— Спасибо, — кивнул Сергей и после первой глубокой затяжки тихо произнес: — Михаил Евгеньевич, пожалуйста, отмотайте назад, к первому расстрелу.
— Так и думал, что вы начнете с этого. — Райский выключил видеомагнитофон и телевизор, отъехал в кресле к журнальному столу, залпом допил свой остывший кофе. — Молодец, отлично! Мы ведь сразу обратили внимание, что расстрел показан в вашем случае совсем иначе. Если бы вы стреляли в заложника, они непременно бы это засняли. Автомат, который вам сунули в руки, не был заряжен. Вы были уже настолько ослаблены, что едва держались на ногах. Именно за это, за отказ стрелять, вам перебили ноги. Сначала вас хотели просто повесить, но Исмаилов срочно уехал в Грозный и ждали его возвращения.
— Откуда вы знаете? — мрачно поинтересовался Сергей.
— Подождите, — Райский улыбнулся, — я чуть позже отвечу на ваши вопросы. На все не обещаю, но на некоторые. Итак, заложника вы не видели, поскольку находились с другой стороны дома. Это засвидетельствовали наши эксперты, которые очень серьезно занимались пленкой. Более того, они определили, что у вас на лице грим.
— Разве это можно определить? — мрачно поинтересовался Сергей.
— Ну, качество пленки очень высокое, снимали при ярком свете. Там есть один крупный план, где видно, что у вас на лице ссадины замазаны. Мое замечание про отличный цвет лица не случайно. Я ждал, что вы скажете о гриме. Однако вы промолчали, с чем вас и поздравляю. Я не доверяю людям, которые спешат оправдываться. Ну да ладно. Кино мы с вами посмотрели. Теперь можно и поговорить.
— Это наверняка не все кино, — медленно произнес Сергей и почувствовал покалывание в запястьях.
— Не все, — кивнул Райский, — там дальше начинаются кошмары, такие, что Стивен Кинг просто отдыхает. Лично у меня нет желания смотреть еще раз. Я не любитель ужастиков, особенно если это не фантазии кинематографистов, а грубая хроника. Кстати, вас там нет. Мелькнула парочка крупных планов. Там вы смотрите, как казнят ваших товарищей и у вас лицо покойника. Правда, надо обладать определенной чуткостью, наблюдательностью, чтобы заметить это, а также все прочее, на что обратили внимание наши эксперты. Но другие люди… Вы знаете, как смотрит и что видит публика? Дело в том, что пленка была показана по трем телеканалам. Отдельные кадры проходили в новостях. В несколько специальных репортажей были включены большие фрагменты, и наконец неделю назад фильм в смонтированном виде показали целиком в самое смотрибельное время, комментировал его весьма популярный телеведущий. Имен предателей не называли. Было дано специальное распоряжение Генерального штаба не называть имен, званий и так далее. Только лица и гневные общие слова о наемниках, о всяком отребье, которое переходит на сторону бандитов. Знаете, у вас очень запоминающееся лицо, — Райский мягко улыбнулся, — вы объявлены в розыск, майор.
— Что с моей матерью? — хрипло спросил Сергей.
Райский смерил его долгим оценивающим взглядом, откашлялся и медленно произнес:
— Мы не хотели травмировать вас. У Веры Сергеевны был обширный инфаркт. Нет, это произошло еще до показа пленки в новостях. Она попала в больницу, как только узнала, что вы пропали без вести. Сделали операцию, но начались всякие осложнения, — он встал, не спеша прошел к письменному столу, открыл ящик и вытащил конверт из плотной бумаги, — вот, посмотрите.
Там оказались фотографии какой-то худенькой старушки в гробу. Только увидев знакомую плиту памятника на Долгопрудненском кладбище с овальным снимком молодого отца в военной фуражке, с майорскими погонами на плечах, он понял, что сказал ему Райский минуту назад, однако никак не мог узнать в мертвой старушке свою полную, цветущую маму. Смотреть не было сил. Он положил пачку фотографий на журнальный стол.
— Примите мои соболезнования, — отрывисто произнес Райский, — но, как говорится, жизнь продолжается.
— Простите, мне надо побыть одному.
— Да? — полковник удивленно приподнял брови. — Ну, конечно. Я понимаю. Я вас не задерживаю.
Глава восьмая
Стас Герасимов проснулся с такой тяжелой головой, словно вышел из многодневного запоя, и не сразу сообразил, где находится. В квартире было тихо, душно и пахло сладкими духами Эвелины. Над головой что-то противно, упрямо урчало, Стас подумал, что Эвелина на старости лет завела себе кота, большого и жирного, и, не открывая глаз, простонал:
— Лина, убери животное!
Никто не откликнулся, урчание продолжалось и ужасно раздражало. Он разлепил веки, увидел, что Эвелины рядом нет, а на тумбочке у кровати мигает красный огонек телефона.
— Лина! — позвал он еще раз. — Возьми трубку!
Прислушавшись, он понял, что один в квартире. Настенные часы показывали половину первого. Телефон все урчал, мигал, раздражал ужасно и Стас решился ответить. Но в трубке молчали. Он выругался, бросил телефон на кровать и заставил себя подняться на ноги.
В ванной на зеркале было намалевано губной помадой: «Буду в три. Дождись», рядом красовался жирный отпечаток губ.
Под горячим душем ему стало значительно лучше. Голова прояснилась. Сначала он вспомнил, что Эвелина впихнула в него ночью сразу три таблетки какого-то сильного снотворного. Потом стали всплывать, как весенние утопленники, все прочие подробности.
После ужина в ресторане они с Эвелиной обнаружили в машине труп шофера Гоши. Когда прошел первый шок, Эвелина дрожащими руками вытащила из сумочки свой мобильный и прошептала:
— Что там нужно набрать? Кажется, 02?
Стас молча взял у нее аппарат, но вместо того чтобы позвонить в милицию, выключил его, захлопнул крышку и, схватив Эвелину за руку, потащил ее прочь от проклятого «Мерседеса» в сторону Тверской.
— Ты что, с ума сошел? Так нельзя! — испугалась она, однако покорно поковыляла за ним на своих тонких высоченных каблуках. Они влезли в первую остановившуюся машину. Догадливая Эвелина назвала свой адрес и молчала всю дорогу, ласково поглаживая руку Стаса.
Когда они оказались в квартире, он запер дверь на все замки и задвижки и отправился в спальню, на ходу сбрасывая одежду прямо на пол. Улегся в постель, забился с головой под одеяло. Эвелина разделась аккуратно, не спеша, смыла макияж и юркнула к нему. Он дрожал, зубы отбивали мелкую дробь. Она принялась утешать его, целовать, и получилось все удивительно хорошо, нежно, страстно, как бывало только в самом начале их романа.
В полночь Эвелина напоила его молоком с медом, с ложечки, как маленького. Он не стал рассказывать ей ничего, выдумал вполне правдоподобную историю о том, что у шофера Гоши были проблемы, связанные с его прежней службой.
— Кажется, он когда-то служил охранником в зоне, урки, которых он охранял, могли отомстить. Потом он стал служить в ФСБ и тоже мог нажить врагов.
— Тогда почему мы сбежали? — резонно спросила она.
— Потому что у меня депрессия и совершенно нет сил общаться с ментами, давать показания. Ну представь, что было бы дальше. Протокол, допрос, понятые, вонючая ментовская, хамские придурки продержали бы нас с тобой до утра. Но главное, мне пришлось бы опознавать Гошу, а я жутко боюсь покойников. Меня тошнит от них, может вырвать.
— Но ведь все равно никуда не денешься. Это твой шофер, машина принадлежит твоей фирме, и после того, как мы сбежали, вопросов будет еще больше.
— И вовсе мы не сбегали, — задумчиво пробормотал Стас, — мы вообще ничего не видели. В ресторане здорово выпили, и ты поймала такси, а я просто забыл о том, что меня ждет Гоша.
Эвелина поднялась, запахнула халат, унесла чашку и вернулась из кухни с сигаретой.
— А если кто-то видел нас? — тихо спросила она после глубокой затяжки.
— То есть?
— Ну мы же с тобой довольно долго крутились у машины, дергали дверцы, совали руки в окно. Теперь представь, что убили его за несколько минут до нашего появления.
— Ой, прекрати, — поморщился Стас, — кто нас мог разглядеть в темноте, тем более запомнить? Это во-первых. А во-вторых, надо быть параноиком, чтобы меня заподозрить.
— А ты думаешь там нет параноиков? — хрипло хохотнула Эвелина.
— Ну допустим, они там все слегка сдвинутые. Однако у меня есть живой свидетель. Ты, Линочка, была со мной весь вечер. Ты видела, как я вылез из машины, в которой сидел шофер Гоша, живой и здоровый. Ты отлично помнишь, что я никуда не отлучался, пока мы ужинали.
Она ничего не ответила, просто прикрыла глаза. Он погладил ее по коленке. Она отстранилась и тяжело вздохнула. Он вспомнил, что Эвелина не могла видеть, как он вылезал из машины, потому что опоздала минут на десять. Он уже ждал ее у входа в ресторан, а машина стояла в соседнем переулке. Пока они ужинали, он выходил и его не было довольно долго. Он выходил в туалет и провел там много времени по вполне естественным причинам. У него иногда случаются проблемы с желудком. Впрочем, это не существенно, потому что выйти из ресторана на улицу так, чтобы не заметил швейцар, невозможно.
— Если решил взять меня в сообщницы, выкладывай всю правду, — проговорила Эвелина чуть слышно.
— Какую правду? О чем ты?
— О чем я? — Эвелина рухнула рядом с ним на кровать и, глядя в потолок, медленно, по слогам произнесла. — Обе твои карточки почему-то заблокированы. Твой шофер Гоша сидит в машине и ждет тебя с пулей во лбу. Ты вместо того, чтобы вызвать милицию, сбегаешь и прячешься у меня. Что происходит, Стас?
— Разве я у тебя прячусь?
— Радость моя, телефон твой мобильный за это время ни разу не заверещал. Ни разу. Обычно он у тебя включен круглые сутки. Первое, что ты делаешь, войдя в мою квартиру, ставишь его на зарядку. Зарядное устройство таскаешь с собой. Ты жить не можешь без мобильника, даже в моменты страсти. А сейчас ты его вырубил.
— Просто я очень соскучился по тебе, Линуся, и не хочу, чтобы нам мешали.
— Я тронута. Я почти рыдаю. За это время ты никому не позвонил, вообще никому. Даже папочке с мамочкой.
— Они у меня старые. Они спят ночью.
— Ну, я думаю, убийство твоего шофера — вполне уважительная причина, чтобы их разбудить.
— Слушай, хватит, и так тошно.
— Вот и поделись с товарищем душевной болью. Авось полегчает.
— Я сказал, депрессия у меня, — невнятно пробормотал Стас, отвернулся и накрылся с головой одеялом.
— Ну как хочешь. Я думаю, дело совсем в другом. Ты слишком грубое, примитивное существо для депрессий. Просто на твою фирму наехала налоговая инспекция, братки, конкуренты или все вместе. Утром в банки не забудь позвонить насчет карточек, — она зевнула и повернулась к нему спиной.
Стас не мог уснуть. Его бил нервный озноб, он ворочался, мешал спать Эвелине и после часа мучений она заставила его выпить три таблетки снотворного. Он проспал как убитый до половины первого, не слышал, как Эвелина ушла и проснулся от телефонного звонка.
После душа он поплелся на кухню, сварил себе крепкий кофе, заляпал гущей плиту. Телефон опять заурчал, Стас вздрогнул и разбил фарфоровую сахарницу. В трубке молчали. Он хотел сразу бросить ее, но отчетливо услышал музыку. Это не были обычные звуковые вкрапления, попадающие на линию из радиоэфира. Кто-то специально поднес трубку к магнитофону. Он узнал «Битлз». Невозможно было не узнать, поскольку звучала хрестоматийная песня «Естедей».
Продолжая держать трубку, Стас достал веник, совок, чтобы убрать осколки и рассыпанный сахар. Ему пришло в голову, что у старушки Эвелины завелся чокнутый поклонник, который развлекается таким подростковым способом. Внезапно сквозь музыку приятный женский голос отчетливо произнес:
— Ты, Герасимов, глупая обезьяна.
Затем смех и короткие гудки.
Стас несколько секунд стоял, открыв рот, с гудящей трубкой в одной руке и веником в другой. Ледяной пот тек по лицу и за ворот мягкого махрового халата Эвелины. Сквозь тяжелый звон в ушах он расслышал, как надрывается домофон. На ватных ногах он поплыл в прихожую и замер у двери. Домофон звонил минуты три, не меньше. Стасу показалось, что прошла вечность. Только когда стало тихо, он почувствовал острую боль в ступне, увидел кровавые следы на полу. Фарфоровый осколок пропорол тонкую подошву тапочка и глубоко вошел в тело.
* * *Юля подъехала к дому в начале одиннадцатого, усталая, но довольная. Сегодня она оперировала певицу Анжелу, и, кажется, все прошло хорошо. Операция была заснята на видеопленку, ей хотелось поскорей улечься на диван перед видиком, поставить адаптер с кассетой и подробно просмотреть все, от начала до конца, потому что одно дело, когда кажется, будто все хорошо, и совсем другое когда ты в этом уверен.
Она припарковала машину, но не успела вылезти, как у нее в сумке затренькал мобильный.
— Добрый вечер, Юлия Николаевна, — произнес низкий мужской голос, — извините за беспокойство…
— Так. Я просила вас не звонить мне домой. Но и на мобильный тоже, пожалуйста, не надо, — раздраженно перебила Юля.
— Простите, но вы меня не просили не звонить вам домой, потому что я никогда этого не делал, — мягко ответили ей, — мы с вами пока вовсе не знакомы, и я…
— Не знакомы и слава Богу! — рявкнула Юля, выключила телефон, убрала его в сумку и быстро пошла к подъезду. Она не слышала, как хлопнула дверца неприметной черной «Тойоты», припаркованной в глубине двора, не видела, как двинулась за ней следом длинная тонкая фигура, и жутко испугалась, когда у нее за спиной низкий голос произнес:
— Вы забыли включить сигнализацию, Юлия Николаевна.
Двор был пуст. В ярком фонарном свете она разглядела распахнутую замшевую серую куртку, под ней черный безупречный костюм, белоснежную рубашку, строгий серо-черный галстук, огромный кадык, жесткий, гладко выбритый подбородок. Вместо глаз блестели очки в тонкой оправе. Мужчина был высок и болезненно худ.
— Ну что же вы так нервничаете? — снисходительно спросил он. — Моя фамилия Райский. Вам передал мою визитку Мамонов Петр Аркадьевич.
— Вы полковник ФСБ? — с некоторым облегчением уточнила Юля.
— Совершенно верно. Мне надо с вами побеседовать, Юлия Николаевна.
— Что, прямо здесь и сейчас?
— Да, сейчас. Но не обязательно здесь. Если вы не хотите пригласить меня к себе домой, то мы можем посидеть в кафе в двух кварталах отсюда. Правда, я там никогда не был. Не знаете, это приличное место?
— Понятия не имею. Послушайте, почему такая срочность? Вы могли бы прийти ко мне на работу завтра утром.
Он улыбнулся и покачал головой:
— Вы слишком заняты на работе. Там разговаривать неудобно. Давайте не будем терять время, Юлия Николаевна. Вы устали, у вас была тяжелая операция. Решайте, куда пойдем, к вам или в кафе? Есть еще вариант. Мы можем побеседовать прямо здесь, на улице, но вряд ли вам это понравится, да и мне тоже, честно говоря. Холодно, сыро. Даже на лавочку не сядешь.
Приводить этого длинного полковника к себе домой Юле вовсе не хотелось. Но тащиться с ним в кафе не было сил. А на улице правда похолодало. В конце концов, он не грабитель, не убийца, ему что-то надо и просто так он не отвяжется. Лучше домой.
Она достала телефон, включила и набрала домашний номер, чтобы предупредить Шуру. Ее дочь могла расхаживать в такое время по квартире в пижаме, с лицом, намазанным белой глиной или еще чем-нибудь.
— Шура, я через пять минут приду. Не одна, — быстро проговорила она в трубку.
— Мамуль, ты где? — сонно спросила дочь.
— У нас во дворе.
— А с кем?
— С чужим человеком.
— Совсем с ума сошла? Зачем ты чужого ведешь домой, да еще в такое время?
— Если ты в неприличном виде, спрячься.
— Ага. Я только что из ванной. Можешь сказать, кто он такой?
— Не важно. Потом объясню. — Юля убрала телефон и кивнула Райскому: Пойдемте. Могу вам уделить минут сорок, не больше.
— Вот спасибо, — широко улыбнулся он, и Юля обратила внимание на шикарные, ослепительно белые зубы, — сорок минут вполне достаточно. Но только дочери не стоит объяснять, кто я и откуда. Пока, во всяком случае.
Они поднялись по ступенькам подъезда, Юля набрала код на домофоне и, не оборачиваясь, спросила:
— Как же мне вас представить?
— Скажите, я ваш коллега.
— Вы не похожи на моего коллегу.
— Почему?
— Потому что вы похожи на полковника ФСБ. Может, все-таки объясните, что вам от меня нужно?
Они ехали в тесном лифте, и запах его дорогого одеколона был неприятен.
— Помощь, — произнес он тихо и многозначительно, — нам нужна ваша помощь, Юлия Николаевна. И не надо так волноваться. Я, кажется, пока ничем вас не обидел.
Юля достала ключи и не сразу попала в замочную скважину. У нее слегка дрожали руки, и она жестко сказала себе, что это просто от усталости.
— Ма-ам! — крикнула Шура из глубины квартиры. — Скажи ему, пусть снимет ботинки! Я сегодня полы мыла!
— Какая она у вас хозяйственная, — улыбнулся Райский, — у меня двое мальчишек и ни черта дома не делают. Вот что значит девочка.
Юля молча поставила перед ним тапки, сняла сапоги и босиком отправилась в комнату Шуры. Та сидела за письменным столом в старой застиранной футболке. Лицо ее было покрыто слоем какого-то зеленоватого крема.
— Ты ела? — спросила Юлия Николаевна, поцеловав дочь в макушку.
— Так нечего, — пожала плечом Шура, — холодильник пустой, котлеты я уже видеть не могу. Но ты не волнуйся, мамочка, я после школы зашла в «Макдоналдс». Слушай, а кто он, этот длинный дядька?
— Откуда ты знаешь, что он длинный? — шепотом спросила Юля.
— В окошко посмотрела. Интересно же. Вдруг у тебя появился ухажер?
— Издеваешься? — криво усмехнулась Юля. — Ладно, ложись спать. Завтра опять будешь сомнамбулой.
Полковника Райского в прихожей уже не было. Он сидел на кухне и держал незажженную сигарету.
— Я вас слушаю, Михаил Евгеньевич, — произнесла Юля, усаживаясь напротив.