18
— Условность действительности, при понимании этого, делает смысл всего бесконечным, вот в этом и заключается вся прелесть этого понимания, - добавил блондин, кутаясь в ауру кубинских мулаток и прищурившись, рассматривая представителя, снова направившего действие в сторону своей крошечной рюмочки.
— В таком случае и я условен, - сказал представитель, прицелившись в водку и вникая в релаксацию безмятежности.
— Конечно! - усмехнулся небритый. - Как, впрочем, и я. Ну и что? Это что-то меняет для вас?
— Для меня - нет.
— Тогда какая разница?
— Ммм... - прицельно направил водку, поставил рюмку и закончил: - Да... Наверное, никакой.
«Венецианская любовница»
— Я не знаю, но каким-то образом мне видно, когда ты говоришь неправду.
— Милая, я тебе никогда не вру.
— Но, может быть, неправда сама как-то проходит сквозь тебя и начинает действовать самостоятельно?
— Господи, что это ты такое говоришь? Какая ещё неправда? И как это - действовать?
— Нууу... Вот, например, ты мне сказал, что любишь меня. Да? Но как ты можешь любить меня, если не любишь себя. Ты мне сам говорил, что не любишь. В одном из двух своих этих слов, ты сказал неправду. Если ты в самом деле любишь меня, то в первую очередь любишь себя через мой образ...
— Господи...
— ... и поэтому неправда в том, что у тебя нет любви к себе, или в том, что у тебя есть любовь ко мне...
— ... ты опять чего-то начиталась, или...
— ... Но в обоих случаях любовь или есть, или...
— ... что-то пишешь. Да?
— ... нет.
— Нисколько не удивлюсь, если ты ведешь дневник и записываешь там всё что нужно и не нужно. Для тебя важнее как смотрится в тексте то, что произошло в действительности, а не то... А не то... А не то, что...
— Ну... Ну скажи же!
— А не то, что просто было - и точка.
— Я всегда думала, что то, что было - всегда есть. Ведь верно? Ведь наше с тобой ночное путешествие на лодке вместе с теми дельфинами, при полной Луне, и при звёздах, ведь это есть? Это теперь вечно, правда?
— Ммм... Конечно...
— И я всегда могу вернуться туда - всегда, когда захочу. Или при помощи памяти, или при помощи авторучки.
— Ты и правда всё записываешь?
— Ну конечно нет! Но всегда могу, если захочу. И даже если я ничего не записываю, можно подумать, что то, что не записано, не существует...
— ...?
— ... в памяти. Это единственное настоящее хранилище - память. Даже независимо от того, помнишь ты, или нет.
— Возможно, ты и права. То, что есть в памяти уже не исправить, не отретушировать, и не изменить ничем, кроме твоей фантазии. Что ты, порой, успешно делаешь.
— Но чем фантазия отличается от памяти, кроме того, что она не окаменевший кинофильм, а постоянно меняющий режиссера и артистов сериал, который снимается вечно во все времена теми, кто это может делать?
— Господи, ты снова про свои сказки...
— Это не сказки! В противном случае и Библия и Всемирная История тоже сказка.
— Значит, по-твоему, Библия это фантазия?
— Милый... Ну конечно! Конечно это сочинение. Но сочинение на необходимую тему.
— Кому? Кому необходимую?
— Тому, кто это всё организовал.
— А кто это всё организовал? Ещё скажи, что Бог.
— Это организовала такая штука, которая... Которая... Которая зовется, скажем, калейдоскопом Времени. Он долго вращался, проматывая изображения троглодитов, динозавров, пещерных львов, мамонтов, птеродактилей, Атлантиду и прочие элементы, которые в трубе этого калейдоскопа. А затем выдал Библию.
— Старая песня о главном. О воображении. Ты возвела головоломку своего учителя по истории в ранг личной религии. Баллада о безграничном воображении Той Что Любит Себя.
— Конечно это воображение! Калейдоскоп воображения меняет мир.
— Это проповедь?
— Это рассказ.
— О чем?
— О том, что все началось с первого шага, как говорят китайцы. Первый шажок, который в себе уже заключает и последний шаг. Пока ничто не двигалось, ничего и не было. И это было Вечно. Но как только свершился первый шаг, всё появилось, и исчезло одновременно. Если упразднить Время. Его ведь нет. Это выдумка Ума.
— Я недавно прочел здесь в сети очень хороший рассказ. «Дементия Прекокс» называется. Там описано твое состояние.
— Я тоже читала. И мне тоже понравилось. Ну и что?
— А то: Ты не соображаешь что говоришь!
— Ну и что из этого? Зачем соображать? Чтобы корректировать, мимикрировать, врать, короче. Да? Нет. Я врать не буду. А ты иногда говоришь неправду, которая начинает есть тебя. Хотя ты пока этого не замечаешь. Но от Калейдоскопа никуда не денешься, поверь милый. Атлантида, Нефертити, Клеопатра, Мата Хари - никто не выскочил из трубы.
— Точно дементия прекокс!
— Мне нравится теоретическая шизофрения. Она несет правду. В отличие от шизофренической теории.
— Послушай, милая... А тебе не кажется, что это издевательство над читателем?
— Он стерпит всё.
— А что такое Венецианская любовница?
— Это название.
19
— Незнание освобождает от влияния. Это очень существенное понимание, которое почти никому не даётся, - сказал блондин, наливая себе из зелёной бутылки абсент в серебряный стаканчик. - Поэтому, если не задумываться об оказанном впечатлении, и быть тем, что ты есть, то это как раз и будешь именно ты, какой есть, и это избавит от высокозатратного лицемерия.
— В некоторых случаях это будет просто хамство, вам не кажется? Или, по крайней мере, бестактность.
— Ну, риск, конечно, есть, если ты хам. Но это не подразумевается.
— Вы считаете, начать общаться с дамой после такой несколько своеобразной релаксации водкой и абсентом, будет достаточно целесообразно?
— При чем здесь целесообразность? Цели то нет никакой. Я говорю о естественности общения. Да, мы пьём и курим. Но она пишет.
— Вы посмотрите, что она пишет, - хмуро сказал представитель. - А представлять её должен я.
— Вам не нравится её стиль?
— Местами он просто шизофреничен.
Блондин довольно закивал головой и согласился:
— Даже весьма. Похоже, что кальян не у нас, а у неё.
— Да она просто романтик, - сказал представитель. - Ей не нужны эндорфины извне. Это прерогатива романтиков быть самим себе дозой, так сказать. Её выносит просто так, потому что она есть. И поэтому, мне кажется, представлять её приходится мне. Потому что я был таким когда-то.
«Бутон желаний»
Сиреневый рассвет полыхнул искрами огненных бликов, словно раненный зверь. Но нет, это не тот огонь, совсем не тот, который хочет влететь в тебя искристым пламенем миров. Ахинея не дает воображению пройти тропой растущих алых роз, объятий поцелуев неторопливо пожиная урожай. Свет обязан быть прозрачным, чистым и зеркальным. Розовые очки не могут отфильтровать помеху, разбивающую музыку Сфер. Это пение дроздов. Его волшебность совершенно не функциональна. Наверное, по подобной причине когда-то в Китае убили всех воробьев. Несовместимость приведет ещё к мириадам смертей. Так устроен мир. Он не очень терпим. Это понимают и дрозды. Оттого утренние серенады этих оракулов столь волшебны и загадочны. Столь же, сколь волшебна и загадочна линия горизонта, который несёт рассвет, и как музыка Шопена, который умер за неё.
Короче, форс-мажор никому никогда не помогал, но и не мешал. Без него не было бы непреодолимости, и все уснули бы от скуки. Я считаю, что дрозды поют правильно. И Шопен умер не даром, хоть и рановато. Но это, смотря для кого. Сиреневый рассвет... Без него Зверь не выживет. Мерцание огней за горизонтом ничего не стоит, если кто-то ежесекундно не умирает, уступая место. Про это поет и орган Баха, и фортепиано Шопена, и скрипка Паганини, и гитара Брайан Мэя. Не знаю, но, наверное, человек, как вид, исчезнет тогда, когда убьёт в себе Зверя окончательно. И когда-то этот зверь так и не преодолеет горизонт и не взорвется новым днем. Так будет. Цветок на закате закрывается. Закат рассвета непреодолим.
Короче, форс-мажор никому никогда не помогал, но и не мешал. Без него не было бы непреодолимости, и все уснули бы от скуки. Я считаю, что дрозды поют правильно. И Шопен умер не даром, хоть и рановато. Но это, смотря для кого. Сиреневый рассвет... Без него Зверь не выживет. Мерцание огней за горизонтом ничего не стоит, если кто-то ежесекундно не умирает, уступая место. Про это поет и орган Баха, и фортепиано Шопена, и скрипка Паганини, и гитара Брайан Мэя. Не знаю, но, наверное, человек, как вид, исчезнет тогда, когда убьёт в себе Зверя окончательно. И когда-то этот зверь так и не преодолеет горизонт и не взорвется новым днем. Так будет. Цветок на закате закрывается. Закат рассвета непреодолим.
Но ведь есть желания! Есть букет желаний, бутоны которого никогда не закроются!
Бутон желаний? Да, это единственное, что есть. Но про это никто не говорит. Потому, что умеют разговаривать. Дрозды разговаривать не желают, и поэтому рассвет до сих пор сиреневый, и до сих пор в нем живет Зверь.
20
Кошка танцующе оттенила неподвижность гранитной глыбы камина, взлетев на него стремительной линией и притаившись между каменными инкрустациями, изучала цепким взглядом территорию, вверенную ей инстинктом.
— Вы мне поясните, - проговорил писатель, - что она хочет сказать своими эссе.
— У неё и спросите, - ответил собеседник. - Почему этот вопрос ко мне? Тем более, вы же видите, я здесь, а текст в мониторе. Хотя, я думаю, она хочет что-то сказать так, чтобы это было понятно всем.
— Кому это всем?
— Наверное, тем, кто читает и пишет.
— А кто же это там читает и пишет?
— Я откуда могу знать? Вы писатель, вам видней.
«Фиолетовый океан любви»
Волны бездны морской воды плыли от горизонта к горизонту, ничего не требуя взамен. Океан фиолетового цвета переливался в лучах заката. Низкий луч падающего Солнца прощально опалял летящую пару чаек. До самого горизонта падала свобода - она звала... Она звала безмолвием очарования летящего мига.
— Ты считаешь, что мы можем это сделать? - спросила она.
— Конечно, - ответил он. - Ничего невозможного для нас теперь нет.
Лавина падала со скоростью морозного, окаменевшего снега, сметая
всё на своём пути. Эверест принимал в свои объятия мгновение очередной жертвы. Сколько их там уже осталось? Но все они - в другом мире, и такие же счастливые, как и в этом. Только преодолевая себя, можно понять, что такое счастье. Только так. Иначе нельзя. Все лежащие на вершине Эвереста в каком-то смысле святые. Они будут там лежать тысячи лет. Нет, не они, а их останки, память в этом мире и о том, что его посещали бесстрашные души.
— Я немного волнуюсь. А ты?
— Я нет.
— Правда?
Он внимательно посмотрел на неё. Погладил рукой по щеке. Мягко проговорил:
— Не волнуйся. Ты со мной. Навсегда.
Семь человек, мужчин и женщин, вжимались в кресла под действием ускорения, и все были счастливы - некоторые улыбались. Детство и юность проснулась в их душах - они сделали это!
— Я не верю этому, я просто не верю! - проговорила брюнетка в микрофон.
— Это только начало - проговорил в ответ на её слова командир экипажа.
Через секунду космический челнок "Колумбия" взорвался, отозвавшись пылающим заревом и цветами смерти в глазах тысяч людей, наблюдающих за ними с Земли.
— А что там? - спросила она, указав на падающее Солнце. - Что там, за горизонтом?
— Я думаю, нас там ждут, - ответил он.
Метроном Вечности шагал по Вселенной, жмурясь от звездного ветра, недоумевая и пытаясь вспомнить прошлое.
Океан продолжал переливаться фиолетовыми разводами неменяемой Вечности. Картинки калейдоскопа рано или поздно делают повтор, от этого никуда не деться, разве что выбросить калейдоскоп, поэтому Вечность вечная, чтобы ничего никуда не выбрасывать.
Огнемет гахнул пучком пламени, приземлившись точно по назначению, наведенный спутниковой системой навигации.
Всё сгорело.
— Послушай, - спросил командир отряда у медсестры, - скажи мне, они выживут?
Та кареоко полыхнула абортным взглядом, сжатым в пучок броней разрываемых тканей.
— Знаешь, - сказала. - Лучше бы они сдохли сразу. У меня нет больше ничего из морфина или синтетики. Помолчала. Добавила:
— Я им дала настойку мышьяка. Думаю, это поможет. Уже помогло. Я так думаю. - Пробороздила взглядом внутренности. Выговорила:
— Трахни меня сейчас. Быстрей!
Отряд состоял теперь из командира и врача. Все остальные ушли на фронт, где воюют все поколения всех веков.
Ракетные удары закончились в течение суток. Всё закончилось. В Европе, Азии и США.
— Ещё... ещё... я хочу сдохнуть под тобой... Я хочу зачать что-то новое, новое, новое...
Но на Мальдивах цвели цветы! Остров Пасхи и мелкие островки, рассыпанные от Австралии до Японии, тоже благоухали.
Вот там то и началась новая жизнь!
Ах, как хорошо небритые японские негры готовят жареный гопак! Вай, вах, вау... Добил таки сука гламур суку человека разумного. Нечего валяться в гордыне, как лошадь в соломе. Джипиэсы и их точность наведения не нужны голым филиппинским девкам, и тайским проституткам седьмого пола.
Короче, гламур убил много людей. Почти всех. Не всех сразу, но много. Остальные скоро умрут от загрязнения крови.
— Послушай, наверное, мы будем с тобой сваливать. Всё равно все дохлые валяются, - сказал командир врачу.
Та согласно кивнула головой. Прошептала:
— Так романтично... Ты будешь мой навсегда... Да?
— Нет, только до самого конца.
Фиолетовый барьер разорвался колющими иглами пылающих звезд, вечных свидетелей счастья, которое есть.
21
— Как писатель, могу вам сказать только одно - никто не пишет для кого-то, если это не приказы, доносы и репортажи, - проговорил блондин и стал жевать кусочек лимона после рюмки абсента. - Более того, даже доносы пишут в большом смысле себе - показать душе, что ты такое есть. А подобное, что фиксирует Паркер, мне напоминает именно калейдоскоп, где-то у неё и читал. Просто от фонаря крутишь этот калейдоскоп, а там картинки выскакивают. А она, Паркер, от этих картинок счастлива. Или несчастлива. Или просто жива. Или хочет попробовать не жить. Или наоборот. Или и то и другое. Или есть ещё варианты. Или я не прав. Но, скорее прав...
— Знаете, - перебил представитель, - у вас многовато вариантов. Мне кажется, она зашифровала смысл, а ключ или ещё не создала, или потеряла, или его нет.
— Ваша версия подобна моей. Я знаю, что ничего не знаю. Но я лично знаю, зачем мне нужна эта Паркер. Уже говорил вам.
— Чтобы подпитаться сумасшествием не обязательно пить с ней на брудершафт, - сказал представитель. - Достаточно почитать её творчество.
— Может вы и правы, - задумчиво проговорил блондин, закуривая очередную сигарету и туманно вглядываясь в себя. - Есть два типа мышления. Математическое и ассоциативное. Первое создает технологии, дома, мосты, города. Второе создает то, что необходимо для первого.
— А что же это необходимо для первого? - полюбопытствовал представитель, откинувшись в кресле расслабленной волной ненавязчивого любопытства.
Писатель некоторое время молчал, глядя в окно на плещущийся вестерн лебединой паутины влетающей осени. Проговорил, задумчиво вернув взгляд к столу:
— Да вот то, что пишет Паркер. Вернее, как она воспринимает мир. Поэтому недостаточно просто почитать её, чтобы получить окончательную ассоциацию. По крайней мере, мне. Надеюсь, понимаете.
— Немного. У вас проблемы самоанализа. Ваша множественность занялась переделом территории. А главный управляющий отпустил контроль управления, и корабли поплыли в разные стороны. Клеопатра в одну, Марк Антоний в другую, а сражение или идёт, или ещё предстоит, но Октавиан Август уже возглавил империю. Или пытается.