Некий узкий эскалатор вывез меня прямо на улицу. Меня окружали серые плиты незнакомых зданий. Я сошел с эскалатора и прислонился к стене дома, потому что меня обуял ужас. Я понял, что я не знаю, на какой улице нахожусь, в каком городе, в какой стране. Я не знаю, куда я иду и какое у меня имя. Я вообще вряд ли понимал, человек ли я. Такого страха я никогда в жизни не испытывал. Потому что оказался в совершенно незнакомом мне состоянии, в котором никогда раньше не бывал. Физически у меня нет, не было болей, не кружилась голова, но у меня была на какое-то время совсем стерта память. Я шел, помню, сворачивая в переулки, потом остановился опять в беспомощном ужасе. Я потерял разум и всё, что к нему полагается: ориентировку, все знания…
Внезапно разум включили. Первой вернулась ориентировка, я понял, где я нахожусь. Затем я осознал, кто я. Последним я вспомнил, куда я шел. Я, впрочем, не пошел в издательство. Я вернулся к метро и выяснил, что в этот раз я вышел из второго выхода из метро «Бульвар Сен-Жермен», он находится в небольшом переулке за банком «Насьеналь де Пари». Выход этот небольшой, почти незаметный. Узенький эскалатор вывозит струйку людей прямо на улицу. Домой я пошел быстро, пешком, опасаясь, что разум опять отключат.
Полагаю, что до «грехопадения» на ароматном ветру райского сада первая пара — наши прародители — находились в состоянии, подобном тому, которое я испытал в середине восьмидесятых годов в Paris. Но без моего чувства ужаса, потому что до активации мозга они не были разумны. Потому не пугались своего безразумия. Они испугались, когда отведали плода Древа Познания, испугались, увидев тот же мир разумными глазами. Поэтому они и прятались от ужаса среди деревьев сада. А вовсе не потому, что устыдились своей наготы.
Активация была мгновенной, по характеру сродни той, что совершил Создатель, вдохнув в человека «дух жизни». Но и несколько иной по существу «дух жизни», и производное от него — «душа» — совсем незримы, помещаются они в теле, но нигде и везде. Змей же, «соблазнив» Еву, заставил через раскушенный плод заработать уже существующий и у животных головной мозг. Но заработать в ином, высшем режиме. «Будете как боги». Укус Евы мгновенно наделил нашу праматерь воображением, наблюдением, способностью к анализу, памятью, воистину, они стали как Боги в сравнении с животным миром, но только что не бессмертны. Укус Адама наделил его, нашего праотца, тем же набором.
Еве как самой смелой из пары человечество обязано. Она — важнейшая фигура человечества. Первая революционерка, восставшая против Создателя, против судьбы безразумного существа, предназначенного Создателем для эксплуатации (подробнее можно узнать в моей книге «Ереси», изд-во «Амфора», СПб, 2008 г.). Через поступок Евы человечество получило разум. Ева для человечества важнее Богоматери. Богоматерь (Это если верить, что Христос был сыном человеческим и сыном Божьим. Многие гностики, впрочем, отрицали человеческую природу Христа, утверждая, что он всего лишь принял на время человеческий облик.) — всего лишь мать того, кто исправил человечество. Преподал человечеству моральный урок, пытался обратить его, человечество, по пути взаимной любви. В то время как без поступка Евы мы бы прыгали и ползали. Глори, глори, Аллилуйя для Евы.
Интересно, что в последние десятилетия неустанно движущаяся наука склоняется ко мнению, что мы действительно ни в каком не аллегорическом, но в самом прямом смысле произошли от одной пары людей. Они — наши прародители, общие для всех. Что до меня, то я всегда понимал Великие книги человечества — Пятикнижие Моисеево (Тора и Библия) и Коран мусульман — буквально. Я глубоко верю, что человек как вид был создан Создателем, и животный мир Земли лишь послужил готовыми узлами при создании человека, но человек — не животное, его природа иная. Он создан искусственно Создателем на планете Земля для своих целей.
Говоря о Еве, невозможно обойти молчанием то существо, которое Библия называет «Змеем». Это, конечно, не животное, поскольку обладает даже не разумом, а сверхразумом, знает столько же, сколько и Создатель. Знает тайны райского сада как минимум и предназначение, к примеру, некоторых его деревьев. Змеиный облик ему в наказание дает Создатель («на своем животе будешь ходить») после того, как «Змей» склонил женщину к поеданию запретного плода. Каков был облик этой силы до того, как ее наказал Создатель, священная Книга Бытия не сообщает. Да, собственно, и не в облике дело. Роль эта величайшая. Он (Змей) фактически стал соавтором Создателя. Создатель не хотел человека разумным. Разумным его сделал Соавтор.
Кто он был, для удобства превратившийся в Змея, или представившийся Змеем, или искореженный в Змея Создателем после, в наказание? Какой природы и породы? Как минимум он сам был Создателем, потому что смог стать Соавтором Создателя. Обладал ли он теми же креативными возможностями, что и Создатель, или его возможности были меньшими? В христианской традиции Змей — одно из имен падшего ангела Люцифера, низвергнутого Создателем с небес в наказание за восстание против Создателя. В гностической традиции Люцифер часто называется старшим сыном Создателя. Роль Люцифера сквозь богословские наслоения враждебной теологии всё же проглядывает даже в самом переводе имени его: «Люцифер» — «светоносный». Говорят ведь «светоч разума», ибо разум осветил для человека окружающий его мир: землю, планеты, небеса и звезды. Апокрифические фрагменты мифов о благодетеле человечества Прометее, принесшем человечеству среди прочих благ огонь, позволяют отождествить его с Люцифером. То, что авраамические религии сделали из Соавтора сотворения человека чудовище с рогами, копытами, серным запахом, восседающее где-то в Аду, нам понятно почему. Это месть. Создатель исполнил человека для своих целей (энергетического насыщения) как безразумного (говорят «безмозглый»), такого, каким я метался какое-то количество минут у жерла метро «Бульвар Сен-Жермен». А Соавтор, сын Бога, даровал ему разум. Сын Создателя, он, конечно, знал все тайны Отца. А хрупкая, голенькая, любопытная Ева решилась на поступок. Спасибо тебе, юная девушка, наша общая мамка.
На утренних сеансах
Мы подъехали к кинотеатру «Октябрьский» чуть раньше девяти утра, а сеанс был в девять. Вышли из «Волги» и прошли метров десять до входа. Было ужасающе холодно. Ни птиц в небе, ни автомобилей на Новом Арбате, поскольку воскресное утро и минус 28°.
Мы явились на «Ромовый дневник» с Джонни Деппом в главной роли американского парня, который приехал на остров Пуэрто-Рико в двадцатые годы и работал там журналистом, набухиваясь рома. Что и смотреть в ледяной день, как не «Ромовый дневник». Прекрасно подойдет к теплому пальто или рваной фуфайке.
В главном холле «Октябрьского» нам сообщили, что зал, который нам нужен, расположен с тыльной стороны кинотеатра. «Вдоль фасада до конца и направо!» Легко сказать, ветер дул нам в лица, и, если бы были воробьи в воздухе, они бы сыпались на нас, ледяные… С тыльной стороны было несколько дверей, но все оказались закрыты. Там был «черный» открытый ход, но он вел в кафе, куда нас не пустили. «Только для служащих!»
Наконец появилась Фифи. В легкой шубейке, расстегнутой настежь, в одной руке бутылка пива, в другой — чаша с попкорном, длинная шея, голая. Улыбается.
«Тебе не холодно, сумасшедшая?»
«Отличная погода!»
Фифи умело идентифицировала вход в нужный нам зал, но пришлось ожидать еще четверть часа, пока его откроют, русские абсолютно безжалостны друг к другу.
В зале присутствовали всего лишь мы четверо (я, два охранника и Фифи) и небольшой отряд студенток, человек пять. Все нормальные люди спали себе в глубине Москвы.
Фильм оказался в стиле ретро, но мне понравился. Потому что я сам работал в допотопной эмигрантской газете в Нью-Йорке в семидесятые годы, там еще линотипы были. Вы не знаете, что такое линотипы? Это машины, в недрах которых течет расплавленный свинец, за клавишами машин сидят наборщики и выливают строки газеты. Потом их собирает в полосу в деревянном ящике дядька — maitre-en-page. Газета называлась «Новое русское слово», и расположена она была на 56 Street, между 8-й авеню и Бродвеем. Разве не шикарно? Не хуже, чем в Пуэрто-Рико в двадцатые годы. Впрочем, для современного человека семидесятые годы уже так же далеки, как и двадцатые. Мы там тоже бухали на 56 Street, хотя и не ром, но коньяки. У меня есть большой рассказ об этой газете, который называется «Коньяк Наполеон», при случае прочтите.
Это энергичная Фифи стала вытаскивать меня в кино на утренние сеансы. Без нее я был бы напрочь оторван от современного кинематографа, я же радикальный политик и просто так на улицах не разгуливаю. Мне нельзя, у меня есть служба безопасности, которая бдит мою безопасность. Благодаря Фифи я просмотрел на утренних сеансах и фильм в стиле ретро «Семь дней с Мэрилин Монро», и фильм нашего режиссера-философа Сокурова «Фауст», и только что вышедшего «Прометея». «Прометея» мы смотрели где-то на крайнем юге Москвы, чуть ли не в промзоне. Нас было пятеро. Серега Медведев в то утро съел в кинозале двухлитровую чашу попкорна. Ну то есть не съел, но опорожнил, ни одной попкоринки не осталось, он показал, когда выходил с сеанса. Водитель Женя, родом из Удмуртии, съел скромно однолитровую чашу. Мы с Фифи съели одну чашу на двоих, литровую. Но мы еще пили немецкое пиво. У Фифи диплом преподавателя немецкого языка, потому она считает своим долгом покупать германское пиво.
Это энергичная Фифи стала вытаскивать меня в кино на утренние сеансы. Без нее я был бы напрочь оторван от современного кинематографа, я же радикальный политик и просто так на улицах не разгуливаю. Мне нельзя, у меня есть служба безопасности, которая бдит мою безопасность. Благодаря Фифи я просмотрел на утренних сеансах и фильм в стиле ретро «Семь дней с Мэрилин Монро», и фильм нашего режиссера-философа Сокурова «Фауст», и только что вышедшего «Прометея». «Прометея» мы смотрели где-то на крайнем юге Москвы, чуть ли не в промзоне. Нас было пятеро. Серега Медведев в то утро съел в кинозале двухлитровую чашу попкорна. Ну то есть не съел, но опорожнил, ни одной попкоринки не осталось, он показал, когда выходил с сеанса. Водитель Женя, родом из Удмуртии, съел скромно однолитровую чашу. Мы с Фифи съели одну чашу на двоих, литровую. Но мы еще пили немецкое пиво. У Фифи диплом преподавателя немецкого языка, потому она считает своим долгом покупать германское пиво.
А Ридли Скотт, режиссер, видимо, размышляет о тех же громадных вопросах, что и я, ну вот в только что вышедшей моей книге «Illuminationes». В «Прометее» экспедиция отправилась на планету, где живут боги. По прибытии туда участников-ученых ожидают исключительно неприятные сюрпризы. Боги, оказывается, вымерли от жуткого какого-то вируса, а когда экспедиция сумела разбудить погруженного в искусственный летаргический сон одного оставшегося в наличии бога, он разорвал землян на части. Там еще много эпизодов, но вкратце суть фильма именно такова. Что сближает меня и Скотта? В «Illuminations» речь идет как раз о Создателе человека. Я считаю, что Создатель создал нас из подручного материала, на базе фауны Земли, дабы создать себе запасы энергетической пиши — он поглощает наши души.
Просмотрев очередной фильм, мы, я и Фифи, обычно отправляемся ко мне. Ребята откланиваются, доставив нас в квартиру. Мы с Фифи выпиваем шампанского либо вина и серьезно занимаемся любовью. Затем может быть едим, опять пьем вино, обсуждаем фильм и занимаемся любовью. Позанимавшись, настонавшись, начувствовавшись и накричавшись, мы валимся с ног и спим… Мы с Фифи не живем вместе, потому обычно успеваем изголодаться друг по другу от weekend(а) до weekend(a). Когда же аппетит у нас очень сильный, Фифи приезжает ко мне еще и среди недели, после работы.
Из-за этих утренних сеансов в кинотеатрах я неплохо изучил топографию Москвы. Фифи ведь всякий раз выбирает новый фильм, а по утрам новые фильмы показывают где придется, не везде, порой не отыщешь где.
Недавно Фифи узнала, что на утренние сеансы ходить не модно, модно на вечерние. Но на вечерние мы не можем, потому что на них ходит много людей, а люди представляют угрозу моей безопасности. Мы с Фифи погрустили и остались немодными. Вообще-то мне утренние сеансы нравятся, кроме нас, от двух до пяти посетителей в зале, странно пусто, приятно пусто.
А однажды мы той же компанией отправились в Большой театр, смотреть оперетту «Летучая мышь» в новом зале театра. Дело было тоже днем.
Охранникам зал понравился. Они любят искусство, хотя, например, фильм «Фауст» понравился только Жене, водителю из Удмуртии. А на спектакле «Летучая мышь» в Большом театре я открыл для себя одну особенность, касающуюся зрителей спектакля. Театр был полон женских пар. Все дочери, каждая лет под тридцать или сорок, перебравшиеся в Москву из провинции, привели на «Летучую мышь» своих пожилых и стареньких мам, приехавших из провинции. Я насчитал двадцать одну пару и сбился.
Дом
В Тверской области, недалеко от границы с Московской, есть один дом. Он расположен далеко в глубине еле живой обезлюдевшей деревеньки. Летом он совсем не видим, скрытый сверху кронами столетних лип, а снизу высокими, трехметровыми сорняками. Построенный когда-то буквой «П» дом был первую сотню лет своей жизни барской усадьбой, а последние лет девяносто — школой. В начале двухтысячных он некоторое время простоял без присмотра, на радость ветрам, дождям и мародерам. Его многочисленные печи были разобраны на кирпич, полы выворочены и вывезены, совсем погибнуть в тот раз ему помешал я. Я купил его за копейки. В тот год у меня родился сын, и я, поздний, очень поздний отец, размечтался, позволил увлечь себя манящей мечтой новой жизни. Я решил, что постепенно отвоюю дом у хаоса, комнату за комнатой. И все его пятьсот или больше метров, высокие потолки, анфилады комнат, будут наши, мои и моей семьи. А семья прибавится, мечтал я.
К дому прилегала усадьба. Сразу за его задней стеной, в метре от стены, шумели мощные деревья парка. Лишь некоторые из них упали от старости, перегородив могучими сырыми телами аллею, ведущую к церкви. Каменную церковь с двухметровой толщины стенами умудрились сразу после революции взорвать местные безбожники-коммунисты. Пробили огромные две дыры, одну в стене, другую сбоку купола, но церковь устояла. И краснокирпичная, как Брестская крепость, церковь и не думала разрушаться дальше, вцепилась в пейзаж, поросла деревьями, но присутствовала. Со своими культяпками и ранами она была более убедительна, чем все церковные новоделы в России вместе взятые, включая храм Христа Спасителя в Москве. Я уверен: в эту церковь спускается сам Христос, посидеть там невидимо на скамье под исстрадавшимися сводами.
Выйдя из церкви через одну из пробоин, можно оказаться на тропинке, ведущей к очень большому пруду. Если очистить подход к пруду от камышей, можно устроить там мостки и приличную купальню. Пруд с трех сторон окружает плохо проходимый лес, и тянется он на добрые восемьдесят километров, говорили мне местные. Лес совсем дикий, с волками, медведями и, может быть, Бабой-ягой или ядовитой Красной Шапочкой. Если они еще водятся вообще… шапочки эти…
Домом и усадьбой соблазнил меня местный управляющий. Некогда он был председателем совхоза, последним в ряду председателей, а потом стал директором, а далее управляющим. «Сам бы его взял, — сказал он, — да…— тут он замялся, не назвал причины и только рукой махнул: — Вот вам он как раз подходит…»
На самом деле мне, декларировавшему чуть ли не шестьдесят лет подряд презрение к собственности, этот дом-призрак был не впору, не из моей мечты. Но в тот короткий период — от осени до следующего лета — сын-младенец, красавица-жена заставили меня размечтаться о другой судьбе. Сейчас я иронически улыбаюсь этакой печоринской русской лермонтовской улыбочкой над собой, наивным, глупым мужиком. А еще в тюрьме сидел, эх ты!.. Клюнул на семейное счастье. И что б ты там делал, наблюдал бы, как долго и нудно рассеивается туман, сидел бы с маленьким сыном на крыльце, ожидая из Москвы красавицу-жену актрису… Приедет сегодня или подвыпьет и не сядет за руль, да ты сам ей запретишь садиться. А сын не будет засыпать, и ты будешь ходить по всем своим холодным, незаконченным, неотремонтированным залам, прижимая теплого сына к себе…
За церковью расположилось семейное кладбище — могильные плиты князей С., нескольких поколений владельцев усадьбы и дома. После революции изрядная часть семьи сумела просочиться за границу, двое умерли в Париже, один — в Лондоне.
Старая барыня С. рискнула остаться в усадьбе, мужики и бабы тогда еще многолюдной деревни ее не тронут, правильно решила барыня. Она ведь приглашала деревенских детей на Пасху и Рождество, угощала, учила их грамоте. Барыню считали справедливой. Но, на лихую беду барыни, вернулись с войны солдаты, промаявшиеся на войне по три-четыре года. Председатель местного комитета бедноты однажды привязал барыню к телеге, запряженной двумя лошадьми, и вскачь пронесся со старухой по дороге на Сергиев Посад. Где именно она испустила дух, никто не понял. Потомки этого председателя до сих пор живут в крайнем от дороги доме. У них трактор. Зарабатывают они своим трактором. Призрак барыни, говорят, не раз встречали на дороге в Сергиев Посад.
Жена моя привезла туда модных архитекторов. Архитекторы полазали в доме, поснимали его на мобильные телефоны. Потом сказали, что проще снести дом и построить новый. Я сказал, что нет, дело не пойдет, дом мне именно и дорог. Жена обиделась, архитекторы надулись, а чего надулись, ведь денег всё равно никаких не было.
Летом меня там покусали в голову слепни, поскольку там пасутся крестьянские козы. Управляющий за небольшие деньги нанял бригаду таджиков, и они закрыли все окна и один угол крыши толстым пластиком, сделали примитивную ограду, скорее предохраняющую от скота, а не от людей.
В октябре жена и ее мать приехали и вкопали вокруг дома десятка три саженцев яблонь. И это было последнее действие нашей семьи на этой территории. Потому что потом семья затрещала и распалась. Барин из меня не получился, как и муж.
Дом-призрак так и стоит там, невидимый летом, видимый только зимой. Во взорванной церкви всё так же часто бывает Христос. А по дороге из Сергиева Посада бредет домой окровавленная старая барыня.