— Хорошо, Алешенька, — кивнула Клавдия Ивановна, открыла дверь, вышла в соседнюю комнату, и тут только Ладушкин сообразил, что это вовсе не кухня, что здесь и плиты-то нет, а это скорее столовая.
— Так вот, — многозначительно подняв палец, продолжил Арланов. — Я настаиваю на своем утверждении: это хорошо организованное убийство. Во-первых, отец был совершенно здоровый в психическом отношении человек. Даже в самые трудные минуты своей карьеры он проявлял исключительную выдержку и волю. Во-вторых, никто его, насколько я знаю, не преследовал. Появилось несколько ругательных статеек в местной газетенке — и все. В-третьих, в нашем доме никогда не было оружия. Иначе я бы его еще мальчишкой обнаружил. А пистолет этот старый, с войны…
— Но кому понадобилось это убийство? Особенно сейчас, когда ваш отец перестал быть видной политической фигурой.
— Этот вопрос меня самого всю дорогу мучил. Ведь отец снова занялся… гм-гм… скажем так, общественной работой. Я его уговаривал угомониться. Говорил, что карта КПСС бита навсегда. Нет, он меня не послушал…
— А в каких вы вообще были отношениях?
Арланов достал из шкафчика початую бутылку коньяка. Налил полный стакан, выпил, крякнул и сказал:
— В сложных, молодой человек. В сложных!.. Я давно наблюдаю феномен партийного функционера нашего типа. С детства, как сам понимаешь. Мальчишкой я видел только одно — фронтовик, герой. Сильному самцу свойственно стремление к лидерству, это биологически в нем заложено. Тогда другого пути не было — только через партию. А в ней — свои законы. Со стороны глянуть — жуткие, уродливые! Но когда попадаешь в хорошо отлаженную машину, которая четко действует по всей державе — а это шестая часть суши! — то поневоле свыкаешься, начинаешь думать, что, может, так оно и надо, что по-другому наш народ и не умеет жить: привык к тупой, безжалостной, карающей за любое неповиновение власти. А дальше по известной формуле: поступок — привычка — характер — судьба.
— Но разве ваш отец не понимал, что происходит в стране? Разве о таком счастье для людей мечтали первые коммунисты? Были же у него какие-то принципы?
Арланов кисло сморщился, приложил ладонь к щеке, словно у него зуб разболелся.
— Ох, спроси что-нибудь полегче! Принцип один: вперед — и выше, все вперед — и выше! Чем значительнее твой пост и чин, тем меньше задниц ты лижешь. А это, согласись, немало…
— Кошмар какой-то! А вы говорите — психически здоров! Это же постоянный комплекс унижения, неполноценности, раздвоение, растроение, разрушение личности…
— Нет, брат, ошибаешься, — хмельно оскалясь, возразил Арланов. — Таких система сразу выбрасывала. Такие в ней не уживались.
— А если все-таки срыв? Если годами зревший нарыв наконец прорвался?
— Ты, я вижу, толковый малый. Отличник?
— Отличник…
— Бросай свою муру. Иди ко мне в аспиранты. Через год кандидатскую защитишь. Хотя кому сейчас это нужно…
— Вы не ответили на мой вопрос?
Арланов сник, съежился, тяжело вздохнул и сказал:
— Черт его знает! Может быть… Конечно, к старости в сознании начинаются некие необратимые процессы. Недаром говорят: пора о Боге думать. Но сомневаюсь, такие люди не стреляются и болезнью совести не страдают. По крайней мере я этого не замечал.
— Тогда еще несколько вопросов. Где вы находились в ночь с субботы на воскресенье?
Свидетель усмехнулся, но без всякой иронии сообщил:
— Был в пансионате «Березка», там меня многие видели.
— Ваш отец оставил завещание?
— Завещание? — Арланов несколько изумился и позвал: — Мама! Мама!..
Клавдия Ивановна вышла в столовую с подносом, на котором дымились чашечки с ароматным кофе.
— Папа оформлял завещание?
— Да. Все на тебя записали…
Утром Ладушкин пришел в кабинет Боброва. Шеф сидел хмурый, бледный, тихо постанывая, гладил ладонью бок.
— Доброе утро, — сказал Коля.
— Привет, — буркнул Иван Петрович. — Ну, как дела? На чем ты вчера домой добирался?
— Меня оставили там ночевать.
— У Арлановых? Ну, ты даешь! — оживился следователь.
— А что? Клавдия Ивановна сама предложила. Вы далеко, спрашивает, живете? Я честно ответил… Она и говорит: «Оставайтесь, молодой человек, у вас, чай, денег на такси нет».
— И куда же она тебя положила?
— Там комнат в этой квартире… Я со счета сбился.
— А утром и завтрак, наверное, приготовила?
— Да, все вместе поели.
— Вот потеха! — Бобров, кажется, искренне был удивлен. — Чудно… И снял ты с Арланова показания?
Ладушкин молча достал из папки протокол, протянул его следователю.
Иван Петрович бегло прочитал документ, задумчиво поскреб подбородок.
— Значит, этот ученый муж считает, что его папеньку убили? Доводы, которые он приводит, не очень убедительны, но все-таки прокурор может заставить нас продолжить дознание. А ты-то сам что думаешь по этому поводу? — И, ухмыльнувшись, добавил: — Ты теперь вроде как член семьи покойного…
Коля стал привыкать к едкой манере Боброва и поэтому, пропустив мимо ушей последнее замечание, сказал:
— Не знаю. Признаков преступления никаких нет. Если убийство, то какие мотивы? Месть… А может, он знал какую-то партийную тайну?
Иван Петрович прищурил левый глаз, пристально, даже с некоторым уважением посмотрел на Ладушкина.
— А этот Арланов-сын, похоже, не очень папеньку жаловал? — наконец ехидно осведомился он.
— Да. Были у них разногласия.
— Видишь!.. — Бобров возбужденно вскочил с места. — А если яблоко от яблони недалеко падает, то можно сделать вывод, что в нынешней обстановке Арланов-отец, бывший первый коммунист области, крепко мешал карьере сына. Да еще, если опять начал воду мутить… Логично?
Ладушкин припомнил весь вчерашний разговор, упрямо качнул головой и впервые возразил:
— Нет, не логично. Зачем ему тогда заявлять: «Это убийство! Убийство!» Согласился бы с версией следствия, тихо схоронил… Тем более что завещание действительно на него оформлено.
— А что он там про этих неокоммунистов говорил?
— Они Арланова и его былых соратников — короче, старую гвардию, — в штыки приняли! Считают их во всем виноватыми. Обвиняют в дискредитации великой идеи.
— Что, в общем-то, правильно.
— Наверное.
— Вот он и застрелился от обиды… — Бобров снова плюхнулся в кресло и устало сказал: — Да ну, самое натуральное самоубийство. И нечего здесь голову ломать… Сейчас эксперты проверят пистолет по картотекам. Ты дуй к Краковскому за патологоанатомическим заключением. И пойдем к прокурору…
В приемной Краковского, маленькой комнатке, заставленной шкафами, микроскопами и какими-то склянками, за белым металлическим столиком сидело очаровательное существо в накрахмаленном колпачке, из-под которого кокетливо выбивались рыжие пряди волос.
— А что это такое? — наигранно спросил Коля.
Девушка легким, мимолетным движением поправила свой колпачок и серьезно пояснила:
— Аутопсия — это вскрытие трупа для выяснения причины смерти.
Мать честная, подумал Ладушкин, такая милочка, а работает в морге. Это какие же нервы надо иметь?
Вскоре соседние двери распахнулись и в кабинет вошел сам медэксперт в широких мешковатых штанах и блузе без рукавов.
— А, Николя, привет! — игриво воскликнул он, стряхнул с рук окровавленные резиновые перчатки и бросил их в ведро.
— Меня Бобров за документом прислал, — пояснил Ладушкин.
— Будет тебе, милок «тугамент». Все будет… — Краковский вытер вафельным полотенцем вспотевшие ладони, открыл ящик стола и протянул Коле тоненькую папку.
— Держи, соколик.
— Ну и как там? — нетерпеливо спросил Ладушкин.
— Да все вроде как положено. Никакой онкологии — здоровый был мужик! Долго бы еще жил…
Коля почувствовал, что доктор чем-то озадачен, чего-то не договаривает, и решил уточнить:
— А в плане криминала?
— Есть одна деталька, — нехотя выдавил из себя Краковский. — В области паха у потерпевшего обнаружено небольшое внутреннее кровоизлияние. Может, при падении об угол ударился. А может, кто ткнул накануне выстрела… Я в заключении это отмечаю, а там уж вы сами разбирайтесь. — Исаак Ильич достал из коробочки маленький листок. — Вот справка, передай Арлановым. Если прокурор не возражает, пусть хоронят.
Краковский печально вздохнул, потом ободряюще подмигнул и нарочито серьезно спросил:
— Я больше вам не нужен, товарищ следователь?
— Ладушкин зарделся и поспешно ответил:
— Нет, нет…
— Тогда вот у сестрички распишитесь в журнальчике. Сами понимаете учет и контроль! А я, с вашего позволения, вернусь в свой анатомический театр… — Исаак Ильич галантно поклонился и скрылся за страшной дверью.
— Как вас зовут? — неожиданно для себя спросил Коля девушку.
— Валя, — охотно ответила она.
— А телефончик свой дадите?
— Рабочий или домашний? — лукаво улыбнулась медсестра.
— И тот и другой, — решительно заявил Ладушкин.
Прокурор Виктор Андреевич Хромин сразу понравился Ладушкину. Сухой, поджарый, с красивыми русыми усами, он напоминал молодого русского барина из какой-то экранизации тургеневского романа.
Хромин внимательно прочитал все документы, которые подал ему Бобров, захлопнул папку и мягко, но настойчиво произнес:
— Ну что, Иван Петрович, наверное, нужно на этом материале еще поработать.
— Вам виднее, — хмуро ответил следователь. — Сами знаете, дел у меня невпроворот. Но и от этой новой «заботы» не надорвусь. Правда, и здоровее не стану.
— Не обижайтесь, Иван Петрович, — ласково улыбнулся Хромин. — Вы же профессионал. И все прекрасно понимаете. Появился свежий «ствол», нигде раньше не показавший себя. Семья утверждает, что его в доме не было. Не мог же Арланов почти сорок лет пистолет где-то прятать. Надо разобраться. Потом этот кровоподтек в паху — тоже настораживает.
— Конечно, я согласен, — недовольно проворчал Бобров. — Только у меня одна просьба, Виктор Андреевич. Вот тут присутствует наш стажер — Николай Борисович Ладушкин, весьма одаренный и дотошный юноша.
Прокурор снисходительно кивнул:
— Я обратил внимание на его протокол. Очень грамотно составлен.
— Да-да, — обрадовался Бобров. — Тогда такое предложение. Пусть он поведет дознание. Дадим ему в подмогу бригаду Махорина.
— Хорошо. Не возражаю, — усмехнулся прокурор. — Но, конечно, Иван Петрович, трудиться он будет под вашим чутким руководством и постоянным контролем.
— Естественно, естественно… — поспешно ответил следователь и, повернувшись к Коле, сделал «страшные глаза».
Вернувшись в свой кабинет, Бобров закурил и сказал:
— Давай прикинем план действий. Тебе все равно необходимо на своей шкуре испытать все прелести нашей деятельности. Вот и займешься немного розыском, немного следствием. Во-первых, покрутишься в доме Арланова и его окружения. Возможно, появятся какие-нибудь свидетели. Алиби Арланова-сына поручим проверить Махорину, он любит загородные прогулки… Во-вторых, найдешь «товарищей по партии». Выясняй: были ли у него агрессивные недоброжелатели, постоянно задавай вопрос об оружии. Если мы, к примеру, найдем ветерана, у которого Арланов одолжил пистолет, считай, дело закрыто. Что еще?..
— Надо бы в прошлом Арланова покопаться, — солидно заметил Ладушкин. — Как Шерлок Холмс говорил: «Хочешь узнать, кто убийца, — сначала узнай, кто пострадавший».
Бобров хмыкнул, покачал головой, тихо матюкнулся:
— Покопайся, покопайся… Я думаю, в его биографии много дерьма наскребешь.
— Почему вы так уверены в этом?
— Потому что к вершинам власти в этой иерархии честный человек подняться не мог. Я на своем веку много уголовных дел заводил на этих субчиков. Но тут же следовал царственный звонок. И все мои доказательства превращались в кучку пепла. А затем меня просто предупредили: «Еще одна такая выходка…» И я затих. Надолго… Думал — навсегда. Ан нет!.. Колесо истории еще при моей жизни повернулось…
— И с Арлановым сталкивались?
— Бог миловал… Но про некоторые его похождения слышал. И никакой скорби по случаю его безвременной кончины не испытываю.
— Теперь понятно, почему вы всячески отстраняетесь от этого расследования.
— Очень хорошо, что тебе все понятно! — зло выкрикнул Бобров.
— Ты представитель нового поколения, у тебя независимый взгляд — вот и давай, разбирайся. Изучай явление! Пригодится… Может, оно еще к старому вернется. Будешь по крайней мере знать, как себя вести…
Клавдия Ивановна встретила Ладушкина как старого знакомого:
— Заходи, Коля… Обедать будешь?
Спасибо, я сыт, — уводя глаза в сторону, ответил студент: жрать ему хотелось дико. — Я вам справку от медэксперта принес, можете хоронить Василия Сергеевича.
Арланова мелко покивала головой, всхлипнула.
— А где Алексей Васильевич?
— Он в магазин пошел. Сейчас вернется.
Ладушкин, неловко переминаясь с ноги на ногу, сказал:
— Клавдия Ивановна, мы продолжаем дознание по факту гибели вашего супруга. Помогите мне…
— Ох, ни к чему теперь все это, — обреченно махнула рукой вдова. — Да и чем я могу вам помочь?
— Мне нужны подробности жизни Василия Сергеевича. И еще: где находился этот партийный центр, куда он ходил в последнее время?
Клавдия Ивановна прошаркала в кабинет мужа и вскоре вышла оттуда, держа в руке небольшую красную книжицу.
— Вот. Это учетная карточка члена КПСС. Тут вся его биография расписана. — Она открыла титульную корочку и показала: — А здесь карандашом — видите? — записан телефон. Они где-то в клубе помещение арендуют…
В большой комнате стояли ряды длинных скамеек. На стенах висели портреты Маркса, Энгельса, Ленина. В углу за письменным столом сидел мужчина лет сорока. У него было суровое, волевое лицо, холодные голубые глаза, бескровные прямые губы.
— Я — Ладушкин, из прокуратуры, — чуть дрогнувшим голосом сказал Коля.
— Да. Мне звонили. Я специально вас жду. — Мужчина встал, сделал несколько шагов навстречу, протянул руку: — Якушев, Михаил Алексеевич. Первый секретарь комитета… Пожалуйста, располагайтесь. Что вас интересует?
Ладушкин примостился на краешке стула, достал блокнот.
— Скажите, вы знали Василия Сергеевича Арланова?
— Да, — сухо кивнул Якушев.
— Вам известно, что он погиб?
И снова короткий, как выстрел, ответ:
— Да.
— Что вы можете сказать по этому поводу?
Губы «первого секретаря» изогнулись. Он криво усмехнулся и кротко произнес:
— Ничего не могу. И не хочу. Я буду только отвечать на ваши вопросы. И прошу понять меня правильно. Я сейчас представляю партию, которая находится в оппозиции к официальным властям, партию оплеванную, заулюлюканную. Любая моя ошибка неизбежно скажется на всем движении. Я обязан об этом думать.
Ладушкин немного растерялся, но потом сообразил, что, с точки зрения права, эта позиция безукоризненна. Коля хмыкнул, почесал затылок и ринулся в бой.
— У вас были контакты с Арлановым?
— Да…
— Когда встречались в последний раз?
— В прошлую субботу.
Ладушкин аж подскочил на своем месте.
— То есть в день убийства?
Якушев побледнел.
— Вы сказали «убийства»?
— Извините, гибели…
«Первый секретарь» осуждающе покачал головой:
— Прошу вас юридически четко формулировать вопросы.
Коля смутился, покраснел, снова пробормотал:
— Извините… — Обдумывая ситуацию, он несколько минут молчал, потом, стараясь говорить строго и спокойно, спросил: Где вы встречались с Василием Сергеевичем Арлановым в прошлую субботу?
— Здесь, в помещении комитета.
— В котором часу?
— В десять… Беседа проходила около часа.
— Были свидетели вашей встречи?
— Нет. Арланов сам попросил назначить ему аудиенцию в это время, чтобы поговорить наедине.
— О чем была беседа?
Якушев недовольно поморщился:
— Это имеет отношение к делу?
— Да…
— Ну, хорошо. — «Первый секретарь» встал, прошелся по своей резиденции, наконец остановился напротив Ладушкина и тихо сказал: — Арланов предлагал объединить усилия старых сторонников КПСС и нашего движения.
— И что вы ответили?
— Решительным отказом.
— Почему?
— Потому что эти «старые сторонники», которые, по сути, никогда не были коммунистами, и погубили одну из самых гениальных идей в истории человечества. То есть, конечно, не погубили. А весьма основательно опорочили.
— Какую идею?
Якушев впервые улыбнулся и дружелюбно спросил:
— В школе учились? Помните? — И сам же продекламировал: «С ними ты рожден природой. Возлелей их, сохрани. Братством, равенством, свободой — называются они».
Коля, естественно, знал эти строки Некрасова.
— Так ведь не было, — угрюмо ответил он. — Ни того, ни другого, ни третьего…
— Это потому, что к всеобщему счастью шли через насилие. Думали, так быстрее… А вышло наоборот. На этой дороге в первые ряды выбились бандиты, способные спокойно убивать тысячи людей. За ними потянулись жулики всех мастей. А идейные борцы только мешали, путались под ногами. И если они сами не вырывали сердце, освещая путь, то им помогали это сделать… В результате КПСС превратилась в мафиозный клан с жестокой иерархией и правилами поведения, за несоблюдение которых строго карали. А где теперь эти товарищи — «ум, честь и совесть нашей эпохи»? В совместных и малых предприятиях, в концернах и консорциумах, в правлениях банков и бирж, в президентах акционерных обществ и холдинговых компаний, в мэриях, префектурах и администрациях. Они сохранили, приумножили структуры, связи, привилегии, а главное — не упустили инициативу! Поменяли только лозунги и окраску!