Крамов (читатель, конечно, узнал его) упал на спину, гулко ударившись об пол затылком. Семен Никитич подошел с выражением ледяного спокойствия на лице.
— Семен Никитич, — еле слышно прошептал Крамов. — За что? Ведь верой и правд…
Но Семен Никитич не дал убийце договорить, выстрелив тому прямо в лоб. Фарфоровые осколки брызнули во все стороны.
3Стеная, я лежал на полу рядом с мертвым секьюрити. Мне казалось, что я и сам мертв. Но я был жив. Откуда-то сбоку подошел Олег Власыч. Он улыбался. Он потирал красные ладошки.
— Вставайте, Сергей Леопольдович!
Опираясь на его руку, я поднялся. В супермаркете кроме меня, Олега Власыча и Семен Никитича были только два трупа — телохранителя и киллера. Директор, посетители, персонал и репортеры разбежались.
Но вот появилась одна физиономия с камерой, за ней другая, третья, вспышки снова ослепили меня, отовсюду неслись вопросы:
— Сергей Леопольдович, вы не ранены?
— Вы не ожидали покушения?
— Не стоит ли за этим ваш конкурент?
— Господа, — подскочил сияющий Семен Никитич. — Оставьте! Сергей Леопольдович сильно переволновался.
В руке у него была простреленная банка пива, к которой он время от времени прикладывался.
— Инцидент не останется безнаказанным, Алильханову стоит это учесть, — пообещал в телекамеру Олег Власыч.
Меня подхватили под руки и повели прочь из супермаркета. Откровенно сказать, никогда я не чувствовал себя столь паршиво…
Глава пятнадцатая Бал-аукцион
1Зал был полон: разодетые в пух и прах дамы, мужчины все сплошь во фраках. Люстры с миллионами лампочек бросали на лица мертвенный блеск, и казалось, что я нахожусь в магазине, где продают кукол.
На мне тоже надет был фрак и, надо сказать, я ощущал некоторую скованность в движениях — то ли с непривычки, то ли оттого, что сшит он был, скорее, для карлика, а я, признаться, довольно крупный индивид.
Со мной был Олег Власыч, фрак сидел на нем мешком и, думаю, поменяйся мы с ним одежей, всем стало бы лучше.
Олег Власыч сегодня необычайно важничал — надувал щеки, гордо наклонял голову, когда мимо проходил какой-нибудь хлыщ, целовал дамам ручки.
— Бал, — говорил он мне шепотом, — Ах, Сергей Леопольдович, как я люблю балы! Слава Богу, традиция возвращается.
Не знаю, как было раньше, но нынешняя бальная традиция заключалась в том, что все присутствующие, включая и дам, бродили по залу с фужерами в руках и говорили все о том же электорате, компромате и нефтяных скважинах.
— Олег Власыч!
— Октавий Лактионович! Сколько лет, сколько зим!
К нам подошел некто длинный с ртутными такими глазками и шевелюрой, очертаниями напоминающей Голгофу.
— Ах, какая приятная встреча!
Олег Власыч и длинный расцеловались.
— А это ваш подопечный? — сладким голосом пропел Октавий Лактионович, отравляя меня своими глазами.
— Это — наш общий начальник, — улыбнулся Олег Власыч. — В не столь отдаленном будущем.
— Ха-ха-ха, — рассмеялся длинный. — Позвольте вам не поверить.
— Да уж поверьте, — сказал Олег Власыч, продолжая улыбаться. Ах, сколько сахара было в этой улыбке.
— И рад бы, но …. — Октавий Лактионович развел руки в стороны. — Ну что же, не буду вас отвлекать. Прощайте, милейший Олег Власыч!
— Всего хорошего, любезнейший Октавий Лактионович!
Как только длинный отчалил, лицо Олега Власыча исказилось злобой:
— Кто это был? — поинтересовался я.
— Крысин, начальник штаба Алильханова, — ответил Олег Власыч, делая большой глоток из фужера. — Профессиональная сволочь.
2Я все ждал музыки и танцев — мазурки или венского вальса, но дождался дворецкого, который вышел в зал и крикнул зычным голосом:
— Прошу на аукцион!
Олег Власыч потянул меня за рукав, и мы проследовали в небольшую залу, где стояли невысокие черные кресла. Приятно было после почти двухчасового бдения ощутить их мягкую упругость. На моем кресле, в отличие от кресла Олега Власыча, лежал даже веер.
— А вот и он.
Я посмотрел туда, куда указывал Олег Власыч — шишка на лбу неприятно заныла — к первому ряду кресел продирался Алильханов. Рядом с ним вышагивал длинный Крысин.
Неподалеку от первого ряда расположилась небольшая эстрада с трибуной. Там же на мраморном постаменте стояла странная статуя — вроде как крылатая женщина с оторванными руками и головой.
Откуда ни возьмись, точно сказочный колобок, на эстраду выскочил … да это и был Колобок — щеки что репа, живот так и норовит оторвать пуговки на фраке, в руке у него был деревянный молоток.
— Господа, — крикнул Колобок. — Начнем же то, чего ради явились сюда, — аукцион, извиняюсь за выражение. Все собранные денежки пойдут на нужды нуждающихся, извиняюсь за выражение.
Он стал за трибуну и вдруг, словно за провинность какую, ударил по ней молотком:
— Лот «Победа». Пятьсот тысяч, кто больше?
Я смотрел на происходящее сквозь пальцы, больше разглядывая плечи дам, а вот Олег Власыч весь подался вперед, собрался, натянулся как стрела.
— Шестьсот тысяч, господин Алильханов, раз, — бормотал между тем Колобок, — Шестьсот тысяч два…
Дамы, плечи которых я рассматривал, отчего-то обернулись и сами стали смотреть на меня. Я недоуменно огляделся — да все глаза в этом зале были обращены к моей скромной персоне!
— Поднимите веер, — прошипел Олег Власыч, багровея от ярости.
Я испугался и поднял веер.
— Семьсот тысяч, господин Антушкин, раз, — вытерев пот со лба, пропел Колобок.-
Семьсот тысяч, два.
Алильханов блеснул на меня глазами и поднял веер.
— Восемьсот тысяч, господин Алильханов, раз…
Так мы поднимали веера до тех пор, пока Колобок не начал:
— Два миллиона господин Алильханов, раз. Два миллиона два.
Я, вошедший в азарт, готов был поднять веер, но Олег Власыч пребольно ударил меня под коленную чашечку.
— Два миллиона три! Победа продана!
Алильханов, вдруг осунувшийся и словно даже похудевший, полез к эстраде получать свою безрукую статую, стараясь сохранить улыбку на лице.
— Пойдемте, Сергей Леопольдович, — весело сказал мне Олег Власыч, — Мы победили.
Чувствуя онемение в колене, я едва сдержался, чтобы не ударить его по седой голове деревянной ручкой веера.
Глава шестнадцатая Вертеп
После бала к нам присоединился Семен Никитич. Он был в приподнятом настроении и, как будто слегка навеселе.
— Победа, — говорил он, прыгая через разноцветные от неона лужи к «линкольну». — Ах, как она пьянит!
Чтобы пьянила не только победа, мы отправились в то место, которое Олег Власыч назвал «раем и адом в одном флаконе».
Как только мы вошли, сопровождаемые раболепной улыбкой швейцара, я сразу понял: да, рай и ад.
Публика толпилась у двух широких бочек, на каждой танцевала полуголая девица.
— Пройдемте во-он туда, — улыбаясь, пригласил Семен Никитич. — Кажется, там наша хорошая знакомая.
И верно — девушка, танцующая на одной из бочек, показалась мне знакомой.
— Здравствуйте, Сергей Леопольдович, — весело сказала она, выделывая своим чудным телом такое, что сам черт не брат.
— Степа, — ахнул я, — А как же Киря?
— Киря с бабушкой.
Должен признаться, эта встреча меня малость расстроила: я привык уже относиться к Степе как к собственной дочери. Но хорошее абрау-дюрсо понемногу выветрило тяжелую думу, столь свойственную русскому человеку.
— Можно проголосовать? — подошел мужичок, что называется, интеллигентного вида. Одет он был в весьма потрепанное пальтишко, и было странно, что его сюда пустили.
— Конечно, — Степа улыбнулась и немного наклонилась. Мужичок слегка дрожащими пальцами просунул в резинку на, простите, трусах девушки какую-то бумажку.
Странная вообще здесь была публика! Многие похожи на нищих, кое-кто и вовсе ни на кого не похож. И, тем не менее, они пили вино и разглядывали умопомрачительных девушек. Таких, как Степа. Я повернулся посмотреть, какова вторая девушка, и увидел Алильханова. Он стоял рядом с бочкой, приторно морщась. Длинный начштаба что-то шептал ему на ухо.
— Мы за вас, — сказал мне, подойдя, какой-то толстяк. В руке у него была авоська с батоном и кефиром.
Он неуклюже засунул за резинку на трусах Степы бумажку и ушел.
Теперь люди подходили десятками, и моей горничной скоро пришлось высвободить из-за резинки целую пачку бумажек.
«Куда же она их денет?» — подумал я и тут же получил ответ. Оказывается, в бочке была прорезь, в которую все бумажки самым расчудесным образом и поместились. Кроме одной, отлетевшей в сторону.
Я поднял ее. Развернул.
Я поднял ее. Развернул.
«БЮЛЛЕТЕНЬ ДЛЯ ГОЛОСОВАНИЯ
АЛИЛЬХАНОВ
АНТУШКИН».
Напротив моей фамилии стояла жирная галочка.
Вдруг кто-то положил мне руку на плечо. Я посмотрел — тот, из зеркала.
— Поздравляю!
Закричав от неожиданности, я, конечно, проснулся.
Глава семнадцатая Примирение непримиримых
1Дурные сны всегда портят аппетит, поэтому, когда Степа принесла завтрак, я лишь поковырял ложкой яйцо и выпил полчашки кофе.
— Степа, — проговорил я, все еще не в силах забыть сон, — Ты как-то сказала, что трудилась в ночном клубе.
— Да, это правда.
— А ты часом не танцевала, как бы это сказать, не совсем одетой?
— Ну что вы, Сергей Леопольдович, — неподдельно возмутилась горничная. — Я работала официанткой.
«Официанткой, — с облегчением подумал я. — Ну, это еще ничего».
Степа, похоже, обиделась, мило так надула губки.
— Ну, не сердись.
— А что вы хотели бы, чтоб я была танцовщицей? — чуть не плача, спросила девушка.
— Нет, что ты! Терпеть их не могу.
И, конечно, соврал. Я, откровенно сказать, не прочь был бы иметь горничной этакую Мату Хари.
Степа утешилась и поспешила сообщить:
— Семен Никитич приехал.
2Семен Никитич был сегодня весьма оживлен. Потирал руки, напевал что-то, один раз даже, пока мы шли по лужайке к «линкольну», подскочил, словно козленок.
Его веселье понемногу передалось и мне, подумалось: а как хорошо было бы сейчас отправиться на речку, соорудить шашлычок.
Но вместо речки пришлось влезть в черный салон машины, где сидел уже, утопая в газете, Олег Власыч.
— По экзитполу лимит в один процент, — непонятно сообщил он, вынырнув на мгновение, и тут же снова скрылся за бумажной волной.
— Ничего, прокатит, — не совсем уверенно сказал Семен Никитич. — Экзитпол не отражает реального коленкора.
Олег Власыч снова вынырнул и мои санчопансы начали свой обыкновенный разговор, от которого у меня начиналась дрожь в скулах.
— Как же наблюдатели? — спросил Семен Никитич.
— От ПАСЕ как всегда глухо, не признают, — весело доложил Олег Власыч, — Но на то они и ПАСЕ, чтоб не признавать. Зато СНГ дружно признали.
— Ну, еще бы! А явка?
— Небывалая, Семен Никитич, небывалая — девяносто процентов!
Семен Никитич присвистнул:
— Ого! Небось, и мертвые голосовали?
— Не без этого.
— Прибыли, — сказал шофер, а не то б я помер от скуки. Я впервые услышал его голос, напоминающий ворчание бульдога.
Перед нами словно бы висело в воздухе серое невзрачное здание, навевающее тоску и скуку.
«Только в коммуналках еще не бывал», — подумал я.
Однако как только мы вошли в подъезд, я понял, что ошибся: все здесь блистало чистотой, белизной и Бог весть, чем еще.
В длинном зале стены сплошь были увешены экранами. На экранах — какие-то графики, я, Алильханов, какой-то бородач. Бородач говорил все о процентах, явке, ОБСЕ и ПАСЕ.
Кругом сновали, размахивая какими-то бумажками, знакомые мне островитяне.
— Делайте вид, что очень волнуетесь, — шепнул мне на ухо Семен Никитич.
Я тут же исполнил его просьбу, так как и в самом деле начинал волноваться: терпеть не могу находиться в таких вот рабочих ульях.
Мы с Семен Никитичем присели в широкие кресла подальше от трескучих экранов. Олег же Власыч, напротив, пошел слушать бородатого.
— Нарушение в пятьдесят седьмом, — подскочил к нам островитянин Ватрушкин. — Алильханов опоил наблюдателей водкой.
— Чепуха, — отмахнулся Семен Никитич. — Это не нарушение.
— Так водка — то мадагаскарская, коллекционная.
— А, так это другое дело, — воскликнул Семен Никитич. — Немедля перешли в ЦИК!
— Есть, — Ватрушкин отдал салют и убежал.
Мы сидели в креслах довольно долго, островитяне скакали вокруг, время от времени обращаясь к Семену Никитичу, меня же никто словно и не замечал, как я ни делал вид, что очень — очень волнуюсь.
Наконец по залу прошелестело: «Объявляют!»
— Рытвина на большой экран, — тонким голосом крикнул Олег Власыч.
Загорелся висящий напротив нас громадный экран, на нем высветился все тот же бородач.
— Голоса подсчитаны на восемьдесят процентов, — сказал он. — Так что уже сейчас мы можем назвать победителя. Им стал Сергей Леопольдович Антушкин: семьдесят пять процентов голосов избирателей.
— Сделайте вид, что ошеломлены, — настойчиво шепнул мне Семен Никитич.
Это было непросто, так как я ни на мизинец не был ошеломлен. А вот островитяне от радости скакали, что твои горные бараны. Ватрушкин, тяжело дыша, бросился ко мне, жал руку, немой от восторга.
— Сергей Леопольдович, Алильханов приехал! — крикнул кто-то.
Я внутренне сжался, на этот раз готовый дать отпор, но конкурент вошел в залу семенящим шагом, робко заглянул мне в глаза. И следа не осталось в нем от грозного Алильханова.
— Поздравляю, Сергей Леопольдович.
— Спасибо, Андрей Даниилыч. — ответил я, кивая ошеломленной головой.
Островитяне тем временем приволокли шампанское и — началось!
Рассвет я встретил под столом в обнимку с Алильхановым.
Глава восемнадцатая Загородная жизнь
1Последняя вылазка стала казаться мне и вправду последней. Я преспокойно жил в своем дворце, никто не докучал мне, и помаленьку я начал превращаться в настоящего барина, даже стал требовать от Степаниды или филипинки чесать мне на ночь пятки. Семен Никитич и Олег Власыч не появлялись уже так давно, что мне начало грешным делом казаться — уж не приснились ли мне они, и не только они, но и Ж…, театр, актерство. Может быть, я родился в этом дворце и здесь же помру, и повесят мой портрет рядом с портретами моих предков?
За дворцом мною было обнаружено превосходное поле для гольфа. Вообще здесь я часто делал открытия — то сауна в подвале, то шкаф в стене, то какая-то штуковина со стеклянным глазком — и всегда ощущал себя чуть ли не Ливингстоном.
Секьюрити оказались превосходными партнерами для гольфа, и я дни напролет проводил на поле, крича во всю глотку: «Мя-яч!».
Несмотря на приближающуюся осень, солнышко еще припекало основательно, и я часто загорал на крыше дворца.
Ничего не знаю приятнее, как, хорошенько повалявшись на солнце, чтобы кожа стала горячей, вдруг нырнуть в прохладную синеву бассейна. Миллионы ласковых иголочек вонзаются в тебя, от воды идет легкий пар, ты шипишь, словно гвоздь, остужаемый кузнецом. Э — эх, благодать!
Одно только смущало меня — отсутствие женской ласки. К Степаниде, как вы уже изволили заметить, я относился совершенно по-отцовски, а филипинка была замужняя. Больше лиц женского полу во дворце не имелось.
Сей недостаток я усердно возмещал за столом. Повар — француз, которого я как-то «открыл» во флигеле, оказался большим фантазером и с удовольствием исполнял мои причуды. С его помощью я смешивал кухни, казалось бы, взаимоисключающие, как то: русскую и китайскую, а в итоге получалось очень даже вкусно.
Заглянув как-то на третий этаж дворца, я «открыл» целый оркестр во главе с симпатичным бородатым дирижером. По воскресеньям я ходил туда, и мне играли Шуберта и Шопена.
В подвальном помещении сидел китаец — иглоукалыватель. По четвергам я спускался к нему и, получив порцию иголок в спину и затылок, наутро чувствовал себя бодрым и свежим.
2Время от времени ко мне приезжали странные люди, называющие себя просителями. Я принимал их от нечего делать. Они корчили жалкие физиономии, а между тем, одеты были в костюмы от «версаче».
— Сергей Леопольдович, мы должны быть уверены, — говорили они, заглядывая мне в глаза. — Что не будет реструктуризации и пересмотра.
— Пересмотра чего?
— Ну… — здесь они невинно поднимали глаза к потолку, предоставляя мне догадаться самому. Но я, конечно, не догадывался.
— Пересмотра итогов приватизации, — вздохнув, говорили они.
— Ах, это, — смеялся я. — Нет, что вы, пересмотра не будет!
Тогда улыбки, словно тропические цветы, расцветали на их лицах, и уезжали они всем довольные. Я смотрел с балкона, как странные люди садятся в машины, и думал: «И зачем они приезжали?»
3Однако подобные посещения были столь редки, что, как я уже намекнул, даже развлекали меня. Но были и те, кто досаждал, — типы в разноцветных футболках и с фотоаппаратами. Беспрестанно снимая меня, они шныряли в кустах вдоль ограды, некоторые, наиболее смелые, даже перебирались через ограду. Секьюрити спускали на них собаку.
Часто во время гольфа за оградой появлялась вдруг искательная физиономия и начинала:
— Сергей Леопольдович, не могли бы вы немножко, простите, пригнуться?