Мйелна вновь усмехнулась.
– За сотни лет, что я прожила, – ответила она, – я запомнила немало легенд и сказок. Я слышала сказки о том, как несколько йолнов жили в одном теле, как йолны занимали тела животных, даже ютились в стволах деревьев… Но того, о чем ты сейчас сказал, тайи́, не было даже в сказках.
Глава пятая
Рабочий день в фирме с названием «Натали» начинался в девять утра. Здание фирмы с прилепившейся слева от входной двери скромной латунной табличкой располагалось на Охте. Номинальным владельцем «Натали» числился Ефим Леонидович Голдин, на самом же деле фирма была основана графом и принадлежала ему. Впрочем, в здании на Охте Николай Иванович не появлялся ни разу со дня открытия, так что большинство сотрудников даже не подозревали о его существовании.
Антон был зачислен в штат фирмы на должность экспедитора. На первых порах он думал, что деятельность «Натали» сродни той, что была присуща пресловутым «Рогам и копытам». Однако через пару месяцев коммерческий директор предприятия Григорий Савельевич Косарь предложил Самарину занять по совместительству должность старшего экономиста в плановом отделе, и уже через неделю Антон понял, что насчет «Рогов и копыт» он заблуждался.
«Натали» вовсе не имитировала коммерческую деятельность, а реально ей занималась и получала солидный доход, посредничая между поставщиками из Франции и оптовыми российскими покупателями. Занималась «Натали» и продуктами питания, и одеждой, и компьютерной техникой, и ширпотребом, оперируя внушающими уважение суммами.
До Антонова назначения в планово-экономическом отделе никто не перетруждался. Начальница отдела, дама средних лет и достоинств, была больше занята войной с бухгалтерией, нежели стратегическим планированием коммерческих операций. Подчиненные соответствовали. Было их трое – две невзрачного вида девицы с вздорными характерами и Артем Сильвестрович Енакиев, он же Сильвестрыч, проживающий в Выборге и потому в здание фирмы наведывающийся нечасто. Нового старшего экономиста начальница приняла в штыки, предположив, что тот, возможно, метит на ее место. К тому же, приступив к новым обязанностям, Самарин обнаружил в бумагах первостепенный бардак, о чем во всеуслышание и высказался. Начальница отреагировала оперативно и остро, взвалив устранение бардака на самого же Самарина и придав ему в помощь обеих девиц, толку от которых оказалось немного. В результате в течение месяца новоиспеченный старший экономист вкалывал сверхурочно.
За исключением аврала с документацией, с работой на обеих должностях Антон справлялся легко, да и работы как таковой было не так много. За десять лет существования фирмы дела вошли в привычную колею, расширять бизнес владелец не собирался, так что не перетруждались на работе не только в планово-экономическом отделе, а повсеместно. Единственным сотрудником, которому, по мнению Антона, деньги платили не зря, был Макс. Именно Макс, он же гражданин Франции Максимилиан Лорнэ, мотался между Парижем и Санкт-Петербургом, укрепляя контакты с зарубежными партнерами и контролируя поставки. Значился Макс курьером, получал по платежной ведомости гроши, но в средствах явно не нуждался. Жил он в квартире графа, разъезжал на принадлежащем графу же «Мерседесе», обедал в дорогих ресторанах и носил костюмы ценой в пару тысяч евро за штуку. В отношениях, связывающих Макса с Муравьевым, Антон так и не разобрался. Да и мудрено ему было разобраться, если Макс, по его собственному признанию, сам был не уверен, что к чему. К коллегам, в том числе и коллегам из группы Знающих, Макс относился ровно, неизменно был дружелюбен, предупредителен и приветлив, но близко к себе никого не подпускал.
Кроме Голдина, Косаря, Лорнэ, Енакиева и Самарина в штат «Натали» входили еще десятка два сотрудников, отношения к обществу, возглавляемому графом, не имеющих. Через короткое время Антон знал всех по именам, но, за исключением членов группы, с сослуживцами не сближался.
Без пяти девять Антон припарковал неподалеку от входа служебный «Пежо», выбрался из машины и закурил.
– Здравствуйте, Антон Петрович, – приветствовала Самарина Аллочка, хорошенькая секретарша Косаря и, по слухам, девица без комплексов. – Сигареткой девушку не угостите?
Антон протянул пачку импортного «Кента». С тех пор как к должности экспедитора прибавилась экономистская, с деньгами у него стало посвободнее. Теперь он мог позволить себе тратить, не думая о том, как свести концы с концами и не экономя на мелочах.
Антон щелкнул зажигалкой. Аллочка прикурила, изящно выпустила колечко дыма и кокетливо улыбнулась.
– А вы знаете, Антон Петрович, откуда у нашей фирмы такое название – «Натали»? – осведомилась она.
Антон не сомневался, что граф назвал предприятие в честь погибшей сестры. Однако признаться в этом он, разумеется, не мог и сказал, что не в курсе.
– Ой, это такая романтическая история, – защебетала Аллочка. – Ефим Леонидыч, только это между нами, втюрился во француженку. Представьте – мне Григорий Савелич лично намекнул и даже фоточку показал. Такая мымра, бедный Ефим Леонидыч! Но говорят, – Аллочка закатила глаза, – что она чуть ли не чемпионка. По французской любви.
– А что, уже и чемпионаты проводятся? – в тон Аллочке поинтересовался Антон. – По французской борьбе – я слыхал, но чтобы по любви…
– А она заочница, – парировала Аллочка и расхохоталась. – Чемпионка по французской любви вслепую. Вы, кстати, Антон Петрович, как относитесь к этому виду спорта?
– Как все, – невольно покраснел Антон, – с чувством глубокого удовлетворения. Но я, знаете ли, чисто теоретически, – поспешно добавил он, не заметив, что сам себе противоречит.
– Да? – заинтересовалась Аллочка. – Напрасно, напрасно. Практика – вещь совершенно необходимая. Вам нужно тренироваться.
– Я непременно об этом подумаю, – пообещал Антон. – Спасибо, что натолкнули на такую глубокую мысль.
– Ой, не благодарите, Антон Петрович, тем более что дело там как раз в глубине. Пойдемте, работать пора. И не только м-м… языками.
Прежде чем сконфуженный Антон подыскал подходящую реплику, Аллочка повернулась и зацокала каблучками по направлению к входной двери.
Самарин укоризненно покрутил головой и направился вслед. Девица, похоже, действительно была без комплексов.
– Сегодня пятница, не опаздывай, – напомнил вызвавший к себе Антона Косарь. – Звонил Николай Иванович, – понизил голос коммерческий директор. – Днем возвращается из Франции Макс. И, похоже, везет кое-какие новости.
По пятницам Муравьев собирал группу у себя. Если Макса не было в городе, Антон заезжал за Косарем и Голдиным. Сильвестрыч рулил из Выборга сам. Застолий граф не устраивал. Пили кофе, сдабривая его французским коньяком, немного сплетничали, делились новостями. Новостей, впрочем, в последнее время было маловато.
Первые несколько встреч Антона вводили в курс дела. Говорил большей частью Муравьев, деликатно замолкая, когда кто-либо из собеседников считал нужным задать вопрос или прокомментировать сказанное. Поначалу поток информации захлестнул Самарина. Множественные документы; события, случившиеся сотни лет назад, и события, случившиеся недавно; легенды, предположения и факты причудливо смешивались, переплетались, частично накладывались друг на друга и частично друг друга опровергали. В результате в голове у Самарина образовался изрядный сумбур.
Постепенно, однако, количество информации перешло в качество. Сумбур начал уступать логике и в скором времени рассосался. Теории обрели стройность, а гипотезы стали логически укладываться в рамки этих теорий. В итоге, по прошествии пары месяцев, Антон знал о нелюдях столько же, сколько и остальные. У него не было больше сомнений. Картина, нарисованная коллегами, оказалась ясной и логически завершенной.
На письменном столе у Антона теперь лежала папка с копиями документов из графского архива. Были документы в папке сброшюрованы, каждый в отдельную книжицу. На титульных листах стояли даты, и самая ранняя относилась к 1729 году. На внутренних же листах были тексты: слева – точная копия исходного документа, справа – его адаптированный перевод, подписанный Муравьевым. Переводы оказались значительно объемней изначальных записей – граф скрупулезно комментировал каждую допускающую множественное толкование фразу. У части документов, однако, переводов не оказалось, вместо них стояла стандартная надпись: «Расшифровать не удалось». Всего документов в папке было около сотни, и Антон тщательно проштудировал каждый из тех, что поддавались прочтению. Тот, самый старый, от 1729 года, он даже заучил наизусть.
«Поутру пришел на подворье барское Гераська прозвищем Юродивый, каковой милостыню у людей просит у церквей разных и на базарах. Сей Гераська зело пьян был, и в рубище драное одет, и смердело от него зловонно. Тако на Москве оный Гераська людям ведом и вреда ему чинить не заведено, молодой барин Юрий Тихонович накормить щами его велел и в баню волочь. Однако ж Гераська тот ничего не пожелал, а говорил речи неразумные, и бранился скверно, и зело грозился, кабы есть у него, Гераськи, до барина дело. Речи те барин услыхамши, велел оного Гераську до себя отвести, только лишь поначалу водой окатить, дабы смрад унять. В покоях барских у них разговор был, и до самого вечеру барин из покоев не казался, и Гераська тот тако же. Ввечеру к барину в гости Семен, Антонов сын, пожаловал со товарищи, потому челяди велели иттить узнать, каково там. А как вошли, узрели тот же час, Гераська дух свой испустил, а барин Юрий Тихонович вроде как не в себе. Людей не признает, а на Семена Антонова, что друг ему с младости, стал браниться и дивные речи говорить, и гнать всех велел от себя. А там покуда за дохтуром посылали, молодой барин и вовсе пропал, ужо третий день пошел, как нет его.
Писано Петрушкой Селезневым, дьячком церкви мученика Святого Иоанна, что на Большой Якиманке, марта 7 года 1729 от Рождества Христова».
Под текстом были помещены четыре сноски, и стояла графская подпись понизу листа.
Титулярный камергер Тихон Лукич Муравьев (1684–1732);
Штабс-ротмистр Юрий Тихонович Муравьев (1704–1729) – его третий сын;
Нищий Герасим Юродивый – упоминаний не найдено;
Дьяк Петр Селезнев – упоминаний не найдено.
Николай Иванович Муравьев, 24 февраля 1778-го.
В последней из входящих в папку с документами брошюр исходного текста не оказалось. Вместо него содержался в документе пронумерованный список имен с проставленной против каждого датой. С первого взгляда Антон понял, что это список жертв. Открывал его под номером один Юрий Тихонович Муравьев, а завершала под номером сорок семь Анжела Ильинична Заяц. Непосредственно перед ней значилась Ольга Алексеевна Самарина. Два десятка имен приходились на последние тридцать лет, все эти имена были женскими, и часть их была Антону знакома.
Под номером двадцать восемь – Людмила Михайловна Муравьева, а под двадцать девятым – Наталья Ивановна Муравьева. За ними, после трех неизвестных французских имен – Леона-Франсуаза Лорнэ. Последующие имена в списке все были русскими. Под номером тридцать семь – Анастасия Яковлевна Енакиева, за ней – Берта Ильинична Голдина. Пять следующих имен вновь оказались Антону незнакомы, но затем, под номером сорок четыре, стояло: «Дарья Григорьевна Косарь», и между этим именем и Ольгиным значилась Тамара Олеговна Пегова.
Механизм захвата нелюдью новой оболочки объяснил Антону Сильвестрыч. Енакиев, как и Самарин, остался вдовцом с двумя детьми, только овдовел он пятнадцатью годами раньше Антона. Сейчас дети Сильвестрыча были уже взрослыми, оба работали где-то на Севере и к отцу выбирались раз в год, в отпуск.
Однажды Енакиев позвонил Антону домой и после короткого разговора ни о чем неожиданно пригласил в гости.
– Приезжай на выходные, – предложил Сильвестрыч. – Поболтаем, поудим рыбку, накатим грамм по двести.
– Спасибо, – поблагодарил Антон, – но обычно выходные я провожу с детьми. Они пока живут у Олиных родителей, так я хоть по субботам и воскресеньям стараюсь с ними видеться.
– А ты с детьми приезжай, удочек на всех хватит. Дом у меня свой, погуляете, переночуете, а в воскресенье рванем спозаранку на Финский залив. Сейчас самый сезон для подледного лова.
В субботу утром Енакиев встретил гостей на перроне пригородной электрички, усадил в старенькую «девятку» и повез к себе.
Двумястами граммами не обошлось. Вволю набегавшихся на морозе детей уложили спать и завели на кухне неторопливый полночный мужской разговор.
– Понимаешь, я в загранку ходил, – говорил Сильвестрыч, очищая картошку, сваренную в мундире, и посыпая ее солью. – Матросом на сухогрузе. Возвращались мы тогда из Японии, три недели плавания всего и осталось. А тут вызывает меня старпом и говорит: «Крепись, мол, Артюха. Радиограмму мы только что приняли – жена твоя пять дней назад из дома исчезла и до сих пор не вернулась. Дети у соседей пока».
– Понятно, – протянул Антон. – И ты что?
– Да что я… Капитаном у нас замечательный мужик был, я не первый год с ним в море ходил. В общем, выпросил он у военных вертолет, меня прямо с палубы сняли и – на берег. Там на «уазике» до аэропорта и самолетом в Питер. Прилетел – сразу в милицию, они руками разводят. Видели, мол, Тасю вместе с какой-то теткой. Тетка то ли на катере, то ли на моторке приплыла, ее работяги, что на причале вкалывали, опознали. А Тася как раз неподалеку от причала работала – директором кооперативной лавки. Туда эта тетка и сунулась, в лавку, ее потом опознали покупатели. И все, с концами. Тело теткино через несколько дней всплыло. А про Тасю – ни слуху ни духу, словно в воду канула. Нашли ее месяцем позже, в Питере. Ты у Фимы Голдина был?
– Заходил пару раз.
– Вот там Тасю и нашли, в квартире, где Фима с матерью жил. В общем, все, как обычно, – Сильвестрыч криво усмехнулся. – Хорошенький обычай, а? Давай-ка еще по граммульке.
– И что дальше? – осушив рюмку и закусив картофелиной, спросил Антон. – Как ты на графа вышел?
– Он сам на меня вышел. Через Фиму. Тот тогда школу как раз оканчивал, а тут мать исчезла. Неделей позже и ее нашли – эта тварь тогда металась, помнишь, граф говорил? Оболочки меняла, сволочь. Вот и наменялась. В общем, обнаружили тело Берты Голдиной около Витебского вокзала, в зоне отчуждения железной дороги. На этом след у графа оборвался тогда – кто у того вокзала исчез, узнать не удалось. Вот он и стал обратно цепочку разматывать.
– И что, ты сразу поверил?
– Куда там сразу… Я чуть тогда с катушек не слетел, на людей бросался. Фимку чуть не грохнул, однако.
– Но потом, выходит, поверил?
– Поверил. Граф один тогда действовал, если Макса не считать, но тот был еще ребенком. Николай Иванович так нам с Фимой и сказал: не потяну, мол, это дело один. Два раза ее уже упустил, не прощу себе, если и на третий раз промахнусь. В общем, послушали мы его, бумаги посмотрели да и поверили. Все ведь одно к одному складывалось. Косарь к нам уже потом присоединился, ты, впрочем, знаешь.
– Ну хорошо, – задумчиво сказал Антон после наступившей паузы. – Я вот тоже вроде поверил. Но кое-что взять в толк все равно не могу. Например – как все-таки происходит захват?
– Да никто толком не знает, кто его видел, этот захват-то? Но вот соображения кое-какие есть. Смотри: смена оболочки занимает не больше пяти минут, это мы знаем точно. Фима видел Тасю, то есть уже не Тасю, конечно, а эту мразь вместе со своей матерью. Минут за пять видел до того, как нашел тело. Он разминулся с ними на лестнице – в булочную выбежал, а по пути спохватился, что деньги дома забыл. Вернулся и на той же лестнице разминулся опять, на этот раз только с матерью. То есть Фимка думал, что это его мать, а та пробежала мимо него, не узнав, да что там пробежала – промчалась! Фимка пока что к чему соображал, та уже из дома выскочила. Ну, он за ней, а ее уж и след простыл. Он тогда в квартиру, а там… В общем, за все про все около пяти минут прошло, ну, может, чуть больше.
– Н-да, – Антон крякнул, саданул кулаком по столешнице. – С Олей наверняка то же самое было. Затащила ее в подвал, пять минут, и все. Извини, я еще выпью. Ты как?
– Давай, конечно, – Сильвестрыч наполнил рюмки. – Понимаешь, получается, что нелюдь – это чистый разум. Граф говорил – сублимированное сознание. В момент захвата нелюдь убивает. То есть сохраняется только тело – моторные функции, походка, голос. Разум жертвы уничтожается, это мы знаем точно, стирается целиком и полностью. Поэтому сразу после захвата нелюдь бросается в бега – она же ничего не знает ни о своей жертве, ни о ее окружении. Такие дела. Давай, что ли, не чокаясь.
– И куда же эта тварь девается потом? – выпив, спросил Антон. – После захвата.
– Куда придется. Судя по всему, питаться ей надо, как и обычным людям. Ну, и дышать, передвигаться и, наверное, спать, хотя в этом мы не уверены. А раз так, то, значит, нужны деньги. И документы. И место, где она может отлежаться. Но тут есть еще одно обстоятельство.
– Какое?
– По всей видимости, нелюдь владеет особыми приемами или особыми знаниями, а может, и тем, и другим. Мы думаем, что физически эта тварь очень сильна, намного сильнее любого из нас. Граф говорил, что она, наверное, способна мобилизовать ресурсы оболочки, собрать воедино все силы, а потом разом выплеснуть их наружу. Что-то типа живого конденсатора. Так что она может убивать или калечить людей и без захвата. Вспомни хотя бы историю с Кабаном.
– Да уж, – ошарашенно кивнул Антон. – Ну и дерьмо. Мало того, что нелюдь, так еще и супермен в придачу. Точнее, суперменша. Знаешь, что: я удивляюсь, как она вас всех еще не перебила. Хотя сейчас уже правильнее говорить «нас всех».
– Я ей перебью, – кровь хлынула Енакиеву в лицо. – Я этой суке перебью! Дай только добраться. Ты с Косарем на эту тему побеседуй – он быстро растолкует, кто кого перебьет. Ладно, поговорили, спать пора.
– Извини, – Антон опустил глаза. – Не подумав сказал. Очень уж все это как-то, знаешь… Не забудь, я ведь еще не привык. Вырвалось.
– Ничего, парень, – Сильвестрыч поднялся, положил руку Антону на плечо. – Сказал и сказал, бывает. Подождем, что ты скажешь, когда мы до нее доберемся.
Антон с трудом удержался от реплики «если доберемся». Хотел бы он быть так же уверен в конечном результате, как Енакиев.
За час до окончания рабочего дня по внутреннему позвонил Косарь и сообщил, что его и Голдина заберет Макс, так что Антон может ехать прямиком к графу.
Едва Самарин разъединился, в дверь его офиса впорхнула Аллочка.
– Мы не договорили, Антон Петрович, – Аллочка грациозно пересекла помещение и присела на край стола. – Помните, мы с вами рассуждали о глубинах?