— Так ведь не первый же год он заготовляет лес и каждый год тратит на такелаж и подвозку леса примерно те же две или три тысячи рублей. Лишнего он не переплатит. Цены знает.
— Да, но где доказательства? Где накладные?
— Кто же вам продаст бухту троса по накладной? Это ж неофициальная продажа, но для дела необходимая.
— Вы странно рассуждаете. Что ж он, по-вашему, не виноват?
— Почему ж не виноват? Если б не виноват, я бы и просить не приходила. Виноват. Я и сама говорю: повинись. А он загордился. Деньги, говорю, счет любят. А он одним сплавщикам платил по десятке за вечер на подъеме топляка.
— А почему?
— А потому, говорит, что они неурочные, сверх нормы, говорит, ворочают. Оно и то сказать — за пятерку никто бы не пришел топляк поднимать. Работа каторжная.
— Как же оправдать документально эту десятку на нос?
— Никак. Вот за это его и наказывайте. За превышение выплаты то есть. Не себе в карман клал, а рабочим, чтоб работали лучше.
— Иными словами — за растрату?
— Растрата растрате рознь. Иной растратчик как сыр в масле катается, на себя все тратит, а этот растратчик штанов лишних не имеет. Его же и били за эту растрату.
— Вы же говорили, что из-за вас драка произошла?
— Из-за меня только Боборыкин подзуживал лесорубов. Но причина в деньгах. Ваши, мол, денежки бригадир сплавщикам подарил. А плоты, мол, на мель посадил в погоне за собственной премией. И оставил вас с пустым карманом. Они и разбушевались. А теперь одумались — и самим стыдно… Я вас очень прошу: сходите к ним. В нашей гостинице Вилков и Семынин остановились, лесорубы. Спросите их. Они плохого ничего не скажут. Я уверена. Сходите! Сами они не придут к вам.
— Хорошо, схожу, — сказал Коньков. — Учту вашу просьбу.
Дарья встала и заторопилась на выход, кланяясь и лепеча слова благодарности.
Не успела за ней толком закрыться дверь, как вошла Елена, стала оправлять скатерть на столе и, поймав косой взгляд мужа, решительно произнесла:
— Лень, помочь надо. Люди они честные.
— А ты откуда знаешь? — насмешливо спросил Коньков.
— Вот тебе раз! Почти на одной улице живем и откуда знаешь?
— Чубатов вроде бы тут не жил, — все еще насмешливо возражал Коньков.
— Ну и что? Дарья проходимца не выберет, не такой она человек. Говорят, что она из-за этого и с Боборыкиным расплевалась.
— Ты вот что, на основании того, о чем говорят на улице, в мои дела не вмешивайся. Понятно?
— Скажи какой гордый! Значит, тебе наплевать, что народ думает?
— Я не верблюд, плеваться не привык. И погонять меня нечего, — Коньков вышел, сердито хлопнув дверью.
15
Но в гостиницу он сходил в тот же вечер. За столиком дежурного администратора он застал сельского библиотекаря Пантелея Титыча Загвоздина. Это был сухонький старичок, одетый в серенький, неоднократно простиранный костюмчик, в расшитой по вороту полотняной рубашке, в очках с тонкой металлической оправой. Перед ним во весь стол развернутая газета.
— Здорово, книгочей! — приветствовал его Коньков, как старого знакомого.
— Леониду Семеновичу мое почтение, — подал руку старичок, важно приподнявшись.
— А где Ефросинья Евсеевна?
— Фроська? А корову доит, — отвечал Загвоздин.
— Весело живете! Значит, дежурный администратор корову доит, а библиотекарь сидит в гостинице, дежурит.
— Дак ведь у нас все по-семейному налажено. Или как в орудийном расчете — взаимозаменяемость боевых номеров.
— И кто же у вас числится заряжающим, а кто наводчиком? — усмехнулся Коньков.
— Это смотря по обстановке, — ответил Загвоздин. — На улице, при людях, командую я. А вот в избе она верх берет — и наводит и заряжает, будь здоров.
Коньков поглядел на часы:
— Между прочим, еще восемь часов вечера. И вроде бы вам положено сидеть в библиотеке. Она же до девяти открыта!
— А там у меня внучек сидит, Колька… Оборот налажен, будь спокоен.
Коньков только головой покачал:
— Тут у вас поселились лесорубы с Красного переката. Не знаешь, в каком номере?
— Как не знать! Хорошие ребята, артельные.
— Откуда вы их знаете?
— Познакомились. Вчерась угощал их огурцами солеными, ветчиной…
— А они вас водочкой? Так?!
— В точности, Леонид Семенович. В корень зришь.
— Давно они здесь живут?
— Кажись, дней пять. Завтра собираются отчаливать.
— Зачем они приехали?
— Говорят, деньги хотели получить. Да вроде бы плакали их денежки.
— Почему?
— Начальник у них больно прыткий был. Позарился на дармовой лес, перегрузил плоты, они и сели на перекате. Говорят, до весны не сымешь. В райисполкоме им так и сказали: вот когда весной пригоните плоты, тогда и окончательный расчет будет. А я им говорю: не горюй, ребята, деньги целей будут.
— А где сейчас эти лесорубы?
— В коридоре, «козла» забивают.
— Пригласи их сюда!
— В один момент! — Загвоздин высунулся в дверное окошко, как скворец из скворечни, в коридор и крикнул: — Сеня, Федор! Зайдите на минутку.
Они вошли вразвалочку — оба в кожимитовых, блестящих курточках, руки в карманы, один могучего сложения, медлительный, второй потощее, чернявый, с бойкими карими глазами.
— В чем дело? — спросил тот, что был покрупнее, лобастый, с залысинами белобрысый малый, смотревший с вызовом на Конькова.
— Вилков и Семынин, если не ошибаюсь? — спросил Коньков.
— Допустим, — ответил лобастый.
Это был Вилков.
— Будем знакомы, — Коньков подал руку. — Я следователь районной милиции.
Вилков и Семынин с явной неохотой протянули руки. Выражение лица у Вилкова было такое, что того и гляди зарычит или заматерится.
Загвоздин в момент оценил обстановку и, глянув на свои большие круглые часы, сделал удивленное лицо и сказал:
— Дак, Леонид Семеныч, мне ведь в библиотеку пора. Я Фросе передам, она придет. А пока уж вы подежурьте здесь, — и, деликатно рассмеявшись, ушел.
— Садитесь! — пригласил Коньков лесорубов на диван, сам сел за стол. — Что, ребята? Не дают вам окончательного расчета?
— Говорят, ждите, — ответил Семынин, этот был вроде поприветливей.
— Чего ждать? — спросил Коньков, стараясь завязать непринужденный разговор.
— Весенней погоды, — нелюбезно ответил Вилков.
— Во-он что! — протянул Коньков. — И куда же вы теперь?
— Все туда же, — ответил Вилков, — в леспромхоз.
«Немного же вытянешь из тебя, — подумал Коньков с досадой, — эка набычился! Того и гляди забодает». И перешел на деловой тон:
— Как же вы ухитрились плоты обсушить?
Лесорубы переглянулись, и Вилков, помедлив, произнес:
— Погода подвела.
— А говорят, бригадир виноват?
— Он что, Илья-пророк? Дождями распоряжается? — насмешливо спросил Семынин.
Вилков промолчал.
«Ага, это уже кое о чем говорит, — отметил про себя Коньков, — значит, топить бригадира не собираетесь». И, делая округлый жест руками, когда желают выразить свое недоумение, Коньков сказал:
— Будто бы он плоты перегрузил… Сроки спуска оттягивал?
— Мы все вместе грузили, — как бы делая снисхождение, процедил Вилков.
— Топляк подымали! — подсказал Коньков.
— Подымали, — согласился Вилков.
— А кран нанимали на стороне?
— Интересно, где ж еще можно взять его, кран-то? — переспросил с усмешечкой Семынин.
— Вас посылали не топляк подымать, а лес рубить, — с упреком сказал Коньков.
— Вот мы и рубили, — промычал Вилков.
— На дне речном, — усмехнулся Коньков.
— Если вы везете, к примеру, машину дров и на обочине увидели брослые дрова, так неужели не остановитесь и не подберете? — спросил, горячась, Семынин.
— Мне, например, другое известно — когда бригадир остановился, чтобы подобрать этот брослый лес, топляк то есть, то не кто иной, а вы сами избили его. Мол, не жадничай.
— Кто это вам сказал? Бригадир? — поспешно спросил Семынин.
— Нет, — помедлив, ответил Коньков.
— Ну, дак спросите самого бригадира. Он знает, кто его бил.
— А вы не знаете?
— Нет. Мы не видели, — твердо ответил Вилков.
— Чудеса в решете! — усмехнулся Коньков. — Может быть, не видели и то, как топляк заготовляли? Откуда кран пригоняли?
— Кран из Америки, — ответил серьезно Вилков.
— А если кроме шуток?
— Дак ведь кран-то один на всю запань, — сказал Семынин. — А работал он у нас в свободные часы. Какие тут секреты?
— Кран работал, а вы дурака валяли. Бригадир нанимал сплавщиков со стороны. Сроки горели… и в конце концов плоты остались на мели. Вот и секрет!
— Это он вам говорил? — спросил Вилков, с прищур-кой глядя на Конькова.
— Это он вам говорил? — спросил Вилков, с прищур-кой глядя на Конькова.
— Давайте так договоримся — спрашиваю я, а вы отвечаете.
— А мы не подследственные! — отчеканил Семынин.
— Зато ваш бригадир подследственный. И может быть, вам не все равно, будет он осужден или оправдан.
Вилков впервые глянул на него открыто и спросил без обычной своей враждебности:
— Чего же вы хотите от нас?
— Хочу ясности. Значит, так, сплавщики со стороны работали, а вы гуляли?
Вилков опять насупился.
— Такая уж судьба наша, капитан, — усмехнулся Семынин. — Когда мы работаем, они гуляют. А мы гуляем — сплавщики работают. Взаимовыручка.
— Ага! Довыручались до того, что без гроша в кармане остались, — Коньков упорно глядел на Вилкова, ждал от него ответа.
И Вилков ответил:
— Капитан, если вы ждете, что мы начнем клепать друг на друга, так напрасны ваши ожидания. Этого не будет. Мы все вместе работали, вместе и отвечать будем.
— А за что отвечать? — воспрянул протестующе Семынин. — За то, что позарились на дармовой лес и с погодой просчитались? Так мы уж наказаны за это — до весны без расчета остались.
— Значит, виноватых нет?
— Вам виднее. А мы все сказали, — Вилков встал и направился к выходу.
За ним двинулся и Семынин.
— Это не разговор, — сказал им вслед Коньков.
— Разговор на эту тему исчерпан, — прогудел в дверях Вилков.
Однако разговаривать им пришлось в тот же вечер и на ту же тему, только не с капитаном, а с Боборыкиным.
В гостинице он появился сразу после Конькова. Поселился Боборыкин на окраине города у старого приятеля — продавца сельпо, но с гостиницы глаз не спускал. Как только узнал, что капитан беседовал с лесорубами, так и заявился с черным пузатым портфелем в руке.
— Ребятки, у меня дело к вам, — зашел прямо в номер. — А сперва причастимся по махонькой и закусим чем бог послал. — Открыл портфель, вынул две бутылки водки, кусок копченой свинины и две банки иваси. Одну бутылку разлил сразу всю по стаканам, сала нарезал: — Я был в прокуратуре… И в райисполком заходил. Связи кой-какие остались, — подмигнул Вилкову. — Все ж таки я здесь не последним человеком служил. У меня дела по запани. Попутно поинтересовался вашими делами. Кажется, вам что-то светит. Давайте за удачу, одним дыхом! А потом все вам выложу.
Сам выпил целый стакан и, заметив, что Вилков половину не допил, удивился:
— Это нехорошо! Это ты не водку, а зло оставил. Допей, допей!
— Ладно тебе каныжить, — покривился Вилков и взялся за сало.
— А ты не обижайся. Я такой человек — у меня все начистоту. Для начала скажу: вашего орла взяли под следствие…
— Знаем, — перебил его Семынин. — Капитан приходил к нам.
— И что же он предлагал вам?
— Ничего. Так, познакомились, — сказал Вилков.
— И вы не рассказали капитану, что за фрукт ваш бригадир? — удивился Боборыкин.
— А с какой стати? — спросил Вилков.
— Ни хрена себе! Ведь деньги-то он истратил не просто ничейные, а ваши кровные денежки.
— Наши деньги на перекате сели, — сказал Вилков.
— Но чудак-человек, сплавщикам кидал он по десятке на рыло из вашего фонда!
— И правильно делал. Мы ж не работали.
— Правильно?! По десятке в день!
— А ты попробуй, отработай свои восемь часов, а потом еще вкалывай с пяти вечера и за полночь. Поворочай-ка бревна шестнадцать часов в сутки! Вот тогда и поглядим, сколько ты запросишь.
— Им же еще запань платила!
— А ты хочешь, чтобы они даром вкалывали?
— Вот вы и вкалывали даром. Я тебе, дураку, пытаюсь втолковать это, а от тебя отскакивают слова как горох от стенки.
— Ты подбирай выражения, не то можешь язык прикусить.
Во время этой неожиданной перепалки Семынин молчал, с опаской поглядывал на распалявшегося Вилкова.
— Ну, ладно, ладно! — стал утихомиривать его Боборыкин. — Я ж к вам с добрым сонетом. Начальство намекнуло, что делать надо. По знакомству, понял? А сделать надо вот что: напишите заявление в прокуратуру; так, мол, и так — наш бригадир или прораб он? Как вы его называете? Не считался с коллективом, заставлял работать в сверхурочные часы и даже по выходным дням. А за то, что мы не соглашались, подменял нас незаконным наемом со стороны, переплачивал случайным рабочим, доводя тем самым нас до отчаянного положения. Ну и все в таком роде. Напишите и завтра же подайте заявление. Вам все выплатят, все до копейки. Точно говорю. Суд прикажет!
— Одного я не могу понять — с чего это ты нас так полюбил? — с усмешкой спросил Вилков.
— Да вы же дети неразумные! — Боборыкин, все более возбуждаясь от выпитой водки, размахивал руками и с жаром говорил: — Мне жаль вас. Все ж таки я работник запани, в управлении состою. А он и вас обидел, и наших сплавщиков разлагал. Такие люди, как Чубатов, хуже заразы. Это ж они воду мутят. И сами жить не умеют, и другим не дают. Он же психопат… Ненормальный! Таких надо либо в тюрьму сажать, либо в сумасшедший дом! — Боборыкин пристукнул кулаком по столу.
— Ну ты и фрукт! — сказал Вилков в изумлении. — А я думая, что ты ненавидишь его из-за Дашки. И еще помогал тебе… По пьянке…
— Очнись! При чем тут Дашка? Он же преступник, растратчик! Его надо на чистую воду выводить. Это долг каждого честного человека…
— Ну, хватит! — гаркнул Вилков вставая.
В одну руку он взял бутылку водки, второй схватил за ворот Боборыкина и потащил его к двери.
— Да пусти ты, обормот! — Боборыкин вырвался из цепкой лапы Вилкова и вернулся к столу за портфелем. — У меня здесь документы, понял? А вам привет с кисточкой! — В дверях приставил большой палец к уху и помахал растопыренной ладонью.
— Ничего себе компот заварился, — сказал Семынин после ухода Боборыкина. — Что делать будем?
— Придется идти к капитану. Иначе Ивану тюрьма.
— Эх ты Федя, съел медведя!.. Неужто от твоего похода что-либо изменится?
— Не знаю, — ответил тот и зло выбросил в форточку стакан с недопитой водкой.
16
На следующее утро Вилков с Чубатовым встретились неожиданно возле милиции; Вилков выходил от следователя, а Чубатов шел по вызову на допрос. Они не виделись с той самой драки на таежном речном берегу…
Тогда они только что сняли свои пожитки с плотов и сносили их в лодки, нанятые в удэгейском селе. Лодки пригнал Чубатов и застал своих лесорубов на берегу пьяными. Возле них крутился Боборыкин, тоже пьяный, с возбужденным красным лицом. Чубатов сообразил, что, пока он пригонял лодки, этот тип даром время не терял, и грубо обругал его: «Ты, мать-перемать, долго будешь путаться в ногах! Кто тебя звал сюда с водкой?» — «По закону полагается выпить отходную, — ответил тот насмешливо. — Рабочие не виноваты, что хозяин у них обанкротился». — «Чего ты на человека набросился? — загудели лесорубы. — Он же от всей души. Ничего не жалеет. Компанейский человек». — «Поменьше компании надо было водить, а побольше работать. Вот и не сидели бы здесь на перекате!» — «Это мы, значит, не работали? А ты, значит, работал? Так выходит?!» — «За вашу работу не на лодках везти вас, а пешком по тайге прогнать… Да в шею!» — «Нас в шею? Ах ты, мотаня! Живодер!» — «Лодыри! Захребетники!» Ну и пошла щеповня.
Первым бросился на него Вилков, прицелился издали, летел неотвратимо и топал, как сохатый, хотел с разбегу сшибить его всей массой своей увесистой туши. Чубатов, увернувшись от удара, принял его на левое бедро и по инерции легко перекинул через себя в воду. Вторым бежал Семынин, и этого сшиб Чубатов кулаком в челюсть. Потом кто-то треснул его по затылку палкой; в глазах ослепительно вспыхнули разноцветные круги, и он упал, теряя сознание. Когда били его лежачего, он уже не чуял.
И вот теперь они встретились нос к носу. От неожиданности растерянно остановились; Вилков настороженно и выжидательно поглядывал на Чубатова. Тот первым пошел к нему и протянул руку с едва заметной виноватой улыбкой:
— Здорово, Федор! К сожалению, ничем порадовать не могу. Деньги не дают, говорят, ждите весны.
— Слыхали, — ответил Вилков и чуть помедлив: — А как у тебя?
— Хреново… Наверно, посадят. Отчет не утверждают.
— Я это… к следователю ходил. Сказал ему: ежели для суда нужно, то мы напишем заявление, что наем сплавщиков был вынужденным, из-за нас то есть. Мы и виноваты. И на суд придем.
— Ну, спасибо!
— Ты извини, что так вышло между нами. Погорячились, — Вилков только руками развел.
— Ладно… Я сам виноват, — сказал Чубатов и пошел прочь.
В кабинете у Конькова посреди стола лежала серая папка с крупной белой наклейкой и черной надписью: «Дело № 76». Увидев эту папку, Чубатов почуял холодок на спине, и сердце заныло и затюкало… Но виду не подавали говорил, бодрясь: