– Тем не менее многие женщины терпят и не такое, – заметил юрист, все еще изучая заключенную.
Александра слегка пожала плечами, и Рэтбоун вновь обратил внимание, насколько она худощава. В белой блузке и серой юбке без кринолина она походила на бродяжку – вернее, ее можно было бы принять за нищенку, если бы не сильное, надменное лицо.
– Расскажите мне, миссис Карлайон, как все случилось, – снова попросил Оливер. – Начните с того самого вечера. О любовной связи вашего мужа с миссис Фэрнивел мы поговорим позже. Кстати, когда вы впервые заметили, что они неравнодушны друг к другу?
– Я не помню. – Женщина так и не посмотрела на адвоката, и настойчивости в ее голосе не чувствовалось. Ей было все равно, поверит он ей или нет. – Несколько недель назад, я полагаю. Мы стараемся не замечать того, что нам неприятно. – Внезапно в голосе ее прозвучала настоящая страсть. Несомненно, она вспомнила нечто причинившее ей сильную боль.
Рэтбоун был в замешательстве. Мимолетный всплеск эмоций – и вот собеседница уже снова сидит онемевшая, опустошенная, усталая.
– И последней каплей был именно тот званый обед? – мягко спросил он.
– Да… – хрипловатым, еле слышным шепотом подтвердила узница.
– Вы должны описать мне все события того вечера, миссис Карлайон, чтобы я мог… понять. – Оливер хотел сказать «помочь», но, глядя на ее усталое равнодушное лицо, еще раз убедился, что ни на какую помощь она уже не надеется. Переубеждать ее сейчас не имело смысла.
Александра сидела полуотвернувшись, но в ее словах снова зазвучала горечь:
– Ваше понимание ничего не изменит, мистер Рэтбоун. Я его убила. Остальное закон не интересует. И толковать тут не о чем.
Юрист криво усмехнулся.
– Толковать законы, миссис Карлайон, – мое ремесло. И поверьте, что делаю я это неплохо. Я не всегда побеждал в суде, но, во всяком случае, проигрывал весьма редко.
Александра обернулась, в глазах ее впервые промелькнула ирония, и Рэтбоун понял, насколько обворожительна была эта женщина в лучшие свои времена.
– Слышу слова истинного адвоката, – тихо заметила она. – Однако боюсь, что именно здесь вы проиграете.
– О, пожалуйста, не хороните меня раньше времени! – Оливер позволил себе немного беспечности. – Лучше быть побитым, чем отступить без боя.
– Это не ваша битва, мистер Рэтбоун. Это моя битва.
– Я бы предпочел, чтобы она стала моей. Кроме того, вы в любом случае нуждаетесь в адвокате. Вы не можете защищать себя сами.
– Все, что вам остается, это повторить на суде мое признание.
– Миссис Карлайон, я ненавижу жестокость, даже в тех случаях, когда она необходима, но я должен сказать вам правду. Если вас признают виновной без смягчающих обстоятельств, вы будете повешены.
Женщина медленно прикрыла глаза и глубоко вздохнула. Лицо ее стало пепельным. Как он и подозревал, Александра готовилась к худшему, и все же в ее душе еще теплилась какая-то надежда. Да, Рэтбоун был жесток, но позволить ей сейчас питать иллюзии было бы еще более жестоко.
Он должен любой ценой вывести ее из этого пугающего равнодушия и досконально выяснить мотивы преступления, о которых пока мог только догадываться. Общественное мнение беспощадно к женщинам, убивающим мужей из ревности. Как, впрочем, и ко всем женщинам, убивающим мужей. Считается, что их долг – безропотно сносить грубость и жестокость. Извращенные поползновения некоторых мужей, конечно, отвратительны и непереносимы, но об этом предпочитают молчать. Одному богу известно, какие кошмары творятся порой в спальнях и хранятся втайне, поскольку упоминать о таком неприлично!
– Миссис Карлайон…
– Я знаю, – прошептала заключенная. – Буду… – Она так и не смогла произнести страшное слово, а адвокат не настаивал. Он знал, что мысленно она его уже произнесла.
– Мне удастся сделать куда больше, чем повторить на суде ваше признание, если вы расскажете мне всю правду, – продолжал он. – Сомневаюсь, что вы столкнули вашего мужа с лестницы и затем нанесли ему удар алебардой только потому, что он был излишне фамильярен с миссис Фэрнивел. Вы с ним говорили об этом? Ссорились с ним?
– Нет.
– Почему?
Александра повернулась и взглянула на него непонимающе:
– Что?
– Почему вы с ним не поговорили? – терпеливо повторил юрист. – Вы неминуемо должны были однажды сказать мужу, что вам отвратительно его поведение.
– О да… Я… – Теперь женщина выглядела удивленной. – Конечно… Я просила его быть… благоразумным…
– И это все? Вы так его любили, что предпочли заколоть насмерть, но не отдавать другой женщине, и в то же время…
Рэтбоун умолк, поскольку понял по выражению лица собеседницы, что о такой любви здесь не могло быть и речи. Сама идея, будто она, Александра Карлайон, могла воспылать к мужу безумной страстью, приведшей к убийству, явно не приходила этой даме в голову. Похоже, она имела в виду что-то другое.
Взгляды их встретились, и Александра поняла, что дальше притворяться не имеет смысла.
– Нет. – Она отвела глаза, и голос ее вновь изменился. – Я просто сочла эту измену предательством. Я не могу сказать, что страстно любила мужа. – Невеселая улыбка тронула уголки ее рта. – Мы были женаты двадцать три года, мистер Рэтбоун. За такое время страсти обычно угасают.
– Что же тогда явилось причиной? – настаивал адвокат. – Почему вы убили его, когда он лежал перед вами без сознания? И не говорите мне, будто вы боялись, что, очнувшись, муж расправится с вами – физически или морально. Да он бы скорее покончил с собой, чем позволил гостям узнать, что жена столкнула его с лестницы! Что стало бы с его достоинством!
Миссис Карлайон вздохнула, но так ничего и не сказала.
– Он поднимал на вас когда-нибудь руку? – спросил Оливер.
– Нет, – тихо ответила узница, снова глядя в сторону. – Видимо, вам это очень помогло бы, не так ли? Я могла бы ответить «да»…
– Не стоит, поскольку это неправда. Да и вряд ли это поможет. Многие мужья бьют своих жен. Но нужна серьезная угроза для жизни, чтобы признать убийство результатом самообороны. В этом случае вам пришлось бы представить неопровержимые доказательства.
– Он не бил меня. Он был… очень цивилизованным человеком, героем. – Губы женщины скривились в усмешке, словно в ее словах таилась какая-то мрачная шутка.
Рэтбоун понимал, что она вряд ли поделится сейчас с ним своими мыслями, и продолжил разговор:
– Тогда почему вы убили мужа, миссис Карлайон? Вы не были патологически ревнивы. Он вам не угрожал. В чем же дело?
– Он вступил в связь с Луизой Фэрнивел публично – на глазах у друзей и семьи, – глухо произнесла Александра.
Они вернулись к тому, с чего начали. Юрист ей не верил – во всяком случае, верил не до конца. Она явно что-то скрывала.
– А как насчет вашей дочери? – спросил он.
Заключенная нахмурилась:
– Моей дочери?
– Да, Сабеллы. Она ладила с отцом?
Тень улыбки вновь коснулась губ узницы:
– Вы уже слышали, что они тогда поссорились? Это так, к сожалению. Сабелла не очень хорошо к нему относилась. Она хотела постричься в монахини, а Таддеуш считал, будто лучше знает, что ей нужно. Он нашел ей мужа – Фентона Поула, приличного молодого человека, который, кстати, хорошо с ней обращается.
– Но она так и не простила этого отцу?
– Нет.
– Почему нет? Прошло столько времени…
– Она… Она очень болела, – как бы защищаясь, сказала Александра. – Лишилась душевного равновесия… в связи с рождением ребенка. Это бывает. – Она посмотрела на адвоката, вскинув голову. – Тогда к ней и вернулось раздражение на отца. Но теперь оно почти прошло.
– Миссис Карлайон… Может быть, это не вы, а ваша дочь убила вашего мужа?
Женщина вздрогнула, широко раскрыв ярко-голубые глаза. Лицо ее выражало страх, гнев, решимость.
– Нет… Сабелла не имеет к этому никакого отношения! – воскликнула она. – Я уже сказала вам, мистер Рэтбоун, что это я убила его. Я категорически запрещаю вам впутывать ее в это дело, вы меня понимаете? Я откажусь от ваших услуг, если вы еще раз предположите что-то подобное!
И это было все, чего достиг Оливер. Александра явно больше ничего не скажет. Рэтбоун поднялся.
– Мы еще увидимся, миссис Карлайон. Но до того времени ни с кем не говорите о вашем деле, разве что с моего разрешения. Вы понимаете меня?
Он и сам не знал, зачем так сказал. Все его инстинкты утверждали, что браться за это дело не стоит. Вряд ли он поможет женщине, беспричинно убившей мужа, потому что назвать причиной флирт на званом обеде было трудно. Даже застань она его с кем-то в постели (лучше, если в собственном доме и с близкой подругой), это вряд бы что-либо изменило. Многие женщины застают своих мужей с кем-нибудь в постели – и тем не менее хранят молчание, позволяя себе разве что презрительную улыбку.
– Как вам угодно, – равнодушно ответила Александра. – Спасибо за визит, мистер Рэтбоун.
– Как вам угодно, – равнодушно ответила Александра. – Спасибо за визит, мистер Рэтбоун.
Она даже не спросила, кто его прислал.
– Мне угодно именно так, – ответил юрист. – Всего вам доброго, миссис Карлайон.
Какая нелепость! Что еще доброго может произойти в ее жизни?
Рэтбоун покинул тюрьму в смятенных чувствах. Каждая клеточка его мозга умоляла бросить это дело. Тем не менее он кликнул кеб и приказал вознице ехать на Графтон-стрит, где снимал комнаты Уильям Монк, а вовсе не в контору Певерелла Эрскина на Хай-Холборн, где он мог бы со всей вежливостью объяснить, что помочь Александре Карлайон просто не в силах.
Всю дорогу, трясясь в двуколке по булыжникам мостовой, Оливер мысленно находил все новые причины своего отказа. Любому мало-мальски сведущему адвокату хватило бы и половины их. Самое большее, что можно было сделать, – это оттянуть приговор, то есть продлить страдания несчастной.
И все-таки юрист не постучал в окошечко и не приказал вознице повернуть. Он так и сидел неподвижно, пока они не достигли Графтон-стрит. Там Рэтбоун выбрался из экипажа и расплатился с кебменом, но остался стоять посреди мостовой, глядя, как удаляется двуколка. Ее еще можно было окликнуть.
В нескольких ярдах от него уличный краснобай, тощий долговязый человек с падающими на лоб белокурыми волосами, читал нараспев рифмованную драму собственного сочинения – что-то о предательстве и убийстве. Прохожие останавливались послушать, и некоторые бросали ему мелкую монету.
Навстречу, расхваливая свой товар, прокатил тележку торговец, вверх по Уитфилд-стрит проковылял калека с подносом спичек.
Стоять посреди мостовой можно было долго. Рэтбоун поднялся на крыльцо и постучал. В доме сдавались меблированные комнаты – достойное и удобное жилище для мелких дельцов и профессионалов средней руки. Монк не нуждался в собственном доме. Насколько Оливер его помнил (а помнил он его весьма хорошо), этот человек предпочитал тратить деньги в основном на портных. Был он самолюбив и высокого мнения о себе как в профессиональном, так и в социальном смысле – по крайней мере, до несчастного случая, лишившего его памяти. Поначалу Уильям даже не мог вспомнить, как его зовут, и не узнавал свое отражение в зеркале. Но мало-помалу, с помощью старых писем, полицейских отчетов и свидетельств знакомых, он постепенно восстанавливал свои воспоминания. И несмотря ни на что, это был один из самых выдающихся детективов Лондона.
Потом, после дела Мюидора, ему пришлось уйти в отставку по причине излишней принципиальности и строптивого характера. Теперь он пытался заработать на жизнь частным сыском, занимаясь делами, которые клиенты, по тем или иным соображениям, не решались доверить полиции.
Дверь открыла пышущая здоровьем хозяйка. Стоило ей увидеть Рэтбоуна, как глаза ее удивленно округлились. Некое глубинное чутье позволяло ей мгновенно отличать, скажем, солидного коммерсанта от мелкого торговца, а уж адвокатов с их серыми одеяниями свободного покроя и тросточками с серебряным набалдашником она угадывала безошибочно.
– Да, сэр? – промолвила она.
– Мистер Монк дома?
– Да, сэр. Могу я доложить, кто его спрашивает?
– Оливер Рэтбоун.
– Входите, мистер Рэтбоун. Я сейчас позову его.
– Благодарю вас. – Гость проследовал за хозяйкой.
Ждать ему пришлось несколько минут. Затем дверь отворилась, и появился Уильям. Стоило ему войти, как все старые чувства всколыхнулись в душе Рэтбоуна: странная смесь симпатии и неприязни. Но, с другой стороны, и Монк был сложным человеком – бесцеремонным, непредсказуемым, умным, обладающим странным чувством юмора, вспыльчивым и безжалостно честным во вред себе и другим. Красавцем его назвать было трудно: хорошо сложен и крепок в кости, широкий нос с горбинкой, настороженные глаза, большой тонкогубый рот, на нижней губе – шрам.
– Приветствую вас, Монк, – сухо сказал Рэтбоун. – У меня безнадежное дело, требующее некоторого расследования.
Детектив резко приподнял брови:
– И, естественно, вы обратились ко мне. Весьма обязан. – В его глазах промелькнула и исчезла насмешка. – Но дело, полагаю, не безнадежное? Вы ведь редко работаете ради любви к искусству!
Произношение Монка поражало своей безупречностью. Долгие годы он старательно искоренял из своей речи певучий нортумберлендский акцент, и теперь его идеальный английский блистал чистотой.
– Совершенно верно. – Оливеру стоило больших усилий взять себя в руки. Уильям иногда безумно раздражал, но, видит бог, адвокат не позволит ему разговоривать с собой в подобном тоне! – Семейство имеет деньги, которыми я намерен воспользоваться для блага клиента. Скажем, нанять вас… Хотя боюсь, что никакое расследование несчастной уже не поможет.
– Действительно, – согласился Монк. – Звучит абсолютно безнадежно. Но раз уж вы здесь, то все-таки меня нанимаете. – Это было скорее утверждением, чем вопросом. – Лучше расскажите, что это за дело.
Рэтбоун с трудом вернул себе душевное равновесие и натянуто улыбнулся:
– Вы читали о недавней смерти генерала Таддеуша Карлайона?
– Естественно.
– Его жена созналась в убийстве.
Лицо сыщика приняло саркастическое выражение, но он промолчал.
– Она явно сказала мне не всю правду. – Юрист постарался, чтобы его голос звучал ровно. – И мне нужно знать, о чем она умолчала, прежде чем я отправлюсь выступать в суде.
– Как она объясняет свой поступок? – Монк сел верхом на один из деревянных стульев и, взявшись за спинку, посмотрел на адвоката. – Утверждает, что муж ее спровоцировал?
– Ссылается на его флирт с хозяйкой дома на званом обеде. – Теперь мрачный юмор прозвучал уже в голосе Рэтбоуна.
Уильям заметил это, и глаза его сверкнули.
– Преступление в порыве страсти, – констатировал он.
– Не думаю, – ответил его гость. – Но истинная причина мне неизвестна.
– А у нее самой не могло быть любовника? – спросил Монк.
– Возможно. – Это предположение претило Оливеру, но отмахиваться от него он не имел права. – А мне нужно знать наверняка.
– Но это точно сделала она?
– Не знаю. Ее золовка убеждена, что убийца – младшая дочь, у которой расстроены нервы после рождения ребенка. Она поссорилась с отцом в день его смерти, как раз на званом обеде.
– А мать взяла вину на себя, чтобы защитить дочь? – предположил Уильям.
– Так считает золовка.
– А лично вы?
– Я? Откуда мне знать!
Наступило молчание. Монк раздумывал.
– Оплата повременная, – обронил Рэтбоун, сам удивляясь своей щедрости. – И двойной оклад полицейского, поскольку работа не постоянная.
Он не счел нужным добавлять, что если детектив вздумает отлынивать или приписывать часы, то больше адвокат к нему не обратится.
Уильям улыбнулся.
– Лучше расскажите мне остальные подробности, чтобы я знал, с чего начать. Могу я увидеться с миссис Карлайон? Полагаю, она сейчас в тюрьме?
– Да. Я организую вам пропуск как своему помощнику.
– Так вы говорите, на званом обеде…
– В доме Максима и Луизы Фэрнивел. Это на Олбани-стрит, недалеко от Риджентс-парк. Остальные гости: Фентон и Сабелла Поул (Сабелла – это дочь убитого), Певерелл и Дамарис Эрскин (его сестра с мужем), доктор Чарльз Харгрейв с женой и, конечно, сам генерал Карлайон с супругой.
– А кто засвидетельствовал смерть? Харгрейв или кто-то другой?
– Харгрейв.
– А полиция? Кто ведет дело?
Здесь Рэтбоун вполне понимал Монка. Чванливых дураков, заставляющих других страдать в угоду собственному самолюбию, он тоже не переносил.
– Полагаю, команда Ранкорна, – ответил он, с сочувствием глядя в глаза собеседнику.
– Тогда лучше не терять времени, – сказал сыщик, поднимаясь и расправляя плечи. – Без нашей помощи у бедняжки не будет ни единого шанса. Бог знает, кого им еще вздумается арестовать… и повесить! – добавил он с горечью.
Адвокат промолчал. Он знал причину гнева и боли Уильяма.
– Я как раз собираюсь повидаться с ними, – сказал Оливер. – Сообщайте мне все, что узнаете.
Он поднялся, вышел из комнаты и, поблагодарив по дороге хозяйку, покинул дом.
В полицейском участке Рэтбоуна приветствовали вежливо и с любопытством. Дежурному сержанту хорошо была известна репутация знаменитого адвоката. Кроме того, его появление напомнило о Монке, чье имя до сих пор произносили со страхом и уважением, причем не только в полицейском участке.
– Добрый день, сэр, – сказал сержант. – Чем могу быть полезным?
– Я хочу увидеть офицера, который ведет дело Карлайона. Будьте столь любезны.
– Это, должно быть, мистер Ивэн, сэр. Или вы хотите поговорить с мистером Ранкорном? – Голубые глаза дежурного были круглы и невинны.
– Нет, благодарю вас, – сухо буркнул Оливер. – Не сейчас, во всяком случае. Речь идет лишь о деталях, которые я хотел бы для себя прояснить.
– Хорошо, сэр. Я посмотрю, на месте ли он. А если нет – вы заглянете снова или все-таки поговорите с мистером Ранкорном?