Естественно девушкам эта история не понравилась – они просто не знали, кто такой Мережковский. Зато дядя Ираклий наоборот, сказал, что байка старая и заезженная, а поэтому не проходит. Единогласно мне поставили «низачот», и заставили отдуваться вторично. На сей раз, мне выпало слово «небоскреб», и тут вдруг повезло. Я неожиданно для себя вспомнил тупой, но довольно забавный анекдот, что рассказывали наши туристы в аэропорту:
— Наркоманы поймали какого-то попа, затащили на крышу небоскреба и скинули вниз. Тот с криком полетел камнем к земле и разбился в лепешку. Тогда один нарик говорит другому: «Я ж говорил тебе, что это поп, а ты Бэтмэн, Бэтмэн!»
На сей раз, анекдот понравился всем – Бэтмэна знал и уважал каждый из присутствующих.
— Ладно уж, живите в офисе, — благосклонно шепнула мне потом Юлия, когда на секунду мы пересеклись с ней в прихожей. — Мне понравилась твоя невеста, и я уже дала ей ключ. Береги ее, хорошая девка.
«Невеста? — подумал я, — надо же, как оно все случается! Каждый раз узнаешь что-то новое и неизвестное для себя».
Потом мы еще чего-то рассказывали, а после очень тепло распрощались и поехали ко мне «домой».
— А вот, это тебе, — сказала Лена, протягивая мне небольшую коробочку, когда мы вышли на лестницу. — Я не хотела дарить при всех, извини уж.
Подарок мне тогда очень понравился. Это оказался маленький и блестящий продолговатый брусочек, с одного стороны которого был выгравирован мой автограф, а на другой — мое имя готическими буками. Зачерненная гравировка четко выделялась на зеркальной поверхности белого металла. Носитель информации — флешка на десять гигабайт. К корпусу этого устройства крепилась приспособление для крепления. Такую флешку можно носить как зажим для галстука, на лацкане пиджака, прикрепить к папке для деловых бумаг или просто закрепить в удобном легкодоступном месте.
— Ну, спасибо! — искренне обрадовался я. — Какая вещь! Стерлинговое серебро, гравировка! Мне всегда хотелось иметь нечто подобное! Как ты догадалась?
— А я приметливая. Да, к вопросу о наблюдениях. Вот вчера отметила, пока ты был занят. Гуляла по Москве, смотрела на лица. Знаешь, все они здесь мрачные, напряженные, угрюмые и злые. Спустилась в метро… кошмар просто… Я нигде тут не видела людей, которые бы просто шли и радовались тому, что они живут, дышат, работают. Послушала некоторые случайные разговоры… Ужас. Здесь разучились ценить простые мелочи жизни. Девушек приводит в восторг парень с кучей бабла и крутой тачкой. Их заводят ночи в клубах, выпивка и элитная наркота. Парням нужна крутая телка, с которой можно оторваться, повеселиться, выпить и потрахаться… Как все морально обнищали на самом деле. Рядом оказалась девушка которая на полном серьезе говорила своей подруге только о том, что ее окружают неординарные личности или те у кого явные проблемы с головой и восприятием этого мира. Я решила, что она просто прикалывается. Оказалось — нет! Никогда бы не подумала, что где-то действительно может существовать столь наивно-глупое создание. А потом мне стало плохо, я почувствовала, как мое сознание куда-то уплывает…
— Что, опять плохо? — всполошился я. — Тебе надо обследоваться.
— Не надо, я знаю, что со мной. Да и ты уже сто раз слышал. У меня сосуды слабые, и иногда падает давление, как в тот раз… Но дело не в этом. Я вышла на какой-то станции, прислонилась к колонне и сползла вниз. Думаю, со стороны каждому было ясно, что у меня что-то не в порядке. Но никто, слышишь? Никто, ни один человек не подошел и не спросил, что случилось и нужна ли мне помощь.
Я не знал, что тут можно добавить и сказать. Она немного помолчала, а потом произнесла без всякой связи с предшествующим разговором:
— Слушай, давай сходим в кино? Я сто лет не смотрела на большой киноэкран.
— А что ты хочешь? Или чего-нибудь уже выбрала?
— Нет. Да какая разница? Пойдем так, на удачу!
Но удача в тот момент от нас отвернулась. Ни один из доступных кинотеатров не привлек своим репертуаром. От расстройства мы купили несколько дивиди дисков с какими-то боевиками, и пошли «домой». Когда в прихожей уже снимали обувь и свою зимнюю амуницию, она вдруг сказала:
— Слушай Виктóр, нарисуй мой портрет.
— Что? — от неожиданности спросил я. — Какой еще портрет?
— Любой. Нарисуй меня.
— Да я ж совсем не умею рисовать, ты что!
— Ну, нарисуй, прошу тебя, что тебе стóит! Хоть как-то! Для меня!
— Лен, ну чего ты придумываешь? Зачем это тебе? Я же совершеннейший дебил в рисовании. Мне в школе выше троек за рисунки никто никогда не ставил, а когда я учился в университете, то мне всегда рисунки делал кто-нибудь из однокашников. Даже домик с трубой не нарисую, и ты это прекрасно знаешь. Вот лучше скажи, что может быть ужаснее капризов красивой женщины?
— И что?
— Капризы некрасивой женщины!
— Глупо, — обиделась Ленка. — Ты все шутишь, а мне вот недавно объяснили, что если кто-то отказался нарисовать портрет любимого человека, значит, он не умеет любить по-настоящему.
«Небось, это Юлька ее накрутила, — подумал я, — пока они ужин готовили. Когда еще Ленка могла набраться таких мудростей? Раньше у нее подобных мыслей не возникало как-то».
А вслух сказал:
— Вот это действительно глупость! Кто это тебе рассказал такую чушь? Наслушиваешься всякой ерунды, а потом от этого и возникают разные проблемы бытового характера.
Больше я ничего не сказал — сгреб ее в объятия и для начала долго-долго целовал…
В этот момент я неожиданно и совсем не вовремя понял, где отец мог спрятать эту свою стальную шкатулку, что заказал в Юлькиной фирме. Надо бы проверить. Однако тогда меня интересовало совсем не это, в ту минуту я практически отключил свой головной мозг…
28. Интервью с покойником или скромное
очарование суккуба
Мой мозг отказывался работать в режиме пробуждения, и если б не телефон, я спал бы еще неизвестно сколько. Телефон меня разбудил. Причем звонил городской, а не мобильный. Ленка спала, как убитая, а я проснулся. Невольно бросив взгляд на часы, отметил, что уже ровно десять, и кто-то явно дожидался этого времени, чтобы позвонит мне.
— Слушаю, — сонно сказал я в трубку.
Что-то я вчера вспомнил, что-то важное и нужное, но только вот что?
— Привет. Мы что, так и будем бегать друг от друга? Надо поговорить.
Несмотря на незнакомый голос, я сразу догадался, кто мне звонит. Я встал, и тихо ступая босыми ногами, пошел в санузел. Мне давно уже казалось, что там вполне хорошая звукоизоляция.
— Надо. А как узнал мой телефон? — спросил я, садясь на крышку унитаза. — Насколько я помню, этот номер никому не был известен.
— Нет ничего проще. Мне его дали на кафедре. Луньков дал, наш заведующий.
«Какой еще к черту заведующий? — подумал я, борясь с плохо проходящей дремотой. — Я никому не сообщал, где остановился, и кроме Юльки знать номер было некому».
— Так что же будем делать? — ляпнул я первое, что пришло на ум.
— Поговорить для начала. Но не по телефону же? Давай встретимся где-нибудь на нейтральной территории. Знаешь такую?
— Дай подумать…
Я действительно не знал, что за территорию выбрать. Приводить его к кому-то из друзей или знакомых казалось недопустимым, да и территория не будет нейтральной.
— Хорошо бы в кафе, — продолжил я. Наконец-то мне удалось окончательно проснуться. — Знаешь кафе «Гоблин» на Новокузнецкой? Относительно тихое место в середине дня.
— Годится. Я там даже обедал пару раз. Когда? Только не тяни, время поджимает.
— Кого?
На секунду я пожалел, что так и не удосужился наладить нормальный контакт со своим ангелом-хранителем. Захотелось увидеть Габи. Мне бы совет получить, или просто обсудить ситуацию. Куда она пропала, когда нужна сейчас до зарезу?
— Что значит «кого»? — переспросил он.
— Кого время поджимает? Тебя или меня?
— Обоих поджимает, — тихо сказал он. — Тогда так. Завтра, в три часа пополудни в «Гоблине». Только мы двое и все. Никого с собой не приводи. Я тоже приду один,
— Годится. Значит завтра в три часа в «Гоблине». — С этими словами я отключил связь и положил трубку на место.
Встреча в кафе началась на удивление спокойно. Передо мной сидел сравнительно молодой человек. На вид, я не дал бы ему и тридцати. Ростом — метр восемьдесят или что-то около того. У него был тот тип наружности, который обычно называют славянским: русые волосы, серые глаза, простое правильное лицо. Хотя такие же рожи вполне часто встречаются и в Европе: у финнов, у немцев, у англичан, да и на севере Франции иногда. Тут принято добавлять несколько слов о широком открытом взгляде и приятной обезоруживающей улыбке, но в данном конкретном случае ничего такого не наблюдалось. Взгляд был умным, уверенным, но отнюдь не открытым. Да и не очень-то добрым, если уж на то пошло. Но что-то знакомое в глазах, в манере двигаться все же проскакивало. Или я просто сам это себе внушил?
— Привет, Виктор, — он начал говорить первым, но руки не подал, явно соблюдая дистанцию. — Не будем темнить и тянуть резину. Знаешь, кто я?
— Знаю. Почти. Думаю, что по документам ты — Николай Латников, по воспоминаниям — мой отец, а вот кто ты в действительности, я сказать не берусь. Разве то, что это ты Old_Lector на ЖЖ[19]. Я угадал?
— Ну… Э-э-э-э… Да, все правильно. Не возражаешь? — спросил он, и, не дождавшись ответа, закурил. Сколько я себя помню, отец не курил никогда.
— Отец не курил.
— Все верно. Не курил. Но курило то тело, в котором я нахожусь. Физиология, никуда не денешься. Все правильно, — повторил он. — Я тоже долго не мог понять, кто я. Первые ощущения были очень странными — мышцы плохо меня слушались, я постоянно промахивался, упал пару раз… Но привык быстро. Труднее оказалось приспособиться к новому окружению, я ж почти никого не знал из знакомых Латникова! Но тут я все свалил на последствия тяжелой болезни — очень удачно просимулировал гриппозный менингоэнцефалит… Э-э-э-э…Чего-то я опять не по делу, говорю. Беда в том, что я до сих пор не ощущаю себя нормальной личностью. Да, во мне воспоминания Карпова. С некоторыми оговорками (об этом мы позже побеседуем) я помню все, что помнил он. Даже — больше! Вскрылась какая-то забытая информация, память просветлела, и я теперь помню практически всю жизнь Карпова. Но я не ощущаю себя им! Я — это не он. Ну, и не Латников, естественно. От него досталось тело и ноль воспоминаний. Зато это тело внесло такие коррективы в сознание, что личность стала абсолютно новой. Даже почерк другой. Похож, но другой, графолог сразу заметит. Говоря проще — ни Карпова, ни Латникова больше нет. Обе эти личности прекратили существовать.
Я молчал, и ждал, что он скажет еще. В конце концов, именно он назначил встречу, значит — ему и вести разговор. Я и раньше-то практически не разговаривал с отцом, а проявлять какие-то дружеские чувства к человеку, сидящему напротив меня теперь, казалось, по меньшей мере странным.
— Понимаешь, — продолжил он, — я не помню последние сутки жизни Карпова. Что он делал? Куда ходил? А он сделал много важного, и мне нужны сведения об этих делах.
— Ты полагаешь, что они есть у меня?
— Полагаю. Я немножко следил за тобой, и сразу отметил, что ты проверяешь всех знакомых Карпова. Кроме того, ты встречаешься с Габриель, а это уже говорит о многом.
— Я с ней не встречаюсь, мы просто поговорили пару раз.
— Все равно. Ты знаешь, кто она, это очевидно. Это она велела разыскать все деяния последних суток Карпова? Можешь не отвечать — вопрос сугубо риторический.
Возникла тягучая пауза, которую я не отважился нарушать. Да и не хотел, если сказать правду. Наконец Латников (а я решил называть его именно так) продолжил:
— Так вот, расскажи мне все, что ты уже узнал. Дело даже не в моем желании, тут ставки намного выше. Понимаешь, если я не найду ту треклятую рукопись, меня сотрут. Я заключил соглашение, и деваться уже некуда.
— Хочешь меня разжалобить? Но с чего собственно? Сам же говоришь, что в тебе осталось не так уж много от моего отца. Я его и живого-то почти не знал, а сейчас вижу перед собой нагловатого молодого типа, к которому у меня нет никаких симпатий, поскольку этот тип намеревается присвоить мое наследство.
— Ты должен помочь.
— Да? — повышенным тоном спросил я. — Вообще-то я никому ничего не должен. Это ты мне должен. Как насчет того, чтобы рассказать всю эту историю? И как нам быть с наследством?
— Завещания нет, есть только недействительная ксерокопия. Она не заверена. По закону все получаешь ты. Вообще-то меня интересует рукопись и рабочие материалы. Все помнить нельзя, а восстанавливать сложно. Мне бы хотелось продолжить работу… твоего отца.
На секунду мне стало его жаль.
— Согласен. А квартира? — поинтересовался я.
— Я должен где-то жить, а квартира Латникова слишком маленькая… И потом… впрочем – неважно. Кроме того, мне не нравится тот район — далеко ехать до центра.
— А чем плох район? Бутово — по-моему, хорошее место, современное… Тогда предлагаю обмен. Я отказываюсь от всяких претензий на наследство, о чем составляем письменный документ. Взамен ты мне отдаешь квартиру Латникова, я тебе — отцовскую, что тоже юридически оформляется на бумаге. Плюс к этому ты рассказываешь мне всю свою… и отцовскую историю.
— Ты шутишь? — удивился Латников.
— И не думал шутить. Оформим через надежного нотариуса и хороших риэлтеров, я таких знаю, — сказал я, вспомнив Юлию с ее брутальными девочками. — Но если вдруг завещание появится, то ты его уничтожишь.
— Но зачем тебе все это? Откуда вдруг такой альтруизм? И почему ты мне веришь? Хотя мне-то верить сейчас можно. Нужно даже.
— Да никому я не верю, ты же знаешь. И никакой это не альтруизм, а простой расчет. Дело в том, что после того, как мы оформим все эти документы, завещание не будет играть никакой роли. Найдешь ты его, не найдешь — мне уже не столь важно. Зато у меня будет квартирка, в которой я смогу останавливаться приезжая в Москву. Однокомнатной хватит. На бумаги отца, на всякие права и его движимое имущество я не претендую… Ты лучше вот что мне объясни, почему отец меня так не любил?
— Не то чтобы не любил, тут все намного сложнее… Это вообще длинная история. Спроси у Соломона, он знает об этом лучше, чем кто бы то ни было.
— Даже лучше тебя? — удивился я.
— Намного лучше. К тому же он остался должен кое-что… твоему отцу. А мне необходима эта рукопись. Если я не найду ее в ближайшее время, то просто исчезну.
— А как же все эти разговоры о спасении людей, о прорыве Вселенского Зла и прочем?
— Да брось ты… Тебе тоже рассказывали? — удивился Латников. — Габриель, да? Ерунда все это. Они там играют в свои игры, а мы для них пешки на шахматной доске. В полном смысле этого слова. Нет, даже не пешки, а клетки самой доски. Или как трехмерные персонажи в онлайновой компьютерной игре. Как в «Ever Quest». Не увлекаешься подобными вещами? Мы просто фон, на котором они играют в свои игрушки. Игрокам глубоко наплевать на нас. Они — чужие. И эти чужие давно уже утратили то, что мы называем прогрессом. Они не создают ничего нового, им давным-давно хватает того, что уже есть. Они даже не помнят своей родины и собственного происхождения, сомневаясь в самом факте существования этой родины как таковой. Они как-то смогли выжить, они не выродились и не уничтожили себя, но зато полностью остановились в собственном развитии. Им некуда и незачем стремиться. У них давным-давно все есть, и никакие проблемы материального мира их не волнуют. Единственное, чем они занимаются, что еще как-то их беспокоит, это то, что мы назвали бы играми. Они создают свои команды, коалиции, союзы. Это не войны, это скорее соревнования не на жизнь, а насмерть. Они бьются между собой за победу на том или ином этапе. В качестве игрового пространства, они используют развивающиеся миры. В частности — наш мир. Играя в этих мирах, как мы в компьютерных игрушках или на шахматных досках, они на биологическом уровне могут принимать облик аборигенов. Иногда они встречаются между собой в специально созданных для этого пространствах, чтобы решить свои проблемы один на один, без посредников. Или — «стенка на стенку». Но и там они должны соблюдать определенные правила, самими же ими назначенные. Как мы, когда играем в те же шахматы. Смахнув рукой фигуры с доски, никто не одержит победы и не поставит мат проигравшему. Вспомни гениальный фильм Квентина Тарантино — «Убить Билла». Сцену в японском ресторане, драку на мечах. Помнишь? Один-единственный револьвер смог бы решить проблему бойцов Якудзы, но никто не прибегнул к этому простому способу. Правила таковы, что в ходу было только холодное оружие. Несмотря на то, что там была совсем не игра, и реальная смерть собирала свои плоды. Но иногда, очень редко, кто-то отходит от правил, принимается жульничать и мухлевать. Вот тогда и начинается беспредел… Люди видели этих чужих игроков на протяжении всей своей многовековой истории. А уж жизни и благополучия отдельных человечков никакого интереса для чужих не представляют. Да, бывает, что они нас используют, но это краткий и сиюминутный интерес. И если кто-то и помогает людям, то редко. Или исключительно ради получения преимущества в своих играх, каких-то непонятных нам соревнованиях, длящихся уже тысячелетия. А может — и дольше… Вот только для простого земного человека, для любого обывателя, в силу случая оказавшегося втянутым в эти игры, выход только один. Постараться выжить и получить выгоду для себя и своих близких. Поэтому надо воспользоваться моментом, чтобы получить что-то и урвать свой куш. Только так, и ничего более. А история была такая…
Потом он довольно долго рассказывал мне о встрече отца с Габриель и с Лилит, о тех предложениях, что он получил от обоих. Подробно и красочно поведал о причинах, приведших к настоящему положению вещей. Я тогда видел, что Латников вполне откровенен, и на тот момент не скрывал от меня почти ничего. За время его повествования мы повторили заказ, и теперь просто сидели, вертя в руках опустевшие пивные кружки. Наконец он завершил свою историю.