Хозяева запросили всего пять рублей в месяц.
– Представляю, что за хата, коли пять рублей стоит.
– Очень даже ничего квартира. Уютная. Можешь проверить. И водочка у меня дома есть, и наливочка.
Федор, не удовлетворенный женой, почувствовал желание.
– Ну что ж, пойдем, поглядим твое уютное гнездышко.
– Только я, Феденька, голодная, учти, до вечера не выпущу.
– А я и не тороплюсь никуда.
– Как же жена?
Волков притянул к себе девицу.
– Об этом больше никогда не спрашивай, поняла?
– Конечно, Феденька, как не понять!
– Вот и славно. Веди в свои хоромы.
Федор ушел к блудливой девице, совершенно не думая о жене, расположения которой когда-то добивался с таким трудом и страстью.
Празднества в Кремле не заканчивались. Приемы, обеды, торжества продолжались без перерывов.
17 мая их величеств поздравляли дамы высшего света. Вечером в Большом театре прошел роскошный спектакль. Он окончился поздно, что не помешало императору и его дяде уединиться во дворце.
Зайдя в кабинет, Николай присел в кресло и заявил:
– Все хорошо, но устал. Каждый день с утра до вечера на ногах. А до двадцать шестого мая еще далеко.
Сергей Александрович улыбнулся:
– Тяжела корона, ваше величество?
– Быстрее бы кончились праздники. За дела приниматься надо, их скопилось немало. Необходимо быть в Нижнем, на ярмарке.
– А еще поездка за границу.
– Ох, и не напоминайте. Что у нас по завтрашнему дню?
– Для гуляний на Ходынке очищена площадь примерно в квадратную версту. Напротив Петровского дворца устроен императорский павильон в древнерусском стиле, рядом разбит садик, выстроены трибуны для чинов высшей администрации, каждая на четыреста персон. Вдоль Петровского шоссе устроены места для публики попроще. По всему полю раскинуты всевозможные театры, открытые сцены, цирки, качели, но главное – ряды палаток. Их несколько сотен, все предназначены для раздачи царских подарков.
Император кивнул:
– Значит, все готово. Что по охране?
– Обер-полицмейстер Власовский, на которого возложены обязанности по поддержанию порядка во время гуляний, доложил, что полиция обеспечит его. В принципе, она и сейчас уже занята этим, так как на поле часов в семь собралась достаточно большая толпа. Власовский оценивает ее в несколько десятков тысяч, и народ все подходит. Да это и понятно. Так было и при празднествах восемьдесят третьего года. Каждый хочет быть поближе к палаткам. К тому же по городу кто-то пустил слухи, что подарочные кружки будут заполнены серебром, а иные и золотом.
Николай внимательно посмотрел на великого князя.
– Это похоже на провокацию, Сергей Александрович.
– Не думаю, что слухи распространяются намеренно. Скорее всего, кто-то сболтнул лишнего, не подумав, и понеслось. А народ наш доверчив.
– Необходимо разъяснение полиции на Ходынке о глупости подобных слухов.
– Этим уже занимаются. Обер-полицмейстера Власовского называют хамом, держимордой, а то и тупицей, но Александр Александрович работу свою знает. Как только возглавил полицию, сразу и город, и свое ведомство основательно почистил. Многих уволил, вместо них набрал новых людей, большей частью из солдат. Он знает, как поддерживать порядок.
– Возможно, и знает, но хватит ли у него для этого людей?
– По заверениям обер-полицмейстера, хватит, да и резерв он собрал немалый. Жандармы в случае необходимости прибудут быстро. А надо будет, подведем войска. Окончательно обстановка прояснится ближе к десяти часам завтрашнего дня. Тогда и посмотрим, есть ли необходимость в усилении полиции.
– Хорошо. Даст Господь, все пройдет без происшествий.
– Мелких стычек не избежать. Мужики, прибывшие на Ходынку, трезвыми сидеть не будут. Но это ерунда. Уверен, торжества на поле пройдут без крупных беспорядков. Вы бы шли отдыхать, ваше величество.
Император и великий князь расстались.
В это время в своей квартире Волков основательно принял водки, сунул полную бутылку в карман и стал собираться в дорогу.
– Ты далеко, Федор? – спросила Адина.
– На Ходынку.
– Тебе так хочется получить царский подарок?
– Нет, дорогая, мне не хочется оставаться дома.
– Но ты мог бы пойти на поле и утром.
– А я пойду сейчас. И не задавай больше вопросов, должна уже привыкнуть, что я делаю то, что хочу. Ты отлеживайся, кашель свой лечи.
– Я хочу, Федор, чтобы ты отвез меня к отцу, – неожиданно заявила Адина.
– Да? – воскликнул Федор. – А может, сразу к матушке?
– В могилу я успею, хотя с тобой и до нее недалеко. Так отвезешь?
– И не подумаю, даже не мечтай. Жена должна находиться при муже.
– А разве муж не должен находиться рядом с женой?
– Господи, как мне надоели твои пустые разговоры. Муж есть муж, он хозяин всего, в том числе и жены.
– Я уйду от тебя.
Федор посмотрел на Адину безжалостными глазами.
– Попробуй! А там посмотрим, что из этого получится. Вспомни, как начиналось наше знакомство, да и то, что в Санкт-Петербурге дело по организации «Свобода и труд», по убийству фабриканта Сазонова не закрыто. Если папаша твой этого добился, то долго ли его вновь открыть? Была бы зацепка. Дать ее полиции не так уж и сложно. Так что ты подумай перед тем, как что-то делать. Чтобы оставшуюся жизнь провести в теплом, уютном доме, а не на каторге. Но все, полно переливать из пустого в порожнее, пошел я. Ты же из дома ни ногой, лавку завтра не открывать. Буду к обеду. Да, пошли дворника водки купить, у нас кончилась. Пусть и себе красноголовку возьмет. Деньги на это я оставил. Все, спокойной ночи. – Федор засунул в карман пальто нож и вышел из дома.