«Что я здесь делаю? — с тоской подумал Стас. — Зачем приехал? Что дальше?»
Мультик продолжал материться и, вероятно, закурил, потому что запахло дымом. Стас снял куртку, повесил рядом с ватником хозяина и решительно вошел на кухню. Михеев действительно курил, сидя на табуретке за голым пластиковым столом, уставившись в темное вечернее окно без занавесок. На Стаса он не обратил никакого внимания, только стряхнул пепел в консервную банку из-под шпрот.
— Как ты живешь, Михеев? — спросил Стас, глядя на смутное отражение Мультика в оконном стекле.
Ответа не последовало.
— Юра, ты слышишь меня? — Стас осторожно опустился на табуретку. Ему хотелось закурить, но сигареты остались в куртке. Вставать и идти за ними почему-то было неловко.
«Перед кем неловко? Почему? Какого хрена? — мысленно завопил он. — Я приехал в чертову даль, в омерзительный вонючий район, чтобы сделать доброе дело, навестить бывшего сокурсника, который отсидел десять лет, а теперь опустился и спивается. Я привез ему продукты. А он, сволочь, даже не смотрит в мою сторону!»
На столе лежала только что распечатанная пачка «Парламента». Стас потянулся за сигаретой, и вдруг Мультик прихлопнул пачку ладонью, резким движением подвинул к себе. Стас рефлекторно дернулся вперед, что-то треснуло, грохнуло, и через минуту он сидел на полу, а рядом валялась табуретка, у которой подломились сразу две ножки.
Пол был покрыт мягким линолеумом. Ударился он не сильно, правда, очень больно задел локтем угол стола.
— Ты зачем, Герасимов, мебель ломишь? — щуплая фигура выросла над ним, и показалась огромной, поскольку он смотрел снизу вверх. — Квартира съемная, мебель чужая. Вставай, фраерок, не бойся.
Ничего не оставалось, как ухватиться за протянутую руку. Вялая влажная кисть Стаса попала в ледяные железные тиски. Пальцы у Мультика были тонкие, гибкие как у женщины, но необычайно сильные. Слишком сильные для такого хлипкого алкаша.
Несколько секунд они стояли лицом к лицу очень близко. Голубые глаза выцвели, румянец давно истлел. Грубые глубокие морщины. Вместо буйных светлых локонов совершенно седой ежик, такой редкий, что просвечивает. Под одним глазом желто-синий синяк, на щеке ссадина. Красные припухшие веки. Очень тяжелый взгляд прямо в глаза.
«Нет. Не опустили его в зоне, не опустили, — внезапно понял Стас, — не может жалкий „петушок“ так смотреть».
— Ладно, Герасимов, пошли в комнате посидим. Выпить, значит, не принес?
— Нет. Твоя сестра сказала, что тебе нельзя. А я за рулем.
— А хрена ты ее послушал? Я без водки ваще не человек, блин.
— Бросать не пытался?
— На фига? Все равно жизнь кончена.
Прежде чем войти в комнату, Стас достал из кармана куртки сигареты и зажигалку.
Единственная комната оказалась довольно просторной и почти пустой. У стены стояла жалкая тахтенка, у голого, без занавесок, окна — конторский письменный стол, два стула. Под потолком вместо люстры болталась голая, очень яркая лампочка на кривом проводе. На стене висела маленькая фотография в рамке. Стекло бликовало, и Стас сумел разглядеть лицо на фотографии, только когда уселся на тахтенку.
— Узнаешь? — кивнул Мультик, проследив его взгляд.
— А как же! — Стас судорожно сглотнул, отвернулся от фотографии и закурил. Руки у него заметно дрожали.
— Ты хорошо ее помнишь? — тихо, почти шепотом спросил Мультик.
Стас сделал вид, что не расслышал вопроса, обвел глазами комнату и произнес:
— Пепельницу дай.
Мультик встал, сходил на кухню, вернулся с банкой из-под шпрот, поставил ее на стол, уселся и тоже закурил. В комнате повисло тягостное, долгое молчание. Мультик смотрел на Стаса в упор, не моргая, и выпускал дым из ноздрей.
Стас уставился себе под ноги и сосредоточенно рассматривал рисунок на линолеуме. От мелких желтых квадратиков у него рябило в глазах. Пристальный взгляд Мультика жег его ледяным огнем, словно к коже прижимали куски искусственного льда. Он чувствовал, что если молчание продлится еще хотя бы несколько секунд, он не выдержит, бросится на жалкого пьянчугу и будет долго страшно бить его, возможно, забьет насмерть.
— Ты, Юрка, расскажи о себе. Как живешь? Чем занимаешься? — спросил он спокойным, ровным голосом, не поднимая головы.
— Ну как я живу? — тихо, жалобно заговорил Мультик. — Пью. Болею. Туберкулез у меня был в зоне. Открытая форма. Залечили кое-как, но все равно здоровья ни хрена нет. На работу не берут, кому я нужен после зоны? Вот, гнию помаленьку, сижу у сестренки на шее. А ты чего вдруг приехал?
— Да понимаешь, стал я тут листать старую записную книжку, нашел твой номер, дай, думаю, позвоню.
— На фига?
— Сам не знаю. Чего-то вдруг на меня накатило, вспомнил институт, тебя, Юрка, вспомнил, как ты классно на гитаре играл и пел, — ну точно, Высоцкий.
— Теперь уже не пою. Дыхалка никуда. И настроения нет. Все зона отбила, почки, легкие, настроение. Считай, труп я. Выпустили на год раньше, учитывая состояние здоровья. Подыхать выпустили, понимаешь?
— Ну, ну, старик, перестань, чего ты себя раньше времени хоронишь? Мы ведь с тобой ровесники. Тридцать шесть лет для мужика — это вообще не возраст. Сестренка у тебя классная, любит тебя. Кстати, кто она?
— В каком смысле — кто?
— Ну где работает, чем занимается? Выглядит она потрясающе, прямо топ-модель, одета очень дорого.
— Ирка? — Мультик криво усмехнулся, не разжимая рта. — Она ничем не занимается. Почему ты спросил?
— Так. Интересно. Всегда ведь интересно, откуда у людей деньги.
— У Ирки муж богатый. Бизнесмен. — Мультик скорчил важную гримасу и ткнул пальцем в потолок.
— Какой же у него бизнес? — равнодушно спросил Стас, подавляя искусственный зевок.
— Вроде фирма у него своя. Охранники там, телохранители, частные детективы, да фиг их знает.
— Частные детективы? — задумчиво протянул Стас. — И что, можно обратиться, если вдруг проблемы?
— У кого проблемы? У тебя? — Мультик опять усмехнулся, жалко, криво, по-блатному, и Стас додумал: «А может, все-таки опустили?»
— Типун тебе на язык, Юрка! — радостно засмеялся он. — У меня все нормально. Просто один мой приятель попал в очень странное дерьмо.
— А дерьмо бывает странным? — тихо спросил Мультик и впервые засмеялся. Смех звучал весело и заразительно. Стас заметил крепкие белые зубы без единого изъяна.
«Ну ладно. Допустим, муж сестры оплатил работу хорошего протезиста», — подумал он и произнес:
— Ты зря ржешь, Михеев. Человека замочить пытались, а ты ржешь.
— Кого же он так крепко обидел, твой приятель? — прищурился Мультик.
— В том-то и дело, что никого, — вздохнул Стас и заставил себя взглянуть Михееву в глаза. Это оказалось чудовищно трудно.
— Прямо так совершенно никого никогда? Ну, значит, он святой. — Мультик опять засмеялся, медленно встал, подошел к Стасу и положил ему руку на плечо. А может, твой приятель просто забыл? Ну знаешь, как это бывает? Особенно если кажется, что нет никаких свидетелей, никаких следов и никто ничего не знает, и много лет прошло, а, Герасимов? — Он подмигнул, опустился рядом на тахту. Есть вещи, которые нельзя забывать. Даже если очень хочется.
Стас передернул плечами, пытаясь скинуть руку Мультика, но тонкие железные пальцы впились в него еще крепче.
— Слушай, Юрка, мы сейчас не будем это обсуждать, — процедил он, сдерживаясь из последних сил, — я все равно ничего не знаю.
— Не знаешь? А зачем разговор завел?
— Ты сказал о частных детективах, я вспомнил, что один мой приятель спрашивал, нет ли у меня таких знакомых.
— Чего же он к ментам не пошел со своим странным дерьмом, этот твой приятель?
— Ну менты — это само собой, однако, на них надежды мало… — забормотал Стас, чувствуя неожиданную жуткую слабость во всем теле. — Чтобы они всерьез занялись этим делом, его сначала убить должны. Им нужен труп, а нет трупа, так и говорить не о чем. То есть шофера его убили, но у шофера могли быть и свои собственные проблемы.
— Могли быть, — важно согласился Мультик, — он ведь наверняка не просто шофер, а еще и охранник. Вертухай. Поганая порода.
— Почему вертухай? — растерянно мигнул Стас. — Телохранитель.
— Вот оно как бывает, — Мультик нравоучительно поднял вверх палец, — чужое тело охранял, а свое не сберег. Что же, менты разве этой мокрушкой не занимаются?
— Конечно… А вообще не знаю. Слушай, Юрка, вот ты сидел, да? Были такие охранники в вашей зоне, которым потом, после освобождения, кто-нибудь мстил?
— Чего? — презрительно сморщился Мультик. — Чего ты бормочешь, Герасимов? Этот твой телок, он в зоне, что ли, служил?
— Почему мой? Я вообще ни при чем, я просто спрашиваю, могло такое быть, что охранник так кого-нибудь допек, что потом, через много лет, его замочили за это?
— Конечно… А вообще не знаю. Слушай, Юрка, вот ты сидел, да? Были такие охранники в вашей зоне, которым потом, после освобождения, кто-нибудь мстил?
— Чего? — презрительно сморщился Мультик. — Чего ты бормочешь, Герасимов? Этот твой телок, он в зоне, что ли, служил?
— Почему мой? Я вообще ни при чем, я просто спрашиваю, могло такое быть, что охранник так кого-нибудь допек, что потом, через много лет, его замочили за это?
— Ага, я понял, — Михеев важно кивнул, — ты просто так интересуешься, для общего развития. Консультация специалиста тебе нужна? Да? Могли замочить. А могли и помиловать. Всякое в жизни бывает. Только этот твой, который ничего не помнит, пусть особо не рассчитывает на случайные совпадения. Кажется мне, что его телка замочили не потому, что был когда-то вертухаем, а потому, что хотели показать этому твоему, беспамятному, как все просто и быстро делается.
— Юра, послушай, давай мы с тобой серьезно поговорим, ты, наверное, думаешь до сих пор, что у меня с ней что-то было и я как бы… — он поднял глаза, встретил такой ледяной, такой насмешливый взгляд Мультика, что замолчал, ослаб и весь взмок.
Михеев тоже молчал, и пауза все расползалась, накапливалась в атмосфере, как угарный газ. Наконец зазвучал спокойный бас Мультика:
— Когда я попал в крытку, мне очень хотелось умереть. Я бы наверняка себя как-нибудь кончил, однако это было не просто. Это было недоступной роскошью, как поездка за границу при Сталине или как любовь с голливудской звездой. Понимаешь, Герасимов, когда ты ни на секунду не можешь остаться один, трудно себя убить. Некоторые пытались, но у нас был очень умный и хитрый кум. Попытки самоубийства, как правило, предупреждались, а если все-таки кому-то удавалось повеситься или полоснуть по венам заточкой, то спасали. И потом приходилось очень, очень жалеть. Там умеют заставить каяться, поверь мне, Герасимов, умеют. А смерть остается сладкой заветной мечтой. Вот у тебя, Стас, есть мечта? Мультик обнял его за плечи и придвинулся к нему совсем близко. — Молчишь? Ну попробуй подумай, чего тебе сейчас хочется больше всего на свете?
«Чтобы тебя, Мультик, не было нигде и никогда!» — отрешенно подумал Стас и почувствовал на щеке теплое спокойное дыхание Юры Михеева. От него не пахло ни перегаром, ни болезнью, ни грязью. От него вообще ничем не пахло, словно он был призраком. У Стаса сильно кружилась голова, его тошнило. Он беспомощно хлопал глазами и опомнился только тогда, когда Херувим убрал руку с его плеча и отодвинулся.
— Потеешь ты сильно, Герасимов, — произнес он, брезгливо вытирая ладонь о свои трикотажные штаны, — вон, свитер у тебя насквозь мокрый. Знаешь, я думаю, очень скоро твоему приятелю смерть покажется недоступной роскошью. Он захочет ее, как самую прекрасную женщину на свете, он будет думать только о ней. Привстань-ка.
Стас послушно поднялся. Мультик скинул тапки, улегся на тахту, свернулся калачиком, положил руки под щеку.
— Слышь, Стас, там в прихожей ватничек висит, ты накрой меня, знобит что-то.
Стас на свинцовых ногах поплелся выполнять просьбу, снял с вешалки ватник, накрыл Мультика. Наклонившись, он услышал сонное бормотание:
— Иди домой, Герасимов. Устал я от тебя. Видишь, какой я весь насквозь больной, к едрене фене… А у приятеля твоего есть способ вылезти из странного дерьма. Есть один хороший способ, очень надежный. Веревочка да мыла кусок…
Глава четырнадцатая
— Мама, проснись, ну мамочка! — Юля открыла глаза и увидела над собой лицо Шуры.
— Который час? — спросила она, потягиваясь.
— Половина одиннадцатого.
— Ты почему не в школе?
— Ты что, мам? Сегодня суббота! Давай вставай, хотя бы раз в жизни позавтракаем вместе. Ты в котором часу приехала вчера?
— Кажется, в пять, — Юля села на кровати и погладила дочь по волосам, Шурище, маленькая моя, солнышко, я так соскучилась по тебе.
— Я по тебе тоже, мамочка, — хмуро кивнула Шура, — иди в душ.
— Все, иду. А где Вика?
— В клинике. Тебя ждет, — ответила Шура и вышла.
Конечно, никакой сотрудницы Райского в свой дом Юля не пустила. С Шурой она попросила пожить верную надежную медсестру Вику. Это был самый лучший вариант. Вика была девушкой свободной, одинокой, и ей ничего не стоило переехать на недельку к Юлии Николаевне. К тому же с Шурой они отлично ладили, разница в возрасте у них была всего десять лет. Веселая, энергичная Вика замечательно влияла на мрачноватую, сложную Шуру. Вместе с ней Шура бегала по утрам, ела на завтрак овсянку с фруктами и орехами, пила свежевыжатый апельсиновый сок и био-кефир, без всякого нытья и возражений приводила в порядок не только свой письменный стол, но и всю квартиру.
Выйдя из душа, Юля услышала рев соковыжималки и увидела на кухонном столе две миски с овсянкой.
— Мам, когда это кончится? — спросила Шура, разливая по стаканам сок.
— Скоро, солнышко. Уже скоро.
— Отец звонил. Я сказала, ты в командировке. Он просился в гости, я не пустила.
— Почему?
— Ну что ты задаешь дурацкие вопросы? — Шура выпятила губу, дунула, и длинная челка взлетела вверх, как птичье крыло. — Мы ведь это уже проходили. Сначала он будет скромно сидеть на краешке стула и смотреть на меня умоляющими глазами, потом начнет с театральным пафосом рассказывать, какой он хороший и какая ты плохая.
— Ничего, могла бы и потерпеть, — заметила Юля.
— Зачем? — Шура с аппетитом принялась за овсянку. — Жалко, грецкие орехи кончились. С ними еще вкусней. Мам, а тебя там кормят хотя бы?
— На убой, — кивнула Юля.
— По тебе не заметно, чтобы на убой. Ты похудела.
— Это от тоски по дому, — улыбнулась Юля. — Слушай, тебе его совсем не жалко?
— Кого? Папашку моего? — Шура со звоном отложила ложку и фальшиво расхохоталась. — Ой, мамочка, я умираю! Нам вот с тобой больше поговорить совершенно не о чем, да?
— Ты мне только ответь — совсем не жалко? И мы сразу сменим тему, хорошо?
— Нет, мамочка. Мне его не жалко ни капельки. Я, в отличие от тебя, не считаю его несчастным и больным. Если он и свихнулся слегка, то исключительно по собственной инициативе. Он не мог пережить, что ты талантливее его, что ты больше зарабатываешь, что ты сильная, красивая, самостоятельная.
— Перестань. Он тоже далеко не бездарь и не урод, — поморщилась Юля, просто его так воспитали с детства, ему внушили, что настоящая женщина должна сидеть дома и полностью зависеть от мужа.
— Ага, он не виноват. У него было трудное детство! — Шура почти кричала, щеки ее налились жарким румянцем. — Знаешь, мамочка, как это называется? Зависть! Самая обыкновенная, пошлая, мерзкая зависть. У него не получилось стать классным хирургом, а ты сумела, и он здесь орал, что на самом деле ты просто спишь с Мамоновым, поэтому тебя взяли в клинику и платят такую высокую зарплату.
— Так, Шура. Все. Пора действительно менять тему, — тихо произнесла Юля, расскажи, как у тебя дела в школе.
— Хорошо! — рявкнула Шура и опять схватила ложку. — В школе у меня все отлично. За контрошку по физике я получила четыре балла. Правда, успела схватить банан по литре, но я же не виновата, что эта идиотка заставила нас учить наизусть какой-то там сон Веры Павловны из «Что делать?» Чернышевского. Я честно призналась, что не могу.
— Вы что, Чернышевского проходите? — удивилась Юля.
— Нет, конечно! Но наша идиотка Чрезвычайка считает, что без Чернышевского нельзя понять эпоху и вообще всю дальнейшую историю России. Нет, в принципе я согласна. Этот козел здорово нагадил, знать его надо. Но ведь не учить же наизусть как образец высокой прозы! Для того чтобы иметь представление о Чернышевском, вполне достаточно прочитать «Дар» Набокова. Я не виновата, что Чрезвычайка ненавидит Набокова и обожает Чернышевского. Между прочим, она член Коммунистической партии, бегает на все митинги.
— Ну с литературой понятно. Еще какие оценки? — спросила Юля, надеясь, что разговор о бывшем муже закончен. Но она ошиблась.
— Пятерки по английскому и по информатике. Кстати, папашка просто достал меня по телефону с вопросами об оценках. Я сказала, что учусь на двойки, курю марихуану и состою на учете в детской комнате милиции. Спросила, не может ли он на бланке своей районной поликлиники выписать мне десяток рецептов на хорошие колеса и организовать аборт так, чтобы ты об этом ничего не узнала, потому что моего десятого аборта ты просто не переживешь и я могу остаться сиротой.
— С ума сошла? Зачем ты над ним издеваешься?
— Знаешь, а он вовсе не заметил, что я издеваюсь. Он поверил. Представляешь, какой добрый и благородный человек? Поверил! — Шура опять засмеялась, дунула на челку и тут же лицо ее стало серьезным. — Меня тошнит от него. Он поверил потому, что ему так приятней. Для него настоящий кайф это слышать. Бальзам на раны.