Дэн Уеллс Партиалы - 2 Фрагменты
Часть 1
Глава 1
— Поднимем наши бокалы, — произнес Гектор, — за лучшего офицера Новой Америки.
Комната ожила звоном стекла и ревом сотни голосов: «Корнуэлл! Корнуэлл!» Мужчины наклоняли свои чаши и бутыли и, в унисон булькая, опустошали их, а затем резко опускали или даже бросали на пол, когда выпивка в них кончалась. Сэмм молча наблюдал, почти неуловимо подстраивая свою подзорную трубу.
Окно было мутным, но он все равно видел, как солдаты ухмылялись, корчили гримасы, хлопали друг друга по спине, смеялись над грубыми шутками и старались не смотреть на полковника. Линк в любом случае сообщит им о Корнуэлле всё.
Спрятавшись в деревьях с противоположной стороны долины, находясь далеко за пределами действия линка, Сэмм не мог похвастаться такой роскошью.
Он подкрутил ручку штатива, поворачивая микрофон на малейшую долю миллиметра влево.
С такого расстояния даже небольшое изменение угла поворота заставило звуки большой комнаты завертеться — диапазон слышимости перемещался из одной части помещения к другой. Голоса в наушниках Сэмма слились воедино, обрывки слов и фраз пронеслись быстрым пятном звуков, а затем раздался другой голос, такой же знакомый, как и голос Гектора, — это был Адриан, бывший сержант Сэмма.
— ...Так и не узнал, что поразило их, — говорил Адриан. — Линия врагов распалась, именно так, как было запланировано, но на несколько минут стало куда опаснее, чем было до этого. Враг был дезориентирован и палил по всему, что было перед ним, слишком яростно, чтобы остановить его. Корнуэлл все это время сдерживал фланг, ни разу не дрогнув, а сторожевая псина все выла и выла; она почти оглушила нас. Не существует псины более верной, чем та. Она обожала Корнуэлла. Это была последняя крупная битва из увиденных нами в Ухани[1], а пару дней спустя город был нашим.
Сэмм помнил ту битву. Ухань была взята почти шестнадцать лет назад, в марте 2061, и стала одним из последних павших в Изоляционную войну городов. Но это было место одной из первых встреч Сэмма с врагом; до сих пор он помнил звуки, запахи, резкий привкус пороха в воздухе.
Его разум загудел от воспоминания, а по мозговой коре пронеслись призрачные данные линка, что вызвало небольшой выброс адреналина. Инстинкты и навыки ответили почти мгновенно, и степень восприятия Сэмма усилилась, и он сидел, скорчившись, на склоне холма, готовясь к битве, которая существовала теперь только в его воображении.
Едва ли более, чем миг спустя, последовала противоположная реакция — успокаивающая волна близости. Он днями не пользовался линком, и внезапно появившееся ощущение, реальное или нет, оказалось почти болезненно приятным.
Сэмм закрыл глаза и постарался продлить момент, зацепиться за ощущение; он сосредоточился на воспоминаниях, заставляя себя заново их прочувствовать, ярче и ярче, но через несколько мимолетных мгновений они уже ускользнули. Он оказался в одиночестве. Открыв глаза, он снова взглянул в свою подзорную трубу.
К этому времени принесли еду; большие металлические подносы были завалены свининой, от которой шел пар. Стада диких кабанов встречались в Коннектикуте довольно часто, но по большей части в лесных чащах вдали от поселений Партиалов.
Должно быть, чтобы устроить пиршество, подобное этому, охоте пришлось зайти довольно глубоко в лес. Живот Сэмма заурчал при виде всего этого великолепия, но Партиал не шевельнулся.
Вдалеке солдаты напряглись, слегка, но все разом — линк предупредил их о чем-то, о чем Сэмму оставалось только гадать. «Полковник», — подумал он и переместил свою трубу, чтобы посмотреть на Корнуэлла. Тот выглядел так же плохо, как и обычно, — исхудалым и мертвенно-бледным — но его грудная клетка все еще поднималась и опадала, и в данный момент с ним, казалось, все было в относительно порядке.
Кроме, разве что, легкой маски боли. Мужчины в комнате игнорировали ее, и Сэмм решил сделать то же самое. Судя по всему, время еще не пришло, и празднество продолжалось. Сэмм подслушал еще один разговор — еще кто-то предался воспоминаниям о временах Изоляционной войны — и пару историй о революции, но ничто так сильно не возбудило его память, как рассказ сержанта.
В конце концов ему стало невмоготу от вида свиных ребрышек и чавканья, и Сэмм осторожно выудил из своей сумки пластиковый пакет с вяленой говядиной. Она едва ли шла в какое-то сравнение с сочными ребрышками, которыми наслаждались его бывшие сослуживцы, но все же это было кое-что. Сэмм вернулся к подзорной трубе и обнаружил, что майор Уоллис как раз поднялся, чтобы держать слово.
— Сегодня подполковник Ричард Корнуэлл не в состоянии произнести речь, но мне выпала честь сказать несколько слов от его имени.
Уоллис был медлительным; это касалось не только его походки, но и жестов и речи — каждое его движение было размеренным и обдуманным.
Он выглядел так же молодо, как Сэмм — восемнадцатилетним юношей — но на самом деле он его возраст приближался к двадцати — к окончанию «срока годности». Через несколько месяцев, а может быть, и недель, он начнет гнить, как сейчас Корнуэлл. Сэмм почувствовал дрожь и плотнее натянул на плечи куртку.
В пиршественной зале стало так же тихо, как и вокруг Сэмма, голос Уоллиса с силой разносился по помещению, высоким эхом отдаваясь в наушниках Сэмма:
— Я имел честь служить с полковником всю мою жизнь; именно он вынул меня из взращивающей капсулы, он же провел для меня курс молодого бойца. Он лучший из всех, кого я встречал, и замечательный лидер. Мы не имеем отцов, но, если бы имели, я хотел бы думать, что мой был бы таким, как Ричард Корнуэлл.
Он сделал паузу, и Сэмм покачал головой. Корнуэлл и был их отцом, во всех отношениях, кроме биологического. Он учил их, направлял, защищал — делал все, что должен был делать настоящий отец. Всё то, чего Сэмму никогда не доведется сделать.
Он подкрутил зум подзорной трубы, как можно сильнее увеличивая изображение лица майора. Слез не было, но глаза смотрели мрачно и устало.
— Мы были созданы, чтобы умереть, — продолжил майор. — Чтобы убить, а затем умереть самим. Наши жизни служили лишь двум целям, и первой мы достигли пятнадцать лет назад.
Иногда мне кажется, что наибольшая жестокость заключается не в самом «сроке годности», а в том, что нам пришлось ждать все эти пятнадцать лет, чтобы узнать о нем. Младшим из вас хуже всего, потому что вы уйдете последними. Мы были рождены в войну, и мы достигли нашей славы, а теперь мы сидим в зале угасания и смотрим, как умираем, один за другим.
Партиалы в комнате снова напряглись, на этот раз заметнее, некоторые подскочили на ноги.
Сэмм резко крутанул трубой, переводя ее на полковника, но то, что она была настроена для четкого изображения лица майора, заставило его растеряться, и несколько наполненных паникой мгновений он беспомощно осматривал комнату под крики «Полковник!» и «Время!».
В конце концов он отстранился, перенастроил оптику, и стал подбирать зум с расстояния почти в милю. Он нашел взглядом постель полковника, стоящую на почетном месте в передней части комнаты, и стал смотреть, как старик дрожит и кашляет, а из уголков его рта вытекают капельки черной крови.
Он уже выглядел трупом, его клетки разлагались, и тело гнило почти на глазах у Сэмма и остальных наблюдавших за сценой солдат. Полковник захрипел, сморщился, дернулся и замер.
Комната наполнилась тишиной.
Сэмм с каменным лицом смотрел, как солдаты исполняли последний посмертный обряд: не произнося ни слова, они открыли окна, отвели в стороны занавески и включили вентиляторы.
Люди встречали смерть рыданиями и речами, воем и скрежетом зубов.
Партиалы же встречали ее так, как могли только они: через линк. Их тела были созданы для сражений; умирая, они испускали набор информации, чтобы предупредить своих товарищей об опасности, а те, уловив ее, в свою очередь передавали дальше, бросая клич. Сейчас вентиляторы раздували воздух и разносили информацию по миру, так, чтобы все восприняли ее линком и узнали, что умер великий.
Сэмм замер в напряженном ожидании, позволив ветру обдувать свое лицо. Он и хотел этого, и не хотел; в единое целое сочетались близость и боль, общность и грусть. Гнетущим казалось то, как часто в последнее время одно приходило неотделимо от другого.
Он смотрел, как внизу, в долине, дрожали на ветру листья деревьев, как ветви мягко покачивались из стороны в сторону от дуновения воздушных потоков. Информация не дошла.
Он был слишком далеко.
Сэмм разобрал подзорную трубу и микрофон дальнего действия, запихнул их и небольшую солнечную батарею в сумку. Дважды осмотрелся вокруг, чтобы убедиться, что ничего не забыл; пластиковый пакет уже занял свое место в ранце, наушники были уложены в сумку, винтовку он повесил на плечо.
Даже следы от штатива на земле он затоптал ботинком. Ничто не напоминало о том, что он вообще здесь был.
В последний раз он кинул взгляд туда, где встретил свою смерть его полковник, натянул противогаз и скользнул обратно в изгнание. На этом сборище дезертирам места не было.
Глава 2
Солнце проглядывало через провалы сквозь линию горизонта, образовывая на побитых улицах узор из неровных желтых треугольников. Кира Уокер внимательно смотрела на дорогу, присев возле проржавевшей машины такси на дне глубокой городской канавы. Трава, кустарники и молодые деревья, пробившиеся через потрескавшийся асфальт, стояли недвижно, нетронутые ветром. Город казался совершенно застывшим.
Но что-то все же двигалось.
Кира положила винтовку на плечо, надеясь, что оптический прицел даст ей возможность получше осмотреться, но тут же вспомнила, и далеко не первый раз, что разбила прицел в пещере на прошлой неделе. Она выругалась и опустила оружие.
«Как только я здесь закончу, найду ружейную лавку и заменю эту дурацкую штуковину».
Она уставилась на дорогу, пытаясь различить, чему принадлежали какие тени, и снова подняла винтовку, пробормотав себе под нос проклятие.
Привычка — вторая натура. Кира пригнула голову и метнулась к другому краю такси. В сотне футов от нее находился грузовик, половина корпуса которого высовывалась на дорогу, и этого должно было хватить, чтобы скрыть ее передвижения от чего-то или кого-то, что бы это ни было.
Она высунулась из своего укрытия и почти минуту смотрела на неподвижную улицу, затем сжала зубы и побежала. Ни пуль, ни звука шагов, ни криков. Грузовик выполнил свою задачу. Кира подбежала к нему, опустилась на одно колено и выглянула из-за бампера.
Через кустарник пробиралась антилопа канна, ее длинные рога были закручены и смотрели в небо, а языком она исследовательски касалась молодых побегов и травы, растущих среди щебня.
Кира не шевелилась и внимательно наблюдала, она была слишком подозрительной, чтобы так сразу поверить, что это движения антилопы она заметила некоторое время назад.
Сверху запел кардинал[2], а несколько мгновений спустя ему вторил еще один. Яркие красные полосы засновали туда-сюда, завертелись и закрутились в воздухе, стали носиться друг за другом, виляя среди линий электропередач и светофоров.
Антилопа мирно занялась поеданием зеленых листьев молодого клена, не обращая ни на что внимания. Кира продолжала смотреть до тех пор, пока не убедилась, что больше ничего не заслуживало здесь ее внимания, а затем еще немного подождала, просто на всякий случай.
Нельзя было быть слишком острожным на Манхэттене. В прошлый раз, когда она здесь была, ее атаковали Партиалы, а на этот раз она уже успела повстречаться с медведем и пантерой.
Воспоминание заставило ее помедлить, обернуться и посмотреть, что было за ее спиной.
Ничего. Она закрыла глаза и сосредоточилась, пытаясь почувствовать, были ли поблизости Партиалы, но это не сработало. Это не работало и никогда раньше, по крайней мере она не чувствовала ничего, что показалось бы ей нужным ощущением, даже в течение той недели, которую она провела, тесно контактируя с Сэммом. Кира тоже была Партиалом, но она отличалась от остальных — судя по всему, у нее не было линка и некоторых других качеств Партиалов, кроме того, она взрослела, как любой нормальный человек.
Она не знала точно, что она такое, и ей не к кому было обратиться с расспросами. Ей даже не с кем было об этом поговорить — только Сэмм и сумасшедшая доктор Морган, ученый Партиалов, знали, кто она. Кира не сказала даже своему парню, и лучшему другу, Маркусу.
Она неловко поежилась и сморщилась от того неприятного замешательства, которое всегда следовало за вопросами о том, кто она.
«Это я и собираюсь здесь найти, — подумала она. — Ответы на вопросы».
Она повернулась и села на растрескавшийся асфальт, прислонившись к спущенной шине грузовика и снова вытаскивая свой блокнот, хоть к этому времени она уже знала адрес наизусть: пересечение пятьдесят четвертой стрит и Лексингтон-авеню. Ей понадобилось несколько недель, чтобы найти адрес, и еще не один день, чтобы пробраться сюда через руины. Возможно, она проявляла чрезмерную осторожность...
Она покачала головой. Осторожность не бывала «чрезмерной». Покинутые районы были слишком опасны, чтобы рисковать, а Манхэттен был одним из опаснейших. Она была осторожна и потому все еще жива; она не собиралась пересматривать стратегию, которая зарекомендовала себя с успешной стороны.
Она снова посмотрела на адрес, затем — на потрепанные погодой дорожные знаки.
Определенно, это то место. Она сунула блокнот обратно в карман и подняла винтовку. Пора зайти внутрь.
Пора навестить ПараДжен.
— Двадцать первый этаж, — вздохнула она. — Ну, конечно.
Многие старые здания были слишком ненадежны, чтобы входить в них; первая же после Раскола зима опустошила их: окна были разбиты, трубы прорвало, и к весне стены и полы насквозь пропитались влагой.
Десять циклов замерзания-оттаивания спустя стены покоробились, потолки прогнулись, а полы раскрошились на кусочки. Плесень покрыла дерево и ковры, в трещины проникли насекомые, и когда-то непоколебимое строение становилось опасной башней из обломков, фрагментов обшивки и висячих кусков, которые до сих пор не упали, а ждали только толчка, шага или громкого звука, чтобы обрушиться вниз.
Тем не менее, более высокие здания, особенно новые, как это, оказались более долгосрочными — хребтом их были стальные балки, а плотью — бетон и углеродное волокно.
Если продолжить аналогию, кожа их все же была слаба — ее составляли стекло, штукатурка, гипсокартон и ковры — но само строение оставалось крепким. Лестница, по которой поднималась Кира, сохранилась особенно хорошо, она была пыльной, но не грязной, и затхлость воздуха заставила Киру задаться вопросом, не стояло ли строение более-менее изолированным со времен Раскола.
Это придавало лестнице зловещее ощущение, ощущение гробницы, хоть Кира и не видела доказательств того, что кто-то здесь погиб. Она начала задаваться вопросом, вдруг такие действительно были, где-нибудь выше — вдруг кто-то шел по лестнице и в этот миг РМ забрал его жизнь, и этот кто-то оставался погребенным здесь до сих пор. Тем не менее к тому времени как Кира достигла двадцать первого этажа, она так и не увидела ни одного тела.
Она подумывала о том, чтобы продолжить подниматься и поискать кого-нибудь, просто чтобы удовлетворить сдерживаемое на протяжении двадцати одного этажа любопытство, но отказалась от этой идеи. В городе, равном этому по размерам, было достаточно трупов. В половине машин на улице сидели скелеты, а в домах и офисах их были еще миллионы.
Даже найди она какое-нибудь тело на этой старой забытой лестнице, это ничего не изменит.
Потянув, она открыла дверь и под скрип петель вошла в офис ПараДжен.
Конечно, это был не главный офис, который она несколько недель назад увидела на фотографии, где рядом с ней, маленьким ребенком, на фоне большого стеклянного здания и снежных гор стояли ее отец и опекунша, Нандита.
Она не знала, где это было, не помнила, как была сделана фотография, и с полной уверенностью считала, что не знала Нандиту до Раскола, но вот она — фотография. Ей было всего лишь пять лет, когда пришел конец света, на фотографии ей, наверное, четыре. Что это все означало? Кем на самом деле была Нандита и как она была связана с ПараДжен Неужели она в нем работала? А отец?
Кира знала, что он работал в офисе, но тогда она была слишком мала и теперь больше ничего не помнила. Если она действительно была Партиалом, было ли ее создание лабораторным экспериментом? Случайностью? Образцом? Почему Нандита ничего ей не говорила?
В некоторых отношениях, последний вопрос был самым главным. Кира прожила с Нандитой почти двенадцать лет. Если та знала, кем на самом деле была Кира — знала все это время и так ничего и не сказала — то Кире это совсем не нравилось.
От этих мыслей ей стало плохо, как и чуть раньше на улице.
«Я — пустышка, — подумала Кира. — Я — искусственно созданная структура, которая считает себя личностью, человеком. Я такая же фальшивка, как отделка из искусственного камня на этом столе».
Она вошла в приемную офиса и коснулась шелушащегося покрытия стойки администратора: прессованные пластиковые доски были покрыты винилом. Стол был едва ли натуральным, но все же существовал. Кира подняла глаза, заставляя себя забыть о беспокойствах и сосредоточиться на своей задаче.
Приемная была просторной для Манхэттена; обширная комната была заставлена потрескавшимися кожаными диванчиками и какой-то структурой из грубого камня, которая раньше, возможно, была водопадиком или фонтаном. На стене за стойкой был помещен массивный металлический логотип ПараДжен, такой же, как на здании с фотографии.