Если бы два народа, послевоенный и сегодняшний, вывалили на одну улицу, послевоенные побили бы современных за один только несерьезный внешний вид. А девок и женщин заставили бы одеться.
Ну ясно, что в современных русских масса достоинств, однако два народа друг друга бы не поняли. Прадеды и правнуки.
Как-то быстро проходят поколения. Раньше все бабки и девки и даже девочки в платьях бегали. А сейчас разве что в церковь напялят и спрячут. Жалко, что платков на женщинах нет. Он придавал им милый, честный вид, трогательный такой. Я противник всяких псевдонародных опереточных сарафанов и кокошников, но простой платочек на бабе просто за сердце берет. Платки бы вернуть.
Мужественность мужикам возвращают обыкновенно войны. Тот, кто хоронил убитого товарища, приобретает строгую маску лица. Испытания нужны народам, чтобы они не обабились и не впали в детство.
Я так полагаю, что целых три народа за мой век сменились уже.
Послевоенные. Самые мне предпочтительные. Гордые, несмотря ни на каких Сталиных, высокомерные корявые мужчины-мачо, титаны, древнеримские герои. Ведь СССР был наш Древний Рим!
Поколение времен застоя. Уже порченое такое, ни Богу свечка, ни черту кочерга. Поколение кинокомедий-насмешек над собой и над послевоенными титанами Древнего Рима.
Ну и то, что в последние двадцать лет появилось. Они принимают себя за детей, соответствующе одеты и всё время хотят отдыхать.
А я кто? Ну я, как смертный Господь Бог, за ними наблюдающий.
Разговор с матерью
8 марта я разговаривал с матерью последний раз. Она сумела связно произнести только три коротких фразы. Последней была: «Где Богдан?» Я усиленно врал ей два месяца, что всё в порядке, Богдан в Москве, гуляет в парке с мамой… И вот, умирая, моя мать сообщила мне, что не верила мне всё это время. Как она узнала? У нее, видимо, была давно установлена сепаратная метафизическая связь с внуком. И она знала, что внук находится ещё с января в опасном индийском Гоа. Бегает голышом среди коров и наркоманов…
13 марта мне позвонили и сообщили, что сиделка нашла мать в постели мертвой. На следующее утро я был в Харькове. Соседи и сиделка уже приготовили мать к поездке в крематорий, к последнему земному путешествию. Они обмыли ее, повязали на голову платок. Второй платок поддерживал челюсть. Но челюсти всё равно не сомкнулись. Мать умерла одна, рано утром, а сиделка пришла чуть ли не в двенадцать.
Я закрыл дверь и остался с матерью один в комнате. Я сказал ей, мертвой, всё, что не мог сказать живой. Начал я с того, что посетовал на то, что она лежит в платке.
— Ты никогда не носила платков, ты ходила в шляпах и в беретах. Прости нас, но не можем же мы положить тебя в гроб в шляпе. Или в берете. Не можем, прости…
Потом я сказал ей, что в последние пару лет она сделалась злой и была несправедлива к соседям и подругам. Несправедливо обвиняла их в похищении мелких предметов быта: пробки от ванны, удлинителя, перчаток, еще какой-то мелкой дряни…
— Соседи твои, мать, простые, сердобольные тетки, очень сокрушались по поводу несправедливых твоих наветов, но они тебя уже простили…
Затем я перешел к нашим с ней отношениям.
— Ты, мать, наврала ведь журналистам, что никакой татуировки у тебя на руке не было, что будто бы я, твой сын, всё это придумал в книге «Подросток Савенко», где есть сцена, как я вывожу тебя с дымящейся рукой из ванной. «Мой сын — фантазер, — сказала ты, — он это всё придумал». Ты наврала: эта сцена и сегодня стоит передо мною во всем ее реализме: ты скривилась от ужасной боли, еще бы, облила руку соляной кислотой, и я, пятнадцатилетний пацан, не растерявшись, вывожу тебя из ванной и тащу в больницу. Конечно, ты, став женой офицера, стеснялась своей, видимо, бесшабашной юности. И этой татуировки — всего три буквы: «Р А Я», твое имя. Бог с ним, мать, дело прошлое, но чего ты стеснялась?
«Я не могу носить платья с коротким рукавом…» Могла остаться без руки. Хорошо, раствор кислоты был не самой страшной крепости…
— А еще вы с отцом никогда не верили в мой талант… Только в 1989 году, когда советские журналы стали печатать мои тексты, вы поверили, что ваш сын — значительный писатель…
Мать лежала куском зачерствелого хлеба под своими платками, маленькая, как садовый гном, и молчала, разумеется. Глаза ее были полузакрыты.
— А еще ты меня предала; помнишь, когда я семнадцатилетним убежал с Сабурки, ты привела ментов и санитаров к Толику Толмачеву… Я открыл глаза, а перед кроватью менты, и ты с ними! Ты сказала, что сейчас меня повезут на Сабурку, только для того, чтобы оформить документы на выписку. Я тебе поверил, а они бросили меня на буйное отделение и стали колоть инсулин, доводя курс лечения до комы!.. Я там натерпелся, мать, в свои семнадцать лет, видел такое, чего ты до конца своих дней не увидела…
Мать молчала, но у нее, мне показалось, появился виноватый вид. Та же самая мертвая мать, но и не та же самая. Я остановился и вгляделся в нее.
— Ну ничего, в двенадцать приедет автобус из крематория. Отнесем тебя вниз, положим в гроб, сожжем, а прах поместим рядом с твоим любимым Вениамином. Вот и соединитесь. 62 года прожили вместе. Он тоже там тоскует, наверное. Будете лежать вместе там, под туями, на аллее, где ветер приносит аромат соседнего соснового леса, если его не вырубят, конечно. Влюбленные друг в друга…
Я помолчал.
— Ты была мне нормальной матерью. Без сюсюканья, но я имел всё что нужно. У нас была одна комната, но была хорошая еда, было сливочное масло. Были книги. Отец не пил и не курил. Спасибо вам за книжный шкаф, книги я раздам людям… И одежду раздам, и вообще всё раздам, оставлю пару вещей на память… Думаю, мне повезло, что я родился от любящих друг друга людей… За это тоже спасибо.
Изо рта у матери были видны металлические дешевые зубы. Я вспомнил, что у нее был властный, жесткий характер, и что я жил с ней подростком, как кошка с собакой. У меня тоже оказался жесткий характер. Я с девяти лет от роду настойчиво убегал из дома, а прочно ушел от них в 1964 году.
— Ну что, теперь у меня никого нет. Богдан вот есть, но пока он придет в сознание и поймет, кто он, чей сын, пройдет время. Прощай, мамуля, ты почему-то снишься мне всегда молодой, лет тридцати пяти. Думаю, это оттого, что столько лет было тебе, когда я ушел от вас жить к моей подруге Анне. И уже больше к вам не возвращался.
Я поцеловал мать в лоб и вышел из комнаты.
Русские, украинские женщины вовсю стучали ножами на кухне: готовили салаты для поминовения. Русские женщины просто блистательны, необыкновенно эффективны в случаях смерти. Обмоют, отпоют, всё приготовят.
Приехал автобус. Мы вынесли два табурета к подъезду. На табуреты положили гроб. Мои охранники снесли тело матери в одеяле вниз с пятого этажа украинской хрущевки. Сиделка долго поправляла голову Раисы Федоровны Савенко. Восьмидесятишестилетняя голова сваливалась с подушки. Жители спального района подходили поглядеть. Пошел дождь. Провожающих в последний путь было немного: помимо соседей и сиделки — мои охранники, трое, мой приятель полковник, несколько отличных мужиков — местных бандитов. Два гвоздя отделили Раису Федоровну от нас. Гроб вдвинули в автобус, и мы помчались в крематорий, машина бандитов впереди… Там после короткой церемонии гроб с матерью уплыл от нас в дыру в стене навсегда. Потом были поминки…
Я приехал на сороковины и съездил в крематорий-колумбарий. Нашел нужную аллею. Рядом с фотографией хмурого отца моего Вениамина Ивановича фотография еще молодой моей матери. Вид у нее довольный. Думаю, если бы им было плохо, у нее был бы соответствующий вид. Это было 21 апреля, и Украина вся цвела уже.
Размышления доктора Лимонова
Все мы, видимо, играем персонажей, которыми нам хочется быть в определенный период нашей жизни. Помню, как я и тоненькая тогда модная Елена явились на просмотр фильма «Бонни энд Клайд». Это был незапамятный чуть ли не 1971 год. Я только что купил себе в комиссионном магазине на Преображенской площади черный костюм в тонкую белую полоску, я называл его гангстерским. Я был в красной рубашке и черном галстуке. Просмотр проходил в помещении не то журнала «Советский экран», не то в помещении журнала «Искусство кино». Елена была в широкополой шляпе с цветами. Мы были красивее пары Бонни и Клайда. К тому же просмотр этот случился в период нашей первой ссоры и размолвки, потому вид у нас был крайне трагический. Елена была тогда чужая жена, и кинематографическая общественность бурно обсуждала ее роман с мало кому известным юношей-поэтом. А это был я.
Потом наши эталоны сменились, мы попали в Нью-Йорк, расстались. Я, лежа в траве Централ-парка, учился английскому по книге Че Гевары «Реминисценции Кубинской гражданской войны», а у Елены появился седой, хромающий миллионер с бородкой, она говорила, что он похож на персонажа эротической классики того времени, фильма «История О». Теперь, спустя тридцать лет, я сам похож на этого сэра Стефана, персонажа из «Истории О». Зато Елена (вот она, справедливость!) стала неприятной теткой 55 лет, я ее недавно видел. А тогда я был длинноволосый, мрачный и похотливый молодой парень, а ей нравились, видите ли, тогда такие, каким я стал сейчас. Вот я думаю, а может быть, я и стал таким потому, что тогда я ее так мощно любил, что вот задал себе задачу стать таким, какие ей нравились? Никто не сможет с определенностью ответить на этот вопрос. Но вот стал. Еще я похож на персонажа фильма Бунюэля «Этот неясный объект желания». Обыкновенные люди имеют тенденцию сравнивать меня то со Львом Троцким, то с Дон Кихотом, но это общие, поверхностные сравнения. Сэр Стефан, персонаж Бунюэля, а еще актер, игравший в фильме «Французский контакт», — ближе. На самом деле это типаж Макса фон Зюдова, сыгравшего Гарри/Германа в фильме «Степной волк». Я, признаюсь, люблю эту интеллигентскую книгу. И герой Гарри, абсолютно противоположный мне, мне нравится.
Так вот мы и живем, сменяя личины. Ну хотя бы те, кто достиг определенного уровня развития. В самом начале девяностых годов, когда я запоем погружался в атмосферу извержений народных вулканов, жил в горячих точках и писал о них, я носил короткие волосы и камуфляж. Попав в грандиозную реальность мистического Алтая, отпустил себе бородку китайского философа, в таком облике было сподручнее медитировать на горных вершинах. Когда меня сняли с вершин спецслужбы в первый год XXI века и посадили в тюрьму «Лефортово», я сохранил облик китайского философа. Когда меня привезли в колонию, я изменил внешность сам, не желая сражаться с администрацией по этому поводу: я стал зэком с кожей, обтягивающей череп, несколько вертикальных морщин и постное лагерное выражение лица.
Покинув лагерь, я тотчас постарался стать опять китайским философом. На фотографии в моем общегражданском паспорте — чуть обросший щетиной на черепе и на подбородке, я все-таки похож единственно и недвусмысленно на только что освободившегося зэка и больше ни на кого. Так и хочется сказать себе: «Здравствуйте, зэка Савенко». А этот паспорт будет представлять меня до конца дней моих, всякий раз напоминая о заключении. Мне нужно было послушаться моего адвоката Сергея Беляка, он советовал мне сделать новую фотографию перед самым получением паспорта. Дело в том, что я ждал паспорта шесть месяцев и за это время, конечно, изменился. Но я не послушался тогда и теперь до конца дней моих, извлекая «общегражданский», буду вспоминать лагерь, а другие — те, кто получит паспорт в руки, — будут мгновенно понимать: надо же, вроде интеллигентный человек, очки, бородка, а вот, оказывается, побывал за решеткой, преступник.
— Ну и побывал, — хочется мне сказать, — ну и преступник, а я горжусь! — хочется мне сказать им. Тем безымянным персонажам, которые меня сажали.
На самом деле происходит совершенствование облика по мере духовного возмужания героя, если духовное возмужание имеет место. Первый признак неудачного и болезненного развития — это когда юношеские фотографии человека остаются его лучшими фотографиями. А на последующих он хиреет, мрачнеет, опускаются уголки губ, человек становится некрасивым. Увы, лишь немногие становятся с течением жизни более красивыми, благородными и одухотворенными. Большинство становятся похожи на злых либо несчастных животных. Я твердо верю в то, что существует связь между обликом человека и его деяниями. Оттого по-своему уродливы все без исключения российские прокуроры и судьи. Да и простые люди; посмотрите на улицах и в общественном транспорте: многих безжалостно отметили пороки: чревоугодие, сластолюбие, похотливость, алкоголизм. Даже мой добродетельный отличный отец был к старости отмечен: в последние годы жизни его череп стал похож на сморщенный орех. Сказалась слабость его характера, чрезмерное добро также оставляет свой след. Добавлю, что лучше не видеть в конце жизни тех, кого вы прежде любили. Особенно остерегайтесь женщин из вашего прошлого, они все будут иметь крайне деструктивный вид.
Конец света 2030
В 1977 году в Нью-Йорке я бродил безработным по улицам, был одинок, меня в полуголодном состоянии посещали видения, которые я нацарапывал в блокнот. Блокнот потом стал книгой «Дневник неудачника». Там есть и видения будущего. Вот такое одно:
«…Бензин плавает в океане, ветер гремит железом, крысы бегают по комнатам и даже по потолкам, а тараканов нет только потому, что их пожрали крысы…
Стада могучих гадких дурнопахнущих полузверей, полунасекомых закрыли солнце, деревья черны и потеряли листву, обледенение медленно движется с севера на юг, кое-где земля уже трескается и поглощает дома, людей остается всё меньше, планета принимает осиротелый вид».
Не так давно я наткнулся на сообщение, которое меня основательно встряхнуло. Оказывается, в Тихом океане давным давно образовались гигантские даже не острова, но материки пластикового мусора. Принесенные течениями и ветрами в те места океана, где относительно спокойно, где царит вечный штиль, сбились воедино в желеобразную массу пластиковые бутылки, пакеты, зубные щетки, зажигалки, шприцы, легкие пластиковые отходы жизнедеятельности человека. Существуют два огромных материка мусора: Западный мусорный участок — в самом центре Тихого океана, к востоку от Японских островов, и Восточный мусорный участок — тот плавает между Калифорнией и Гавайскими островами. Великий Тихоокеанский мусорный остров (Западный) имеет площадь более миллиона квадратных километров. Под воду он уходит метров на семьдесят. Разумеется, гибнут птицы и морские животные, в год погибает около миллиона птиц и более ста тысяч особей морских млекопитающих. В желудках мертвых птиц находят шприцы, зажигалки и зубные щетки. Птицы заглатывают их, принимая за еду.
Над этими мрачными материками мусора стоит удушливый запах — это гниют попавшие в пластиковый плен водоросли. Еще там расплодились несколько видов насекомых; видимо, их я «увидел» в 1977 году и написал «стада летучих гадких дурнопахнущих полузверей, полунасекомых».
А помните, как взорвалась платформа «Бритиш петролиум» в Мексиканском заливе несколько лет назад? Как долго-долго пытались остановить хлещущую в Мексиканский залив нефть, а нефть всё хлестала и хлестала со дна, заражая эти чудесные и богатые тропические воды. И длилось это многие месяцы. «Бритиш петролиум» оштрафовали на какие-то миллиарды долларов, но разве глупые зеленые бумажки могут компенсировать ущерб, нанесенный нашей матери-природе? Нет, конечно. Гнусная нефть налипла в глубинах на всё живое и будет, может быть, вечно разъедать всё живое в заливе. Нужно было не миллиардами наказывать, а залить эту желанную им нефть жадным директорам «Бритиш петролиум» в глотки.
В марте 2011 года волна цунами после землетрясения свыше девяти баллов разрушила один из атомных реакторов атомной станции в Фукусиме, Япония. Японское правительство, как и все правительства в мире, стало лгать миру, скрывая масштабы катастрофы. На самом деле радиация с самого начала попала в воды Тихого океана и в воздух и была ветрами отнесена так далеко, как в штат Калифорния, Соединенные Штаты Америки. Зафиксирована радиация была и в Приморье. Тысячи тонн загрязненной радиацией воды, использованной для охлаждения реактора, путешествуют сейчас с течениями вместе, заражая морепродукты, и никакой Онищенко не сказал нам: «Не ешьте рыбу и морепродукты с Дальнего Востока!» Потому что это подорвет экономику Дальнего Востока, потому не сказал.
То, что происходит с планетой, это уже не экологическая катастрофа. Это уже по масштабам приближается к финальной планетарной катастрофе.
В июне этого года ученые констатировали необычайно быстрое (в четыре раза быстрее, чем в последнее время) таяние ледников в Гренландии. Целые острова, размером с нью-йоркский Манхэттен, откалывались и уплывали в море. А в сентябре, то есть где-то через два месяца, появился прогноз, что все льды в Арктике и льды в Гималаях растают в течение четырех лет. Ранее мы слышали подобные прогнозы, но времени нам оставляли больше. Оставляли пятьдесят лет, тридцать лет, двадцать пять лет…
От истощения запасов грунтовых вод уже страдают сверхгорода Мехико, Бангкок, Буэнос-Айрес, Джакарта…
Население планеты стремительно увеличивается, а запасы воды уменьшаются. Арктические льды растают напрасно, человечество не успело придумать способ их опреснения. Вместе с растаявшими льдами Гренландии и Антарктиды арктические талые воды подымут уровень Мирового океана. Под водой исчезнет Великобритания, часть Германии. Куда они переселятся? Бог весть. А вот льды Гималаев быстро сбегут через наши сибирские реки в океан. Мы ничего не успеем получить.
Человечество высосало уже большую часть запасов воды из глубин планеты. «Во многих местах подземные водоносные слои так быстро иссякают, что спутники NASA регистрируют изменения в силе земной гравитации», — констатирует Брайан Фейган, автор книги «Эликсир: история воды». Он констатирует, что войны за воду могут начаться на планете к 2030 году.
На этот же год приходится ряд негативных прогнозов, которые в совокупности, если оправдаются (а похоже, что они оправдаются, только вернитесь к началу моего текста, всё выглядит угрюмо, не правда ли?), могут сделать его завершающим в истории человечества. В этот год исчерпаются запасы нефти. Производство пищи достигнет своего пика, в то время как человечество разбухнет до, возможно, 9 миллиардов человек (вспомним старого Мальтуса!). Объем доступных земель будет плотно заселен до отказа.
Все негативные прогнозы говорят примерно об одной области дат вблизи 2030 года. Тихий океан, видимо, станет совсем мусорным и таким же мертвым, как Москва-река. Вокруг атомных электростанций образуются зараженные радиацией пустыни. Гостям будут подавать графин с пресной водой, как сейчас ставят на стол бутылку дорогого шампанского.