Земля была рыхлая, тёплая, влажная. Но, увы, кроме сломанных цветов она не хранила никакой информации. Конечно, до Витали тут поработали милицейские парни, но Гранкин всё же надеялся, что что-нибудь да заметит свежим взглядом. Новичкам, говорят, везёт. Дилетант может увидеть то, на что не обратит внимания профессионал.
И ему повезло. Что-то маленькое и тоненькое белело у одного из цветка. Виталя был полностью экипирован для такого рода находок: он вытащил из кармана пинцет, зацепил находку и поднёс к глазам. Это оказался окурок тонких дамских сигарет “Vogue Arome”. Из другого кармана Виталя достал полиэтиленовый пакет и, как видел это в кино, осторожно, пинцетом опустил в него окурок. Он даже руки удовлетворённо потёр, хотя понятия не имел, что ему делать с этим окурком.
Вторую находку он обнаружил на противоположном краю клумбы, там, где цветы не были сломаны. Жёлтый луч фонаря вдруг выхватил из темноты женскую туфлю. Виталя раздвинул стебли и замер над ней как собака-ищейка, не веря своей удаче. То, что это была удача, Виталя не сомневался.
Почему милицейские парни не обнаружили эту туфлю?
Туфелька была длинноносая, на остром, высоком, и как будто металлическом каблуке. Поднять такую туфлю пинцетом не было никакой возможности, и Гранкин, отбросив кинематографические условности, взял её двумя пальцами. Каблук действительно был металлический. Виталя хотел отправить находку в компанию к окурку, в полиэтиленовый пакет, но вдруг услышал, что совсем рядом кто-то прерывисто, часто дышит.
Не заорал Гранкин, лишь потому, что вспомнил про миллион баксов. Он замер, пытаясь усилием воли унять сумасшедший стук сердца. Он даже пошарил фонариком по окрестностям, хотя больше всего на свете ему хотелось бежать, бежать и бежать. Перемахнуть через калитку, срезать путь через лесок, выскочить на дорогу, и бежать потом по шоссе, и, заметив огонёк запоздалого такси, замахать руками, и заплатить по двойному тарифу шофёру, чтобы побыстрей оказаться у дома, а потом заскочить в свою квартиру, захлопнуть дверь, плюхнуться на кровать, и чёрт с ним, пусть его разбудит будильник, который заводит неведомо кто…
Фонарь задрожал в руке, или рука задрожала с фонарём, но жёлтый луч света успел выхватить чуть поодаль, через дорожку от клумбы, два чёрных блестящих глаза. Виталю слегка затошнило, как тогда, когда он грохнулся в обморок, Гранкин понял, что убежать он никуда не сможет. Просто потому, что умрёт немедленно, прямо здесь, и это будет второй труп, который приютит эта клумба.
Глаза, уставившиеся на Виталю, моргнули. Послышался рык, а потом банальный, задиристый лай.
* * *— Стоять! Не двигаться! — заорал кто-то сзади. Виталя почувствовал, как что-то твёрдоё упёрлось в спину.
Оставшись стоять на коленях, Гранкин поднял руки вверх. В одной он держал пакет с окурком, в другой — туфлю и фонарик. Он нисколько не сомневался, что в спину ему упёрлось дуло двустволки или обреза. Более ужасной развязки он и представить не мог.
Собака лаяла звонко, но вовсе не зло. Это ночное приключение ей явно нравилось.
— Не двигаться, — снова повторил голос.
— Фу! — крикнул вдруг Гранкин большому лохматому псу, чтобы тот так не радовался. Большой лохматый пёс вдруг взял да послушался. Он перестал брехать, сел на дорожку, прижал уши и завилял хвостом.
А когда б его, Гранкина, собаки не слушались!
— Лежать! — приказал Виталя. Пёс, плюхнувшись на землю, перекатился на спину, приглашая, видимо, почесать себе брюхо.
— Что вы себе позволяете? — сурово спросил голос сзади, и нажим тупым металлическим предметом в спину усилился. — Почему командуете моей собакой?
— Лучше спросите, почему ваша собака меня слушается, — дрожащим голосом ответил Виталя. Ему было стыдно бояться, но он очень боялся. Даже подтрясывался слегка и зубами постукивал. Вот бы сейчас оказаться дома, в постели, с книжкой в руках, пусть даже с «Подарком от мертвеца».
— И почему? — счёл нужным поинтересоваться голос.
Виталя увидел внизу высокие резиновые сапоги. Тот, на ком они были, стоял, широко расставив ноги.
— Потому что я человек хороший, — не опуская рук, объяснил Гранкин. — Я не вор, не грабитель, не наркоман. — Виталя вдруг вспомнил, что зелёные «коробочки» на стебельках — это мак! Мак! И как это только учёным и их потомкам удалось безнаказанно развести на клумбах столько мака, уму непостижимо. — Не наркоман! — повторил Виталя. — А ветеринарный врач! Вы слышали о том, что животные лучше людей разбираются в людях?!
— Я слышал, что хорошие люди ночью не шастают по чужим дворам! Вставай и пошли! Я сейчас позвоню в милицию!
— Не надо в милицию! — взмолился Виталя и поднялся с колен. У него наконец-то включились мозги, и он понял кто этот человек и что это за собака. — Не надо в милицию, Иван Терентьевич! Джерри, скажи, что ментов нам не надо, — обратился Виталя к собаке.
Джерри вскочил с земли, радостно залаял, завилял хвостом и стал нарезать круги вокруг клумбы.
Нажим металла в спину ослаб.
— Откуда вы знаете?! — Сапоги сделали круг, обходя Виталю, и остановились перед ним. Гранкин опустил руки и направил фонарик на говорившего. Сначала он увидел двустволку, направленную ему в грудь, потом старика — крепкого, с седой бородой и молодыми глазами. На старике была камуфляжная куртка, болотные сапоги и бейсболка, одетая козырьком назад. К его внешности органично бы подошла курительная трубка, но трубки не было, и это расстроило Гранкина, потому что человек с трубкой никогда не смог бы выстрелить в незнакомца, а уж тем более вызвать милицию. Человек с трубкой должен вести неторопливые, задушевные беседы…
— Кто ж вас не знает, профессор, — пробормотал Виталя. — Вас по всем каналам показывают. Вам в этом году Государственную премию дали за заслуги в области археологии! — Это была чистая правда. Виталя вспомнил лицо, которое последние полгода часто мелькало в новостях и в шоу-программах. Профессор отличился, кажется, тем, что отрыл какое-то древнейшее захоронение, которое проливало свет на происхождение, быт и нравы современного населения края. Он был очень известной личностью, и это спасло положение, потому что Гранкин вдруг сообразил, что раскрывать факт его найма Эльзой Львовной в качестве детектива пока не стоит.
— Что, и собаку по всем каналам… того… показывают? — удивился профессор.
— Не, собаку не того, не показывают. Но… кто ж не знает, что у хорошего человека всегда есть хорошая собака, и что хорошую собаку у хорошего человека всегда зовут Джерри?
— Молодой человек, вы меня совсем запутали, — пожаловался профессор и опустил ружьё. — Конечно, я вижу, что вы не вор и уж тем более не наркоман, но что вы делаете ночью, с фонариком на клумбе, где маковых головок больше, чем цветов?! Почему у вас туфля в руке? Что в пакете? Вы должны мне ответить, или я позвоню в…
— Я… мы… профессор, я там ключи искал!
— Ключи?
— Ну да, ключи!
— Шёл себе мимо по дорожке, на пальце ключи крутил. Ну и докрутился, они с пальца сорвались и в ту клумбу прямиком улетели. Я через калитку перемахнул и стал искать. Вы меня как археолог должны понять. Извините, профессор, если что не так. Вот, обувь какую-то нашёл и окурок, а ключей так и не…
— В пакете?
— Что?
— Окурок прямо в пакете нашли? — заинтересованно спросил Иван Терентьевич.
— Не, пакет у меня был, — промямлил Виталя. — Я думаю, чего мусору зря валяться, думаю, дай, уберу заодно, клумбу облагорожу…
— Слушайте, — рассмеялся вдруг профессор, и даже в темноте было видно, какие у него отличные, ровные, белые зубы. — Слушайте, мне всё равно не спится. Пойдёмте ко мне в летнюю кухню, у меня там холостяцкое логово и все условия для задушевных бесед.
— Не-е, — начал Виталя, но осёкся, потому что двустволка опять нацелилась ему в грудь.
— Молодой человек, я вас не спрашиваю, я вам приказываю. Вы арестованы. И сопротивление бесполезно.
Челюсти
— Так говоришь, ветеринар ты, мимо шёл, ключи на пальце крутил! — хохотал профессор, закинув голову назад, как ребёнок.
Они уже двадцать минут сидели в так называемой летней кухне и потягивали вино из огромной бутыли, стоявшей прямо на полу. В бутыль была вставлена длинная прозрачная трубочка, и они по очереди прикладывались к ней, засасывая тёмно-красную жидкость.
— Ага, ветеринар, ага, ключи, ага, крутил, — долдонил, как заведённый Гранкин. Настала его очередь, и он надолго присосался к трубочке. Вино было сладкое, вкусное, и совсем не крепкое. Сок, а не вино. Профессор первым делом похвастался, что сам его делает и прячет от жены в летней кухне.
— Ха-ха-ха! — снова загоготал профессор, и Виталя опять подивился его идеально ровным зубам. — Ключи крутил! — воскликнул Иван Терентьевич и тоже надолго присосался к трубочке.
— Ха-ха-ха! — снова загоготал профессор, и Виталя опять подивился его идеально ровным зубам. — Ключи крутил! — воскликнул Иван Терентьевич и тоже надолго присосался к трубочке.
— Букет? — спросил он, наконец, оторвавшись.
— Помилуйте, профессор, какой букет?! — возмутился Виталя. — Стал бы я на чужую клумбу за букетом лезть! Да никогда! — Тут Гранкин слегка покраснел, вспомнив историю с сиренью и жучками.
— Я говорю, винище у меня — букет! Да ты и впрямь, видать, ветеринар!
— Ага, ветеринар, — Виталя перехватил губами трубочку и долго не отрывался, чтобы уйти от трудного разговора. — Сколько здесь литров? — спросил он профессора.
— Десять. Было десять. Слушай, я двадцать лет в этом доме живу, двадцать лет по ночам не сплю, но ни разу, слышишь, — ни разу! — тут ветеринары ночью не ходили и ключи на пальцах не крутили и по клумбам не лазали!
— Всё когда-то случается первый раз, — пробормотал Гранкин и уступил трубочку профессору, чтобы тот заткнулся. Пока профессор с наслаждением тянул вино, Виталя огляделся.
* * *Летней кухней называлась пристройка к дому, в которой было всё необходимое для жизни, кроме отопления. В «холостяцком логове» стоял диванчик, кресло, столик, и висела ситцевая шторка, делящее пространство на две половины. Вот тут, за шторкой, и скрывалась огромная, десятилитровая бутыль с вином.
Всё в комнате было увешано, уставлено какими-то черепками, косточками, масками, вазочками с отбитыми краями, потрескавшимися кувшинчиками. «Трофеи из экспедиций», — сказал про них Иван Терентьевич, когда они с Виталей зашли в каморку. «Трофеи» сильно смахивали на хлам, и, собственно, хламом в глазах обывателя и были. Нужно было иметь «массу образования», как выражалась Галкина мама, чтобы в этих черепках и косточках рассмотреть интересные, полезные для человечества вещи.
Виталя потрогал один черепок и покачал головой.
— Нет, ну я на дурака похож?! — заорал вдруг профессор, отлепившись от трубочки.
— Что вы, профессор, — испугался Виталя. — Разве дуракам Государственную премию дают? Разве дурак столько… — он театральным жестом обвёл рукой черепки и маски, — столько для отечества-человечества накопает? И вино у вас… букет, а не вино! Маковые головки отдыхают. Из чего оно?
— Черноплодка с вишнёвым листом, — отмахнулся профессор. — Ну, а раз я на дурака со своей Госпремией не тяну, то зачем ты мне врёшь?
— Врёшь?
— Врёшь! Ты не ветеринар, хоть тебя собаки и слушаются!
— А кто?
— Детектив! Частный! У тебя ж на морде… лице то есть, это написано!
— Не может быть, чтобы написано…
— Точно тебе говорю. Тебя, Эльза наняла, да?
— Нет. — Гранкин был почему-то твёрдо уверен, что факт его найма должен оставаться в тайне.
— Врать ты не умеешь, — ухмыльнулся довольный профессор, — то краснеешь, то бледнеешь, глаза всё время прячешь. Значит, человек ты хороший, правильно Джерри тебя слушается. Только я одного не пойму, зачем тебе от меня скрывать, что ты детектив, ведь тебе же со мной поговорить надо, побеседовать, а?
— Надо, — вдруг согласился Виталя. Иван Терентьевич был абсолютно прав. Как утаить то, что он занимается расследованием и при этом провести это самое расследование, Гранкин не подумал. Чтобы скрыть смущение, Виталя схватил губами спасительную трубочку. Сок, а не вино. Такого можно высосать бутыль и не захмелеть.
— Ведь тело-то я нашёл, — продолжил профессор, — вернее, Джерри. Мы с ним гуляли. Мы с ним всё время гуляем. Слушай, а сколько Эльза тебе пообещала заплатить?
— М-м-м…
— Понял, некорректный вопрос. Лучше не ври, у тебя не получается. В любом случае, я с Эльзой согласен — история эта подозрительная и на несчастный случай не тянет.
— Не тянет. Слушайте, а у вас нет второй трубочки, а то с одной как-то неудобно?
— Нет, второй нет. Не было надобности, батенька. Вы… так сказать, первый мой собутыльник. Факт нахождения здесь этой бутыли — страшная тайна.
Если моя Маргарита узнает…
— Я вам катетер подарю, профессор. Это удобная, резиновая, абсолютно стерильная трубка.
— Буду признателен. А откуда у вас катетер?
— Я, видите ли, в некотором роде, всё-таки ветеринар…
— Что ж, буду рад ответить на ваши вопросы, батенька ветеринар!
Виталя вдруг почувствовал прилив сил и даже эйфорию. В происхождении последней он заподозрил вино из черноплодной рябины.
— Скажите, профессор, эта туфля принадлежала погибшей? — Гранкин вытащил из-за пазухи туфлю и повертел ей перед носом Ивана Терентьевича.
— Не знаю, — пожал плечами профессор. — Во всяком случае, когда я обнаружил Аду на клумбе, она была обута. На ней были лёгкие босоножки на высоком каблуке и с завязками на щиколотке. Потому-то они и не слетели, что были завязаны на манер древнегреческих сандалий. Я понятия не имею, её туфля это или нет. Размер, вроде бы подходящий. Но как и почему она оказалась на клумбе?
— А…
— Окурок, который вы нашли, тоже не мог принадлежать Аде. Она никогда не курила лёгкие дамские сигареты. Она курила только «Парламент» и, кстати, недокуренную сигарету нашли рядом с телом. Так, что, батенька, вы нашли интересные вещицы, хоть и ветеринар!
— Кажется, это называется улики…
— Ну, уликами им ещё предстоит стать! — ухмыльнулся профессор.
* * *Они посидели немного молча, по очереди присасываясь к трубочке. Виталя подумал, что профессор очень приятный собеседник, и если б не особые обстоятельства, с ним было бы здорово просто так посидеть за бутылочкой, поболтать за жизнь. Впрочем, если б не эти обстоятельства, вряд ли они оказались бы когда-нибудь в одной компании. Виталя сидел в кресле с отломанной ручкой, Иван Терентьевич — напротив, на низенькой табуреточке. Бутыль располагалась между ними, и по мере того, как убывало вино, сквозь бутылочное стекло Гранкин видел искажённое, смешное лицо профессора. Иван Терентьевич, когда снял бейсболку, оказался лыс, как коленка.
Виляя лохматым хвостом, к ним подошёл Джерри и понюхал воздух, словно определяя, нельзя ли присоединиться к развлечению с трубочкой.
— Джерри, баиньки, — с умильной улыбкой сказал профессор собаке. Пёс послушно ушёл на свою подстилку и даже закрыл глаза, выполняя приказ.
— Расскажите, профессор, как вы тело нашли.
— Я, видите ли, редко сплю по ночам. Мне хватает трёх-четырёх часов сна на рассвете. В ту ночь я играл в шахматы сам с собой, здесь, в летней кухне. Вдруг прибегает Маргарита, моя жена, и говорит:
— Что случилось? Джерри воет.
Я смотрю, собаки действительно нигде нет, и откуда-то вой раздаётся. Джерри очень спокойный и весёлый пёс. Что могло вогнать его в такое уныние, я ума приложить не мог. Я отправил Маргариту домой, а сам отправился на поиски собаки. Звал его, звал, но он не прибегал. Дело в том, что Джерри носится по территории двора, как ему заблагорассудится. Он в семье на положении любимого ребёнка, и мы никогда его не привязываем. Но он никогда не убегал, никогда! Он очень боится потеряться! Поэтому я удивился, что вой раздаётся с соседского участка. Впрочем, между нашими дворами даже забора нет, только зелёная стена из кустарника. — Профессор замолчал, с удовольствием припав к трубочке.
— Я понял, дело неладно, — продолжил он. — Взял ружьишко, фонарик, и пошёл на соседский участок, продравшись через кусты. Смотрю, Джерри сидит возле клумбы и заходится печальным воем. Подошёл к клумбе и сразу увидел тело Ады Львовны… То, что это уже только тело, сомнений не оставалось, так страшно, так неестественно была вывернута у неё шея. Из окна второго этажа на неё падал свет, оттуда же неслась тихая музыка. Я сбегал домой, вызвал на всякий случай «Скорую», потом милицию. Вот, в сущности, и всё. Я думаю, вы всё это знаете.
— Знаю, — не стал отпираться Гранкин. — А скажите, профессор, не видели ли вы, чтобы к вашим соседям приезжал кто-нибудь на «Порше»?
— Нет, батенька, не видал. «Порше» приметная машина, я бы заметил.
— А в тот вечер у соседей было всё тихо? У вас же общая стенка!
— Абсолютная тишина! Андрей, муж Ады Львовны, был в командировке. Ада женщина не загульная. Я, честно говоря, очень и очень удивился, обнаружив её в вечернем наряде и в босоножках на каблуках. Ну, скажите, зачем замужней женщине в одиночестве так наряжаться? Значит, она куда-то собиралась? Или кого-то ждала? Не понимаю. Мы со Львом Давыдовичем Аврориным, её отцом, хоть и служили в одной Академии наук, но особой дружбы не водили. Просто были добрыми соседями — такими, которые в дела друг друга не лезут. Лев Давыдович умер давно, Марта Ильинична, жена его, тоже. В той половине дома живёт… жила Ада Львовна с мужем, но отношения невмешательства и нелюбопытства к делам друг друга между нами остались, несмотря на то, что сестра Ады, Эльза, вышла замуж за моего сына и стала моей невесткой. Я, знаете ли, батенька, один только раз позавидовал своему соседу Льву Давыдовичу Аврорину — когда у него родились девчонки-двойняшки. Я так о дочке мечтал! А родился… сын. Ну, вы знаете… Перов Роман Иванович, офис у него в городе как… как… Кафедральный собор.