— А тексты бумажного письма совпадали с электронным?
— Откуда я могу это знать? Я не читаю чужих писем, — сказала Зинаида Васильевна несколько обиженным тоном. — Думаю, что нет. Обычное письмо он писал от руки, а электронное набивал на моем компьютере.
— Ну, мало ли… я вдруг подумал…
— Нет, зря подумали. Я даже стерла его из отправленных.
— Вы какой почтовой программой пользуетесь?
— У меня Аутлук Экспресс, шестая версия. А что?
— Отлично! — восхитился я. Обычно пожилые люди с трудом могут объяснить, как и на чем они работают с электронной почтой. — Тогда это не страшно, что письмо стерто. Его легко можно восстановить.
— Вы знаете как? — удивилась Зинаида Васильевна.
— Умею, — успокоился я. — Если я к вам приеду, то допустите к тому компьютеру, с которого ушло письмо?
— Конечно. Вам же адресовано.
— Хорошо. Когда удобнее приехать? Мне — чем быстрее, тем лучше.
— Мне тоже. До первого февраля я относительно свободна, но потом у меня начнутся лекции.
Мы договорились о времени, обговорили еще некоторые мелкие технические детали, я все записал и отключился. Надо было покупать билет, бронировать номер в каком-нибудь недорогом отеле…
Потом я поехал на вокзал за билетами. Ну не доверяю я российскому Интернету. В самый последний момент в моей голове что-то щелкнуло, и я вообще решил отказаться от гостиницы. У меня не было никакого желания ночевать в плохом отеле, поэтому билет «туда» я купил не на «Невский Экспресс», а на обычный ночной поезд.
Почему-то все жители России любят ездить в так называемых плацкартах — жутких изобретениях позапрошлого века. Плацкартный вагон — один из нескольких видов пассажирских вагонов в России и странах бывшего Советского Союза. Только в Прибалтике, как новой составной части Шенгенской зоны, этих уродов истребили под корень. Обычный плацкартный вагон состоит из девяти проходных отделений (купе это не назовешь, хотя некоторые и пытаются), и предназначен на пятьдесят четыре спальных места, по шесть мест в каждом таком «купе». Два нижних, два верхних и два боковых — нижнее и верхнее. В каждом «купе» имеется складной столик, багажные полки и места для ручной клади под нижними пассажирскими местами. Такие вагоны, где все люди путешествуют поистине в скотских условиях, по-моему мало в чем изменились с царских времен. Но проезд там стоит дешево, поэтому неприхотливые россияне в первую очередь раскупают билеты именно в эти вагоны. Далее по популярности идут «купейные», а уже следом — дорогие первого класса или люкс. Особняком стоят скоростные поезда, курсирующие только между Москвой и Петербургом. С некоторой натяжкой их можно сравнить со скоростными европейскими экспрессами, но это приближение не будет точным. В российских скоростниках половина людей всегда едет спиною вперед, там неизменно плохой сервис, да и скорость никак не дотягивает до европейских стандартов. Однако от Москвы до Питера можно доехать за четыре часа, что сильно лучше, чем пропущенный день или ночь в вагоне на скверной влажной постели. Знаем, ездили.
Самое тяжелое в российских поездах – это даже не условия проезда, а попутчики. Одноместные купе стоят невозможные деньги, поэтому с чужими людьми, оказавшимися рядом в тесной коробке на колесах, приходится мириться. Всегда поражался тому, что, начавшись со слов «как же все-таки в этом вагоне душно», уже через несколько минут дело доходит до политиков и героев сериалов, а заканчивается философскими раздумьями на тему благополучия и счастья при социализме. Для таких замечательных собеседников не существует запретных тем. Про что только не услышишь в вагонных разговорах! И про то, что где-то за границей курящих беременных женщин сажают на пять лет в тюрьму, и про то, что в Африке целое племя живет на одних сушеных бананах, и про то, что можно есть только землянику и быть при этом здоровым как бык. В процессе подобной беседы выкладывается столько сведении, что делается реально страшно за собственное существование. Ведь уже досконально известно, кто, где, с кем живет, и какой и у кого готовится заговор, какая любовница у местного градоначальника и что «ейный племяш продает ворованные иномарки».
Как всегда, я не выспался в поезде, на сей раз из-за толстого соседа-попутчика. После Твери он начал громко храпеть, да так мощно, что дрожало купе. Мои вялые попытки пнуть толстяка приводили лишь к пятиминутным успехам, но заснуть за это время я просто не успевал.
Выходя из поезда, я ощущал себя пасмурным, мрачным и злым, как черт. Петербург изменился довольно сильно с того момента, что я видел его в последний раз. Даже архитектура сделалась какой-то не такой. Уже нет того духа, тех людей, с которых я любил проводить время, с кем я дружил, только их тени еще остались где-то в недрах моей памяти. Больше чем на день я не планировал задерживаться здесь.
Сразу же, с вокзала, я позвонил по нужному телефону и договорился о встрече. Уточнил адрес.
…Старый жилой дом в историческом районе города, темноватый двор-колодец, столь типичный для Петербурга. Обшарпанная дверь на лестницу. В «парадную», как до сих пор говорят в Питере. Побитая белая табличка «БЕРЕГИТЕ ТЕПЛО», когда-то давно приделанная к входной двери. Дверь с тех пор многократно перекрашивали, и темно-коричневая краска по краям налезла на белую эмаль. В качестве запора — кодовый замок. Я надавил на нужные кнопки и вошел. Внутри пахло кошачьей мочой и еще чем-то не очень аппетитным: живущие здесь граждане не столь богаты, чтобы содержать штат уборщиц и консьержек.
Зинаида Васильевна Гольдберг, оказавшаяся сухонькой интеллигентной дамой лет шестидесяти, выглядела вполне по-европейски академично. Я легко мог вообразить ее присутствие в какой-нибудь Венецианской биеннале, или на европейском симпозиуме по вопросам применения генномодифицированных продуктов, или на съезде врачей редкой специализации.
— Так вы говорите, что не получили того письма? — удивленно спросила она, после нескольких общих фраз, положенных по современному этикету.
— Да. Но это не так страшно. Если вы еще не переделывали свой компьютер, не делали сжатия почтовых файлов и не проводили очистку диска, то проблема решаема. Я могу восстановить стертые письма.
— Ничего я не проводила. Вот он, смотрите. Только сейчас я его включу…
Компьютер у Зинаиды Васильевны был вполне современным. Я быстро возродил «стертые» письма, используя принесенную с собой программу Mail Recovery for Outlook Express, а Зинаида Васильевна нашла среди восстановленных то самое отцовское письмо.
Привет, Виктор. Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет. Извини за пафосное, как из скверного романа, начало, но я ничего лучшего сейчас придумать уже не могу. Не так давно я смотрел в окно, любуясь красотой вечернего города, и вдруг понял, что мой путь практически закончен. Всю жизнь я посветил постоянным поискам истины, чтению древних текстов, разгадыванию старых загадок, но совсем забыл, что у меня есть ты. Вернее – не хотел помнить. Я все ждал подходящего момента, чтобы откровенно поговорить с тобой, как отец с сыном, но видимо теперь уже не успею. Когда умерла твоя мама, я потерял смысл в жизни и начал искать утешение в своей работе, что было, видимо, еще одной моей ошибкой. Я не понимал, что главное достояние для меня это ты, но сейчас, когда я вижу, что моему существованию угрожает опасность, и я могу исчезнуть, то смотрю на прожитую жизнь несколько иначе. Если все вдруг обойдется, то мы поговорим по-новому, я обещаю.
В тот конверт, что отправился по твоему домашнему адресу, я положил кое-какие свои записи и еще медальон, который когда-то купил для твоей матери в антикварной лавке в Милане. Медальон разделяется на две половинки. Одна принадлежала ей, а вторая мне, теперь он опять целый и принадлежит тебе. Старик-антиквар заявлял, что это Средневековье, но на самом деле — восемнадцатый век. Ты можешь отдать полмедальона тому человеку, который тебе дорог и небезразличен, тогда он будет вспоминать о тебе, а ты о нем. Можешь оставить его себе полностью, это твой выбор. Главное не забывай о людях, которые тебе дороги…
И еще одно. Только недавно я понял, что некоторые загадки должны остаться неразгаданными, прошлое не надо ворошить, надо думать о будущем. Поэтому уничтожь мою последнюю книгу. Все материалы и их копии. Какой же я был идиот, когда решил опубликовать ее!
Твой отец.
Я подошел к окну и посмотрел наружу. Я тогда очень боялся, что Зинаида Васильевна меня о чем-нибудь спросит, но, надо отдать ей должное, она тактично промолчала. Окно выходило во двор-колодец вызывающий какие-то тюремные ассоциации. Двор, образованный близко стоящими стенами многоэтажных домов, куда никогда не заглядывает солнце. В историческом центре Петербурга таких дворов сотни, и для кого-то вид из окна ограничивается исключительно этим пространством. Двор-колодец — ничего кроме помойки по определению не помещается в его унылую внутренность. Ни зелени, ни деревьев, только стены и асфальт. Вход с улицы через подворотню. Даже личные машины сюда не ставили – иначе мусоровоз не смог бы развернуться и забрать причитающуюся ему суточную дань. Двор плохо освещен, а освещенность стен падала по мере приближения к земле…
Я подошел к окну и посмотрел наружу. Я тогда очень боялся, что Зинаида Васильевна меня о чем-нибудь спросит, но, надо отдать ей должное, она тактично промолчала. Окно выходило во двор-колодец вызывающий какие-то тюремные ассоциации. Двор, образованный близко стоящими стенами многоэтажных домов, куда никогда не заглядывает солнце. В историческом центре Петербурга таких дворов сотни, и для кого-то вид из окна ограничивается исключительно этим пространством. Двор-колодец — ничего кроме помойки по определению не помещается в его унылую внутренность. Ни зелени, ни деревьев, только стены и асфальт. Вход с улицы через подворотню. Даже личные машины сюда не ставили – иначе мусоровоз не смог бы развернуться и забрать причитающуюся ему суточную дань. Двор плохо освещен, а освещенность стен падала по мере приближения к земле…
Как только рассосался комок в горле, я попрощался с Зинаидой Васильевной, и поехал на Московский вокзал. Обратная дорога оказалась намного приятнее — я возвращался «Невским Экспрессом», и уже к одиннадцати вечера отпирал дверь офиса, который использовал вместо дома.
25. Маша, Дита и Голдфокс
Свой однотумбовый стол на кафедре Николай Латников начал исследовать сразу же, как только забыл болеть. Он полностью вынимал каждый ящик, внимательно осматривал его со всех сторон, заглядывал в образовавшийся провал и тщательно изучал содержимое. На вопросы сотрудников отнекивался примерно так:
— …не знаю даже. Гриппозное осложнение — менингоэнцефалит. Голова болела — жутко, я думал копыта отброшу. Но ничего, оклемался. Только что-то с памятью моей стало, забыл некоторые мелочи жизни. Но это временно — восстанавливается уже. Врач обещал, что скоро все пройдет.
На самом столе кроме компьютера и принтера ничего не было. Компьютер сразу же после включения затребовал пароль, и Латников тут же вырубил его от греха.
Верхний ящик стола оказался заперт на ключ. Сам ключ легко отыскался на общей связке в кармане. Этот ящик и был самым интересным. В полном беспорядке там лежали: две флешки на двести пятьдесят шесть и пятьсот двенадцать мегабайт, зеленый переходник для мыши, расческа, круглое зеркальце, пачка фломастеров, несколько авторучек (все не писали), два плоских ключа, моток скотча, крестовидная отвертка, старомодный сотовый телефон без признаков жизни, несколько дисков неизвестных музыкальных групп, три юбилейных десятирублевых монеты, початая пачка презервативов «Contex Classic», тюбик какой-то прозрачной мази с пугающей надписью «Sico» и еще много всякого мелкого хлама. Самым интересным предметом оказалась обычная записная книжка в потертом переплете под кожу. Еще там обнаружились сигареты «Newport» — длинные, ментоловые, в мягкой зеленой пачке. Латников курил.
«Буду бросать, — в который уже раз подумал он, — вот прямо завтра и начну».
Во втором ящике находился запаянный в черный пакет картридж для лазерного принтера, вскрытая пачка белой писчей бумаги с запиской сверху: «Бумагу не воровать, убью!». Там же валялся порванный пакетик со скрепками, несколько цветных кнопок и два железных зажима для бумаги.
В самом нижнем ящике стола не оказалось ничего, кроме щетки для одежды и пары старых кроссовок «Columbia». Видимо Латников использовал их вместо сменной обуви.
Когда последние сотрудники ушли, к его столу подошла Мария Буланова — молодая преподавательница, которой передали часы покойного профессора Карпова. Ничего не говоря, она встала рядом и молча уставилась на Николая.
— Слушай, Маш, какая нынче самая популярная марка сигарет? — спросил Латников, чтобы хоть что-нибудь сказать. Он знал, что с разговаривает с ней на «ты» и называет ее Машей.
— Нашел кого спрашивать! Я не курю.
— А я вот собираюсь бросать, поэтому и спрашиваю у всех, — нелогично объяснил свой вопрос Латников.
— Мои друзья, которые курящие, когда деньги есть, покупают «Diablo» или «Captain Black».
Тут Маша села прямо на его стол, положив ногу на ногу.
— Ну? — спросила она. — Так что? Свечи купил?
— Свечи? — удивился Латников, разглядывая ее красивые ноги с круглыми коленками. — Какие еще свечи?
— Я же просила тебя купить пачку свечей из настоящего пчелиного воска.
— Зачем из настоящего воска? — еще более удивился Латников. — Для церкви что ли?
— Для секса! Нет, ты уверен, что уже полностью здоров?
«У нас с ней что, близкие интимные отношения? — в смятении подумал он, переведя взгляд с коленок на лицо Маши. — Выходит, она спит не только с Луньковым, но и со мной? Вот это будет номер! Но причем тут церковные свечи?»
А вслух сказал:
— Точно здоров, лучше не бывает. Практически родился заново.
— Так что? Как обычно? Или?..
— Маш, я для тебя — все готов, сама знаешь.
«Пока будем отделываться нейтральными и многозначительными фразами, используя ее собственные слова, — решил Николай. — А тем временем ситуация постепенно проясниться. Баба она глупая, поэтому должно получиться».
— В каком плане? — удивилась Маша.
— Во всех иных планах тоже.
— Так идем?
— Идем! Идем, куда ты пожелаешь! — весело сказал Латников, совершенно не подозревая, на что соглашается.
— В смысле — куда пожелаю?
— Короче — идем туда, куда ты хочешь. Лады? Я сегодня делаю все то, что ты мне прикажешь!
— Что это с тобой? — удивленно спросила Маша.
— Как что со мной? Я же поправился, выздоровел! Вполне мог бы клиническим идиотом стать, умственным инвалидом. А отделался только легкой и избирательной потерей памяти.
— Это как в «Джентльменах удачи» что ли? Тут — помню, тут — не помню?
— Типа того. «И не стоит зря портить нервы, вроде зебры жизнь, вроде зебры…». Так, по-моему, пелось когда-то в прелестной давней песенке? Черно-белые полосы судьбы кого угодно могут вывести из равновесия.
— Но полоски эти тоненькие, а когда ваще начинается сплошной мрак, может ты уже добрался до самой жопы? — спросила Маша, явно не ожидая развернутого ответа Латникова.
— М-м-м… — промычал он.
— Что?
— Мудрая мысль! — засмеялся Латников. Оказывается Маша намного умнее, чем он полагал раньше.
— О-о-о-о-о! Ты меня похвалил? Или мне это только показалось?
— Похвалил, и тебе это не показалось. Должен же я тебя, наконец, за что-то похвалить? Во-первых, тебе это будет сейчас полезно, а во-вторых, ты все-таки того заслуживаешь.
— Хорошо. Тогда идем… знаешь куда?
— Куда? Не знаю!
— В ту нехорошую квартиру. Помнишь, я тебе рассказывала?
— Это где творятся всякие безобразия? — сказал на удачу Латников. Слово «нехорошая» позволяло высказать такую мысль.
— Там разрешается снять с себя маску обычного человека, чтобы оказаться самим собой. Там убирают стрессы, накопленные в течение тяжелой рабочей недели, — наставительно произнесла Маша. — Так что, точно идем? Сегодня — пятница!
— И кто там будет сегодня убирать стрессы? Раз пятница?
— Там будет Голдфокс со своей Дитой — это точно. И может прийти еще одна парочка, но тут я не уверенна на все сто. Возможно, придет Мэт. Больше никого, все пойдут в клуб, там сегодня мощное gothic party до утра.
— А что такое Дита и Голдфокс?
— Ты ж ее видел! А Голдфокс это — Лёша, его не знаешь. Я только должна предупредить, чтобы ты не говорил ничего такого, что может их обидеть. А то — знаю я тебя. У них очень нежная душа и ранимые чувства. Да, и ничему не удивляйся там. А я пока забегу домой и прихвачу свои штучки — кто ж мог догадаться, что ты сегодня будешь такой сговорчивый! На Октябрьской встретимся, у решетки. Я тебе позвоню. Мне еще надо помыться-побриться…
Маша позвонила через час и велела быть к семи.
За это время Латников успел съездить домой, принять душ и переодеться в свежую одежду.
Метро жило своей нормальной жизнью. Ходили поезда, вверх-вниз бежали эскалаторы, дежурные «красные шапочки» мирно спали в своих «аквариумах», пассажиры сновали туда-сюда, абсолютно не обращая внимания друг на друга.
— Давно ждешь? — Маша возникла откуда-то сбоку, и Латников не заметил, как она подошла.
— Да нет, только пришел, — соврал он, чмокая ее в специально подставленную щечку. Он был выше ростом примерно на полголовы.
— На, таскать будешь, — сказала она, протягивая ему довольно объемистую сумку с логотипом Адидаса на боку.
— А что там? — удивился он, закидывая сумку через плечо. Ноша не показалась ему особенно тяжелой.
— Увидишь, — подмигнула Маша. — Сюрпрайс! Тебе может понравиться.
Потом они долго ехали на троллейбусе, шли пешком через какие-то пересеченные дворы, и, в конце концов, оказались на пятом этаже большого «сталинского» дома.
Дверь открыл молодой худощавый парень лет двадцати двух — двадцати четырех, в плотно, по фигуре, сидящей эсэсовской униформе с петлицами и витыми погонами штурмбанфюрера СС. Золотисто-желтые волосы доходили ему до плеч, а на голове красовалась эсесовская фуражка с высокой тульей, имперским орлом и мертвой головой вместо кокарды. На ногах парня чернели мягкие кожаные сапоги. По-видимому, форма была надета прямо на голое тело. Это и был, судя по всему, Лёша по кличке Голдфокс. В левой руке «штурмбанфюрер» держал фехтовальную рапиру.