— Дай мне твои маленькие ножнички!
Я знаю уже, для чего: срезать ярлыки, этикетки и ценники, чтобы появиться передо мной в новом, окрутиться вокруг себя и спросить: «Ну как?». (Первый раз я было подумал, что ей надо срезать заусенец.) Я обычно отвечаю: «Сногсшибательно!», или «Неотразимо!», или «Элегантно!», или «Таинственно!».
Еще Фифи приносит мне новые диски и заставляет смотреть. Ради нее я даже вытащил из темного угла кухни забытый мною телевизор и поставил его в большую комнату. Я «подсел», как сейчас говорят, на новые фильмы, которые она приносит. Вначале, правда, я «подсел» на Фифи. Двадцать восемь лет, у нее грубые черные волосы. Она изящна. Моя мама, если бы была жива, назвала бы ее «дамой».
Последний фильм, который мы просмотрели, был «District 9» («Район № 9»), о том, как инопланетяне, похожие на огромных стоячих раков, прилетели на Землю, а их корабль вышел из строя и завис над Южной Африкой. Инопланетян поселили в трущобе Йоханнесбурга. Фифи меня образовывает и осовременивает, без нее я бы никогда не взялся купить или смотреть «District 9». С ней я даже ем принесенные ею гамбургеры из «Макдоналдса».
Девушки меня всегда чему-нибудь учили. Наташка-дощечка, помню, убедила меня слушать Мумий Тролля. Я считал его женственным, манерным и… голубоватым. Я же был другом Егора Летова, какой Мумий Тролль — смешно!.. Наташка заставила прослушать (кажется, это был первый) альбом Тролля и сказала мне: «Да, он женственный и манерный, но это клёво!». С тех пор хожу, полный мелодий и фраз этого владивостокского типчика. «В подворотне нас ждет маниак / Хочет нас посадить на крючок / Остались мы на растерзание / Парочка простых и молодых ребят». «Со смены не вернулась молодая жена…».
Последняя, тревожная строка вызывает в моей памяти эпизод. Я тащу напившуюся мою подружку Вальку домой, к родителям. Мне восемнадцать лет, ей пятнадцать. Она навалилась на меня, пахнет мамиными духами, алкоголем, своим молодым потом… У нее развязались вычурные завязки ее туфель. Весна, я прислонил ее к стене, нас видят фланирующие жители рабочего поселка. Вы любите пьяненьких девушек? Я да, до сих пор люблю пьяненьких девушек… «Владивосток две тыщи!»
От всех девушек я чему-то научился. С девушками становишься современным просто потому, что несовременных девушек нет. Несовременными бывают только женщины. Моя тогда еще не жена, но девушка Катя показала мне, как легко управлять компьютером. По утрам она, трогательно надев очки (очки на девушках трогательны), проверяла свою электронную почту, желая увидеть предложение от режиссера. По почте ей присылали сценарии. Мы их читали вместе. И я приобщился, втянулся, приобрел навыки. И когда мне достался от одной либеральной политической партии в наследство компьютер, я разумно схватился за возможность. И оставил его себе.
По сути дела, всему, что я умею, меня научили девушки, вдруг вот признаюсь я себе. Моя светская молодая жена Елена научила меня есть не покладая ножа и вилки. (Как я ел до этого, не помню. Может быть, с помощью только вилки?) Впоследствии, попадая вдруг за одни столы с аристократами и даже с наследниками престолов, я удивлял их своей ловкостью за столом. Моя первая жена Анна фактически способствовала превращению моему из рабочего парня в интеллектуала. Приносила мне актуальные книги из книжных магазинов, где она работала. Если бы не она, базовые знания я бы собирал много дольше. Другое дело, что, конечно, я был благодатным материалом, сам страстно желал знаний, с удовольствием пожирал знания. Я, собственно, главным образом сошелся с ней и стал жить в ее семье, потому что у меня было сильнейшее желание уйти в другой, более интересный мир, чем мир рабочего поселка.
Мысленно вспоминаю, кто еще чему меня научил. Как ни странно, моя самая страстная любовь Наташа Медведева вряд ли меня чему научила. Если и научила, то вот не вспомню, чему. Я научил ее многому, это да…
Маленькая Настя как-то принесла домой кассету Мэрлина Мэнсона (до того она была фанатом Летова и Янки Дягилевой), и мы послушали. Через некоторое время она повесила в коридоре нашей квартиры его портрет с разными глазами. Впрочем, когда появился второй альбом Мумий Тролля, она распевала старательно, смешно убирая в квартире, распевала тоненьким голоском: «Как же тебе повезло, моей невесте / Завтра мы идем тратить все свои / Все твои деньги вместе…». Так что вкусы Насти раздваивались и растраивались…
А вот еще более давнее воспоминание. Ведь и с «Рамонс» я познакомился благодаря девушке! Девушкам. У моей подружки Джулии Карпентер была лучшая герл-френд (они вместе учились в хай-скул) Мэрианн. Бойфрендом же Мэрианн оказался музыкант Марк Белл. Тогда он был барабанщиком в группе первого панка на планете Ричарда Хэлла, тогда он как раз выпустил первый вообще панк-альбом «Blank Generation». Впоследствии Марк ушел к «Рамонс». Все они умерли, Марк один остался в живых. И еще я.
Вот так важны девушки. Мы, мужчины, имеем свойство застывать в одной форме. А девушки побуждают нас изменяться. Фифи заставила меня смотреть даже юного Джонни Деппа в фильме «Плакса». При этом мы ели гамбургеры.
Подарок
На свое тридцатилетие 22 февраля 1973 года я получил дорогой и редкий подарок. Елена Сергеевна Козлова — юная чужая жена — оставила мужа, сорокасемилетнего старца (!), и ушла быть со мной. Жить со мной было негде, я снимал комнату в девять квадратных метров на улице Погодинской, вблизи Новодевичьего монастыря, в коммуналке. Два года она ходила ко мне в эту комнату заниматься любовью, но жить там, конечно, было невозможно. Поэтому она ушла быть со мной. По-видимому, хоть в шалаше.
Я восстанавливаю в памяти тот далекий день. Была оттепель. Около полудня мы встретились в некоем кафе на Мясницкой, тогда улица называлась Кировской, недалеко от Почтамта. Моя любовь сидела в вязаном платье, в парике, в темных очках. Из-под очков были заметны заплаканные глаза. Мы пили что-то крепкое, кажется, это были коктейли, держались за руки. Время от времени мы целовались, но не как страстные любовники, как прежде, а как очень близкие, может быть, очень близкие брат и сестра. От нее нежно пахло слабым ландышем «Кристиан Диор». Было страшно и невесело.
Она уже сказала Виктору (сорокасемилетнему старцу), что уходит, но ей еще предстояло поехать за вещами. В кафе мы ждали Галку, ее подругу, тощую и наглую девицу с простым русским лицом, пухлыми губами, волосы блондинки забраны в пучок, этакий мини-спецназ из Вологды. Предполагалось, что Галка сумеет отбить Елену, если вдруг сорокасемилетний старец попытается помешать ей уйти. Уже был нанят автомобиль УАЗ, чтобы погрузить в него многочисленные картины, подаренные Елене друзьями художниками, ее книги, ее иконы, ее особое деревянное кресло и, конечно, многочисленные чемоданы и картонки с ее вещами, она была модная московская красавица. А сестра у нее жила в Ливане. Мы уже договорились, что вещи Елены мы складируем в доме 10, в Большом Гнездниковском переулке, в квартире моих друзей. Там же и переночуем. Мой друг художник Бачурин собирался дать нам свою мастерскую на месяц. Мастерская находилась на чердаке дома в Уланском переулке, сейчас там возвышаются здания «Лукойла».
Тогда кафе в Москве было мало. В лучшем случае в них было неуютно, как в предбаннике общественных бань. В том кафе было получше, чем обычно. Невысокая эстрадка на фоне стены с прибалтийской мозаикой. Тихая музыка. Столы и стулья были так тяжелы, словно сделаны из чугуна. Мелкие лампочки трех либо четырех цветов мерцали. Мы сидели у окна, за окном (около полудня!) было просто темно, и редкие прохожие шлепали башмаками по оттепели. Галка всё не шла.
Вдруг я отчетливо подумал, что ведь я праздную свою первую социальную победу в жизни. Ко мне, нищему поэту, ушла красавица, светская дама, можно сказать, бросив богатого, очень богатого модного художника. У этого ловкого и неглупого человека, представьте себе, в Москве был «мерседес»! Белый! Тридцать три года назад. Но, видимо, то, что я вытворял с ней в желтой комнате на Погодинской, было для нее важнее и его денег, и «мерседеса», и ящиков с «шерри-бренди», каковой она очень любила, и тех изумительных стильных вещей, каковые Виктор ей доставал, чтобы украсить все ее 177 см роста… Я помню, что мне стало весело, я преисполнился могучей гордостью за самого себя. Само собой разумеется, что я считал себя блестяще одаренным человеком, в иные дни я нагло считал себя гением, но талант во мне был от Бога, а тут я первый раз победил в ухищренном социуме Москвы и России. Впоследствии эта история мезальянса светской красавицы, избалованной юной жены богача и неизвестного поэта из черт знает какого-то там Харькова долго гудела по Москве и подавляла умы.
Потом появилась Галка в легкой шубейке (с плеча Елены), как тогда носили: этакий кафтан, отороченный мехом по горлу, и полы, и внизу, с тигровым рисунком по кафтану. Мини-спецназ явился с ярко накрашенными губами, с тонкой сигареткой в руке и в папахе. Настроен спецназ был крайне решительно. (Елена цинично предполагала, что Галка имеет виды на освободившуюся должность подруги сорокасемилетнего старца.) Попросив шампанского и выпив с нами, спецназ решительно поднялась. «Готова, Ленок?! Смелее! Пойдем!» Моя любовь обреченно встала.
Потом появилась Галка в легкой шубейке (с плеча Елены), как тогда носили: этакий кафтан, отороченный мехом по горлу, и полы, и внизу, с тигровым рисунком по кафтану. Мини-спецназ явился с ярко накрашенными губами, с тонкой сигареткой в руке и в папахе. Настроен спецназ был крайне решительно. (Елена цинично предполагала, что Галка имеет виды на освободившуюся должность подруги сорокасемилетнего старца.) Попросив шампанского и выпив с нами, спецназ решительно поднялась. «Готова, Ленок?! Смелее! Пойдем!» Моя любовь обреченно встала.
Так они и идут в моей памяти — две храбрые русские девушки, по кафе на Мясницкой, уменьшаясь в перспективе, женщины семидесятых годов. И я сижу счастливый-счастливый, потому что меня предпочли, и моя ценность поэта и любовника оказалась выше, чем его доходы.
Через четыре часа я встретил ее заплаканную в дверях дома в Гнездниковском переулке, на поводке она вела заляпанного грязью белого королевского пуделя, точнее, пуделицу. С тех пор мне не случалось больше видеть таких заляпанных пуделей. Мои друзья носили по длинному коридору ее картины, корзины и картонки. А она стояла слабая и очень пьяная, со слезами улыбаясь в моих руках. Ну и что, что через три года мы расстались! Ну и что, что расстались, случившееся потом не умаляет восхитительного чувства могущества, которое я испытал впервые в тот день моего рождения. С того дня я уверился в моих собственных силах, в своей звезде, в том, что могу одерживать социальные победы. Любые победы.
Как Москва гудела в ту зиму! И весной! Как нам перемывали кости! Как был встревожен весь beau-monde, что неизвестный чужак увел их девушку, девушку их круга. Художник Лев Збарский звонил актрисе Галине Волчек, художник Борис Мессерер — актеру Кваше, актер Кваша — художнику Брусиловскому… и так по цепи.
Признаюсь, что моя хулиганствующая натура наслаждалась эффектом, вызванным моим камнем в их болоте. Сюда же, думаю, примешивалась и классовая ненависть, а как же. Все они были ведь обеспеченными, знаменитыми…
Пудель был грязный, ну такой заляпанный, лапы и брюхо черные. Я повторяю, поверьте, с тех пор мне не случалось больше видеть таких заляпанных пуделей.
В возрасте Фауста
Всю ночь я читал в интернете «Фауста» Гёте. Утром пришла из клуба, где она танцует, моя подруга. Разделась. Влезла в кровать и прижалась задом. Я прошипел: «Не буди меня! Не мешай спать!» Она повозилась и уснула. Я поглядел на нее: рот полуоткрыт, темные хмурые черты лица. Легкий запашок алкоголя. Моя подруга. И я, Фауст, в черной майке рядом с ней… Шестидесяти пяти лет от роду.
Ночью я остановился на 12-й сцене «Фауста». Фауст встречает Маргариту на улице в 7-й сцене. Коротко. Только и успевает сказать: «Прекрасной барышне привет! Я провожу вас… если смею». А Маргарита отвечает: «Прекрасной барышни здесь нет! Домой одна дойти сумею». Затем появляется Мефистофель, и Фауст озадачивает его: «Ты должен мне добыть девчонку непременно». Мефистофель говорит, что это будет непросто, девчонка невинна, она идет от священника, он только что подслушал исповедь. Но наглый Фауст ничего не хочет знать, поскольку он прошел курс омоложения у ведьмы еще в 6-й сцене. Он даже шантажирует Мефистофеля: «Почтеннейший магистр-педант, нельзя ли / Меня теперь избавить от морали? / Без лишних слов, скажу тебе одно: / Знай: если эту ночь я в неге страстной / Не проведу с малюткою прекрасной, / То в полночь нам с тобой расстаться суждено».
В 8-й сцене Мефистофель приводит Фауста в комнату Маргариты. Мефистофель ставит в шкаф ларчик с драгоценностями. В 10-й сцене Мефистофель посещает соседку Маргариты Марту и назначает ей и Маргарите свидание в саду, куда он приходит с Фаустом. И вот 12-я сцена. Ситуация, в которой я сам неоднократно бывал и бываю: Фауст под руку с Маргаритой.
Маргарита: «Я чувствую, что вы жалеете меня, / Ко мне снисходите; мне перед Вами стыдно, / Вы путешественник: привыкли вы, как видно, / Всегда любезным быть, ведь понимаю я, / Что вас, кто столько видел, столько знает, / Мой бедный разговор совсем не занимает…»
Фауст: «Одно словечко, взор один лишь твой / Мне занимательней всей мудрости земной». (Целует ее руку.)
Маргарита: «Ах, как решились вы! Ну что вам за охота, / Взгляните, как жестка, груба моя рука; / На мне лежит и черная работа: / У маменьки любовь к порядку велика».
На этой фразе я и остановился ночью. Почему меня потянуло перечитать «Фауста»? Я читал книгу семнадцатилетним подростком. Забыл о ней на долгие годы. Опять вспомнил в 1980-м, кажется, году, когда наткнулся на английский текст книги «STEPPENWOLF» Германа Гессе — историю стремительно стареющего интеллектуала на грани самоубийства. Гарри Степной Волк переживает кризис, пережитый Фаустом, он задавлен своим интеллектом, задавлен знанием, буржуазным образом жизни. Спасается он вполне по-фаустовски: встречает в заведении «Черный орел» у стойки бара бледную и красивую девушку. В волосах у нее камелия. Она вытирает ему очки и заказывает вино. Хочет идти с ним танцевать, но выясняет, что он танцевать не умеет и боится идти домой. Так начинаются странные отношения Гарри Степного Волка и Термины (Эрмины), девушки — завсегдатая ночных клубов. Постепенно Термина оживляет старого мизантропа, пробуждает в нем аппетит к жизни, приводит ему любовницу Марию, выполняет одновременно роли Мефистофеля и Маргариты. В книге множество раз появляется и сам Гёте. Так, явившись Гарри Степному Волку во сне, Гёте говорит: «Да, это, может быть, непростительно, что я прожил до восьмидесяти двух лет. Однако мое удовлетворение по этому поводу куда менее значительно, чем вы думаете. Вы правы, что огромная жажда самосохранения присутствовала у меня постоянно. Я находился в постоянном страхе смерти и неустанно боролся с этим. Я верю, что эта борьба против смерти, безусловная воля и желание жить есть мотивирующая сила, стоящая за жизнями и поступками всех исключительных людей. Мои восемьдесят два года показывают также исчерпывающе, что все мы должны умереть в конце, как если бы я умер школьником. Если это поможет оправдать меня, я должен заметить также следующее: очень многое было от ребенка в моей природе и любви к потере времени и игре. И это повторялось и повторялось до тех пор, пока я не увидел, что рано или поздно должен наступить предел игре…»
Когда я попал в возраст Фауста (настой, выпитый у ведьмы, делает его моложе, напомню, на тридцать лет), случай стал меня сталкивать и с Фаустом, и с Гёте. Так, 29 февраля этого года в Берлине режиссер Франк Касторф поставил спектакль по мотивам моего первого романа и моей биографии (спектакль называется «Fuck off Amerika»), отставив на время проект постановки спектакля «Faust Faust Faust, ein Klassik-Trip». Сейчас «Fuck off, Amerika» и «Faust Faust Faust» идут поочередно в Народном театре в Берлине. Так случилось.
Как видно, у меня те же заботы, что и у Фауста, и у Гарри Степного Волка. Маргариты, Эрмины и Марии населяют мою жизнь. Омоложение через юных женщин — привычное человечеству омоложение и согревание крови. Что до моих ученых занятий, то моя книга «Ереси» — свидетельство того, что я не уступаю чернокнижникам Средневековья, и еще неизвестно, кто круче: я или Ницше. Утверждение, что человек создан создателями для удовлетворения их потребности в энергетической пище, искусственно разведен, как разводят карпов в пруду или кроликов, что человек — биоробот, могло бы привести меня в Международный трибунал. Однако мое восстание, самое радикальное в истории человечества, плохо заметили. «Ереси» вышли весной при почти полном молчании критики. (Собственно критиков в России не существует, есть женщины и немного мужчин, анонсирующих обыкновенно выход новых книг заметных авторов.) «Ереси» удостоились двухтрех недоуменных пассажей. Кажется, критик «Газеты» заметил, что «книга могла бы вызвать гомерический хохот, если бы не вызывала иррационального восхищения». Я думаю, критики боятся высказаться. Нужно либо заявить, что автор безумен, либо оспаривать его галлюцинаторное видение мира. Вселенной, хаоса и тьмы миров.
Фауст был великий ученый. И всё же стремительно бросает Мефистофелю: «Ты должен мне добыть девчонку непременно». Еще и стебается над Мефистофелем: «Не меньше ж ей четырнадцати лет?». Так-то, мои соотечественники-печенеги. Вот по коридору прошла моя подруга. Голая.
Если ты джентльмен
Есть такие старые ребята или старые девушки, у которых за деньрожденческим столом обязательно собираются потертые и улыбчивые бывшие супруги. Иногда несколько. «Это моя первая жена!» — старушка-хиппи с седыми косичками в сарафане с цветочками машет сухонькой ручкой с конца стола. «Это моя вторая…» — грудастая матрона улыбается всем помадой с широкого загорелого лица… Действующая жена, тридцатилетний монстрик, весело порхает в мини-юбке среди подруг, поднося салаты, сыры и мясо. Картина противная. Препротивная.