Ну, ладно, защитился по Баратынскому, в армии год отслужил, в школе начал преподавать русский и литературу. Встретил как-то свою институтскую профессоршу, Ларису Васильевну, она потревожила рану: не надумал ли в аспирантуру всё же поступать? Лохов горько усмехнулся: про Баратынского уже всё писано-переписано, а свой Рубцов в наших барановских палестинах что-то всё не народится, не появится никак...
Так и жил потихоньку: школьникам-акселератам пытался любовь к поэзии привить, получал свою учительскую зарплатишку, сочинял стихи, которые изредка по чайной ложке печатали в "Комсомольском вымпеле", по вечерам сидел дома за книгами, ученическими тетрадками да над чистым листом бумаги, вздрагивая от пьяных дебошей соседей за стеной. Но это терпимо, главное, что комната своя в коммуналке была-имелась. Правда, порядочную девушку в такое убогое жилище не пригласить. Впрочем, и непорядочных Лохов тоже приглашать не умел. Он вообще в отношениях с женщинами был лох лохом. Он так и собирался жить-тянуть свой век холостяком до гробовой доски.
В одиночестве...
* * *
Но тут подступил-грянул очередной год Кролика - 1987-й. И жизнь Лохова опять кардинально перевернулась к плюсу. Он встретил Аню и вышла наконец-то первая книжечка его стихов.
Встреча с Аней, как это всегда и бывает, произошла случайно. Пошёл Иван в Рождественский праздник на очередной вернисаж под названием "Художники из подвала" в областную картинную галерею. Уже скрипела-разворачивалась пресловутая перестройка-катастройка, на волне которой и всплыли из своего подвала эти "подпольные" художники. Лохов терпеть не мог подобные псевдоавангардные штучки-дрючки, особенно в провинциально-чернозёмном исполнении. И действительно, зрелище представилось в основном убогое: винегрет из дурного подражания Кандинскому, Фальку, Шагалу, позднему Пикассо и чёрт ещё знает кому. Иван уже совсем было пожалел, что в очередной раз обманулся в ожиданиях и только зря потерял время...
Как вдруг он увидел несколько празднично-светлых полотен-окошек в живой настоящий мир: берёзы в яркой шумной зелени... заснеженные ели и сосны... золотые маковки церкви... узнаваемые неожиданной красотой уголки родного города... Причём, как и должно быть при соприкосновении с талантливой - от сердца - живописью, к каждой картине хотелось возвращаться вновь и вновь и не для того, чтобы разгадывать её как ребус, а чтобы ещё раз всмотреться, удивиться красоте окружающей повседневной действительности, которую в полусне тусклой жизни и замечать перестал; удивиться дару художника, порадоваться за него. И - за себя, что встретил такого мастера, почувствовать-ощутить праздничное настроение в себе...
Лохов ещё раз, запоминая, всмотрелся-вчитался в фамилию автора на табличках - А. Елизарова. Хорошая русская фамилия! Ивана как кто подтолкнул: потревожил суровую старушку-смотрительницу у входа, поинтересовался, прикладывая руку к груди:
- Извините! Простите, Бога ради! Вы не знаете, а вот художница А. Елизарова - это наша, барановская?
- Как же не знаю! - расплылась в добродушной улыбке суровая бабуся. Конечно, наша... Да вон она сама... Аня, Аннушка! Подойди, тут тобой интересуются...
К ним приблизилась плавной неспешной походкой молодая женщина в тёмном глухом платье с застенчивым взглядом печальных карих глаз. Ну, что оставалось делать Лохову?! Только багроветь, заикаться, благодарить неловко Анну Ильиничну за талант, руку к груди прикладывать, наклонять раннюю свою лысину и твердить-повторять своё "спасибо" беспрерывно. Слава Богу, что она его за дурачка, за идиотика блаженного не приняла. Лохов же потом не раз говорил-упоминал совершенно без улыбки, всерьёз, будто в ту первую их встречу он настоящий нимб-ореол вокруг Аниной головы видел-наблюдал. А из, так сказать, прозаических штрихов-деталей он, кроме тёмного платья и карих глаз, отметил, что Аня довольно высока ростом, и ему пришлось бороться с привычной своей сутулостью, стройнеть, дабы смотреть на неё глаза в глаза.
В её удивительные, бездонные глаза!
* * *
Осенью, говоря высоким штилем, состоялось-произошло их бракосочетание.
На свадьбе гости дружненько желали им жить вместе семьдесят лет, никак не меньше, а усердно провозглашавший тосты свидетель-дрyжка жениха Толя Скопюк, артист облдрамтеатра, даже предрёк-пожелал Ване-другану и его очаровательной Ане нарожать аж семьдесят короедов-наследников... Параллельное их домашнему скромному празднеству торжество вселенского масштаба - 70-летие Великого Октября - утомительно аукалось в пьяном застолье.
А свадьба их действительно не отличалась пышностью и многолюдством собрались в квартире Аниной сестры, Татьяны, только близкие, родные и друзья. Самые дорогие подарки новобрачным подарили сами молодожёны: жених невесте - сигнальный экземпляр своей книжечки стихов под названием "Звезда одинокая", вышедшей в Воронеже. На титульном листе красовалось лаконичное посвящение - "Ане Елизаровой". Невеста, в свою очередь, преподнесла жениху сюрпризом его жанровый портрет: Иван в цилиндре и романтическом плаще времён Пушкина, сложив руки на груди, стоит на берегу реки, на фоне Покровской белокаменной церкви и грустно, но вместе с тем и величаво (сутулости нет и в помине!) глядит в заречную, затянутую дымкой осеннего тумана, даль...
Толян Скопюк подарил новобрачным два театральных парика, сопроводив своё подношение топорной шуточкой: мол, при семейных ссорах-драчках прически клочьями летят, так что дар его со временем и пригодится. Остальные подарки гостей тоже были больше шутливыми, чем весомыми - за исключением, разумеется, елизаровских: родители Ани (отец возглавлял пригородный совхоз, а мать там же заведовала бухгалтерией) вручили старшей дочери сберкнижку с изрядной суммой на меблировку новой квартиры, а вот саму квартиру, можно сказать, преподнесла сестра Татьяна. Вернее, она при всех одарила молодожёнов торжественной клятвой-обещанием выбить им квартиру ещё до Нового года...
И, правда, уже в конце декабря Лоховы жили-обустраивались в своей однокомнатной квартире, в огромном кирпичном доме на Интернациональной, в самом центре города.
Татьяна работала в горисполкоме.
* * *
Нет, не надо было им соглашаться на эту квартиру.
Это Лохов потом, уже после катастрофы, анализируя цепь событий, их связь между собой, убедительно для себя понял. Ну, пожили бы в коммуналке у него ещё немного. Ведь дали бы им, дали законное жильё - тогда ещё очередь молодых специалистов-льготников существовала, Иван в первых рядах её числился... Эх, надо было бежать от Татьяны Ильиничны и её тягостных благодеяний решительно и подальше. Ведь не соглашалась же ни в какую Аня одна на квартиру, снимала угол у бабуси и, можно быть уверенным, продолжала бы жить в чужом углу и дальше, если б не встретила Ивана. Ей ведь там лишь ночевать приходилось, а дни и вечера проводила она, по существу - жила, в мастерской или на пленэре.
Уговорила-убедила Лоховых Татьяна стать её соседями, напугала не столько долгодлинной, хотя и льготной очередью, сколько мрачной перспективой очутиться новосёлами где-нибудь в районе автовокзала - у чёрта на куличках. А что Иван, что Анна жизни себе не представляли без Набережной, без близости реки, вдоль которой и раскинулся старинный церковно-особнячковый центр города...
Таким образом, через квартирный вопрос, который, конечно, не одних москвичей испортил, молодожёны Лоховы как бы и попали сразу в должники Татьяне Ильиничне. В то время она жила ещё с первым мужем - то ли сербом, то ли словаком Яном, с которым познакомилась-встретилась в Московской сельхозакадемии - училась там на сельского экономиста. У них подрастала дочка с чудным для девочки именем - Ивашка. Серб или словак работал почти по специальности - агрономом в городском зеленхозе, а Татьяна сразу пошла-попёрла по комсомольско-общественной стезе: сначала в райкоме комсомола, потом в горкоме, перебралась в советскую власть - в горисполком... Между прочим, она любила, просто чрезвычайно ценила свою фамилию и при знакомстве или при любом другом удобном случае подчёркнуто произносила-представлялась: Е-ли-за-ро-ва!
Лохов знал от Ани, что её сестра ещё с отрочества попрекала родителей: зачем, дескать, они дали своим двум дочерям имена совсем наоборот. Эх, если бы она, Татьяна, была Анной Ильиничной - уж она бы это обыгрывала на полную катушку. Татьяна пыталась хотя бы отыскать себе мужа по фамилии Ульянов, дабы стать-писаться Злизаровой-Ульяновой. И ей даже чуть было это не удалось: как раз Аня и познакомила младшую сестру с молодым художником Игорем Ульяновым. Однако ж бедный Игорёк в чём-то уж совсем не удовлетворил Татьяну, не сложилась у них любовь-женитьба, и Татьяне так и не суждено было стать полной однофамилицей сестры великого вождя пролетарской революции. Что совсем не добавляло мягкости её характеру - отнюдь. Вообще Иван просто поражался разнице натур двух сестёр: Татьяна была его ровесницей, на пять лет моложе Анны, но по умению жить годилась ей в наставницы и говорила с ней командным тоном. Право, матушка сестёр явно согрешила на стороне, зачав Анну, настолько та пошла не в их - не в светлоглазую елизаровскую - породу.
Лохов знал от Ани, что её сестра ещё с отрочества попрекала родителей: зачем, дескать, они дали своим двум дочерям имена совсем наоборот. Эх, если бы она, Татьяна, была Анной Ильиничной - уж она бы это обыгрывала на полную катушку. Татьяна пыталась хотя бы отыскать себе мужа по фамилии Ульянов, дабы стать-писаться Злизаровой-Ульяновой. И ей даже чуть было это не удалось: как раз Аня и познакомила младшую сестру с молодым художником Игорем Ульяновым. Однако ж бедный Игорёк в чём-то уж совсем не удовлетворил Татьяну, не сложилась у них любовь-женитьба, и Татьяне так и не суждено было стать полной однофамилицей сестры великого вождя пролетарской революции. Что совсем не добавляло мягкости её характеру - отнюдь. Вообще Иван просто поражался разнице натур двух сестёр: Татьяна была его ровесницей, на пять лет моложе Анны, но по умению жить годилась ей в наставницы и говорила с ней командным тоном. Право, матушка сестёр явно согрешила на стороне, зачав Анну, настолько та пошла не в их - не в светлоглазую елизаровскую - породу.
Итак, к тому моменту, когда Лохов стал родственником Татьяны, ее уже перестал удовлетворять иностранец Ян - они подали заявление на развод. Словацкий Ян-Иван готовился к уезду на родину, а в их квартиру между тем уже наведывался и даже оставался ночевать новый претендент на руку Татьяны некий Борис. Фамилию он имел какую-то не запоминающуюся, во всяком случае не Годунов, не Ельцин и не Березовский. Впрочем, фамилия его никого в округе и не интересовала: во-первых, он, как выражаются-говорят в народе, вышел замуж - то есть пришёл жить в дом жены; а во-вторых, Татьяна, разумеется, и на этот раз свою ещё знаменательно-историческую в те времена фамилию менять-обменивать не собиралась, так что и Бориса этого, вечно насупленного и молчаливого, все стали называть-считать Елизаровым.
Время шло-катилось. Лохов писал-сочинял стихи, мечтал о новом сборнике и учил детей. Аня писала-рисовала элегические пейзажи и натюрморты, мечтала о персональной выставке и варила щи. Их родственники Елизаровы между тем создали-родили вместо новой Ивашки какой-то торговый кооператив, обкатывали машину-иномарку, обустраивали дачу, заложили в пригороде особняк двухэтажный... И вот когда после кровавой осени 93-го Россия окончательно размежевалась-поделилась на бедных и богатых, вдруг и выяснилось, что Елизаровы - преуспевающие буржуины, а Лоховы - самая что ни на есть распозорная голь-нищета.
Оно бы ничего: бедность, как говорится, не порок. Однако ж порой и вшивой гнилой интеллигенции кушать хотца. Зарплату издевательскую в школе напрочь зажимать-задерживать стали, пейзажи-натюрморты почти вовсе перестали покупать... Один раз Анна у сестры перехватила деньжонок, другой раз в долг попросила, третий раз подзаняла... Пошла к Елизаровым - а куда ж денешься? и опять, и снова...
Ну и, разумеется, рано или поздно, а ультимативно-деловой семейно-родственный разговор-совет должен был состояться. И он состоялся. Впрочем, говорила-выступала на этом семейном совете одна Татьяна Ильинична Боря по традиции молча угрюмо сопел в две дырочки, Иван с Аней подавленно, без возражений, внимали по сути не советам, а приказам: всё, хватит бездельничать - пора бабки заколачивать, отдавать долги и начинать самим жить по-людски. Это ж надо, даже видак до сих пор купить не могут, не говоря уж о тачке или дачном домике. Они, Елизаровы, открывают новую торговую точку с круглосуточным режимом работы и им как раз нужны-требуются два продавца. Возражения есть? Возражений нет!..
Так Иван с Аней стали торгашами.
* * *
Ух, и корчило поначалу Лохова.
Ну, ладно бы ещё - книгами торговать. А то - пиво, водка, сигареты, жвачка... Но постепенно, со временем Иван чуть уравновесился-смирился. Магазинчик-павильон с претенциозным названием "Елизаровский" стоял на бойком месте, на перекрёстке Мичуринской и Карла Маркса, неподалёку от центра. Рядом - "Детский мир", ледовый Дворец спорта, больница, микрорайон новых высоток. Народу, особенно днём, заглядывало много: скучать не приходилось, да и выручка-прибыль, а с ней и зарплатная доля скапливалась бойко глядишь, вскоре и весь долг милым родственничкам можно будет возвернуть, выкупиться на свободу. А в ночные смены и вовсе благодать - сиди, книжки хорошие читай-почитывай или стихи вволю сочиняй.
Были-случались, конечно, и всякие неприятности - в торговом бизнесе без них разве ж обойдёшься? Подсунули раза три-четыре Лохову фальшивые купюры прежде чем он научился их распознавать, да попытались как-то раз ограбить "Елизаровский" комок ночные гости незваные. Слава Богу, попались пацаны неопытные: Иван лишь только им пистолет показал, не предупредив, как учила Татьяна, что он газовый, - как те и дали стрекача... Одним словом, пустяки всё, мелочи жизни.
Вот и та катастрофа, круто изменившая жизнь-судьбу Лохова в 1996-м, опять в году Крысы, началась тихо, подкралась незаметно, произошла буквально средь бела дня и на глазах у многочисленных свидетелей...
Прилюдно!
3
Он так и сказал, словно подсмеиваясь над Иосифом Давидовичем:
- Я имею до вас интерес, чтобы вы стали моим компаньоном...
Старый еврей машинально стянул с головы парик и вытер платком мокрую лысину.
- Коль раз вы меня спрашиваете, то я бы хотел услышать подробностей.
Иосиф Давидович приладил на место парик, постарался взять себя в руки, построжеть, дабы в случае нелепого розыгрыша сохранить полное достоинство. Впрочем, чутьё всё сильнее и определённее сигнализировало Иосифу Давидовичу - дело явно пахнет деньгами. Это только нищета позорная, не умеющая жить, лохи всякие уверены-считают, будто денежки не пахнут. 0-го-го, ещё как сильно пахнут! Как вкусно, как сладко пахнут - слаще желанной женщины! Особенно - когда их много и они твои...
Парень тоже построжел, отставил напёрсток с коньяком в сторону, перестал прикладывать руку к груди, заговорил делово:
- Значит так: в особые подробности, извините, я входить не буду - это пока лишнее. Да и - вы же человек деловой, понимаете - не все подробности можно рассказать. Как говорится - коммерческая тайна. Суть же вот в чём: я, извините, изобрёл способ, как делать фальшивые деньги на таком уровне, что их практически нельзя отличить от настоящих. Впрочем, извините, мне не очень нравится слово "фальшивые", поэтому я предпочитаю говорить - "мои" или "свои". Итак, - вы следите за моей мыслью, дорогой Иосиф Давидович? - я научился делать свои деньги не хуже государственных. А теперь вот пришёл к вам с предложением: сделать-превратить мои деньги в наши. В наши с вами!..
Гость замолк, словно выложил-сказал абсолютно всё и ни капельки не сомневается: Иосиф Давидович полностью всё и вся понял, во всём разобрался, - выжидательно смотрел на хозяина "Золотой рыбки". В ярком свете хрустальной развесистой люстры с огромной мрачного колорита картины на стене сурово смотрел на него и пророк Моисей, вытянув указующий перст - то ли благословляя Иосифа Давидовича, то ли строго вопрошая: а ты чтишь ветхозаветные заповеди? Иосиф Давидович тяжко вздохнул и сделал как бы шажок навстречу.
- Это прямо смешно, но я ещё не знаю как вас зовут по фамилии!
- Извините! Лохов, Иван Иванович, - привстал посетитель и даже как бы прищёлкнул под столом стоптанными каблуками. - Отставной, так сказать, учитель-словесник и по совместительству, извините, поэт.
Иосиф Давидович на "Лохова" невольно скривил усмешку, на "учителя-словесника" поморщился, на "поэта" нахмурился. Посетитель поспешил веско разъяснить-добавить:
- Извините, вы напрасно морщитесь, любезный Иосиф Давидович! Наш великий поэт Михайло Ломоносов совершал и великие открытия в физике и математике. А вот, к примеру, итальянский гениальный художник-живописец Леонардо да Винчи изобрёл ещё в начале шестнадцатого века вертолёт, но ему, увы, не поверили, и в результате стали летать на вертолётах только триста лет спустя. Три века потеряли!.. Для изобретателя главное не профессия, а голова. Поэтам-изобретателям тоже, извините, надо верить, Иосиф Давидович.
- А я имею интерес ещё раз посмотреть ваши деньги, - попросил хозяин кабинета.
Гость выудил из кармана куртки две сторублёвки, выложил на стол. Иосиф Давидович нацепил на мясистый солидный нос очки в золотой оправе, тщательно обсмотрел купюры, общупал, обнюхал и даже лизнул. Достал мощную лупу из ящика стола, ещё раз исследовал по миллиметру, как и все прежние купюры этого Лохова. Большой театр со всеми восемью колоннами на месте, на другой стороне крупным планом верхняя часть театра - четыре вздыбленных коня, колесница, бог греческий Аполлон со своей лирой и, прости Господь Вседержитель, даже потцен у бога языческого неприлично из-под одежды, как и положено, торчит-выглядывает... Тьфу! Та-а-ак, и номера у банкнот разные, но, главное, водяные знаки-изображения - тот же Большой театр и цифра 100 на месте и тайная микроскопическая нить-строка ассигнацию, как и положено, поперек пронизывает - ЦБР 100 ЦБР 100 ЦБР 100...