– А все-таки хорошо, что вы не снимаете на пленку! Ее грудь скоро станет радиоактивной, и пленка засветилась бы.
2
Наоми думала встретиться с Эрве Блумквистом в маленькой пивной неподалеку от Сорбонны, вроде тех, где сидели герои фильмов Трюффо, за столиком с мраморной столешницей – такое заведение подошло бы французскому хулигану в духе Жан-Пьера Лео, каким Наоми вообразила Блумквиста, читая его в Сети. Но вместо этого теперь ждала в “Л’Обелиск”, одном из ресторанов “Крийона”: услышав, где она остановилась, о другом месте встречи парень и говорить не хотел. Слава богу, мальчишка не знал о “Лез Амбассадор” – ресторане, располагавшемся в бывшей бальной зале герцогов де Крийон, – тот был еще дороже. Небольшое кафе для неофициальных встреч – так писали о “Л’Обелиск” в рекламном проспекте отеля, однако среди обшитых деревом стен и официантов в черных жилетах с золотыми значками “Крийона” – буква C в стиле модерн, увенчанная короной, – Наоми чувствовала себя неловко и немного стеснялась своего наряда. Она достала из чемодана черное прямое платье неизвестной марки – хлопковое, с коротким рукавом, которое возила с собой на крайний случай, выкопала туфли-лодочки с ремешками, на каблуках – но не на шпильках: они застревают в булыжных европейских мостовых, в решетках люков. И теперь сидела в зале ресторана, пылая от смущения.
Днем, когда Наоми стояла у пышного парадного входа в отель через дорогу от американского посольства, прислонившись к зеленой металлической коробке – распределительному щитку, как она думала, и бешено строчила на своем коммуникаторе, договариваясь с Блумквистом о встрече, кто-то слегка толкнул ее в плечо. Обернувшись, Наоми оказалась лицом к лицу с полицейским, вооруженным пистолетом-пулеметом. Он дежурил на углу у посольства, перешел дорогу позади Наоми и теперь стоял у бордюра, грозный и нелепый – в солнцезащитных очках, темно-синей форме, бронежилете и бронированных накладках, напоминающих панцирь рака, на плечах, ногах, ступнях. На плече полицейского висели пластиковые наручники-стяжки, прикрепленные клапаном к бронированной пластине, они в любой момент могли быть пущены в ход. Не хватало только шлема, вместо него страж порядка надел пилотку-лодочку.
– Почему вы здесь стоите? Не нашли другого места поиграться с мобильником?
Молодой красивый полицейский улыбался ей, однако совсем не дружелюбно. Надпись на красно-белом жетоне в форме щита у него на груди гласила: “Национальная полиция, республиканские роты безопасности”. Наоми знала, что это подразделение по борьбе с беспорядками, однако на улице, упиравшейся в площадь Согласия, царил полный покой, по самой же площади бродили толпы туристов. Неподалеку карикатурная компания американцев на сегвеях, готовясь влиться в людской поток, рассеянно внимала наставлениям инструктора.
– Жду знакомого. – Пока еще Наоми говорила по-французски неуверенно. Конечно, проведи она в Париже неделю, все было бы иначе. – Я живу здесь, в “Крийоне”, – объяснила она с грехом пополам, указывая за спину, и тут же разозлилась на себя, что с такой готовностью выложила все полицейскому.
Тот отнял руку от пистолета, махнул на Наоми, отгоняя, будто ребенка.
– Ждите своего знакомого с другой стороны от входа. Подальше от контроллера.
Тут-то Наоми поняла, что прислонилась к контроллеру, который, если прикоснуться к нему специальной карточкой, приводил в действие огромный стальной цилиндр – он поднимался из земли, с забетонированной площадки посреди улицы, и блокировал уличное движение.
Американское посольство, окруженное металлическими заграждениями и частоколом бетонных столбов-тумб с медными набалдашниками в виде желудя, – осиное гнездо. Попробуй влезть. Вернувшись в “Крийон” и вооружившись длиннофокусным объективом, Наоми вволю поснимала посольство из окна коридора – в знак молчаливого протеста. Стекла в окнах посольства были по большей части матовыми, однако Наоми пробирала дрожь: а вдруг через пять минут к ней в номер вломятся полицейские и арестуют ее – грубо, без церемоний, наденут те самые, вовсе не игрушечные пластиковые наручники, а то и накинут мешок на голову. Инцидент с копом взволновал ее, но что тому причиной? Этот островок Америки во Франции, обычное возмущение действиями властей, горячий полицейский или же садомазохистские фантазии, в которых она – жертва, вынужденная подчиняться? Наоми решила изучить феномен сексуальности солдат республиканских рот безопасности и написать об этом. В одном известном ей журнале для геев, издаваемом в Париже, такое с радостью напечатают. Если, конечно, что-то подобное кто-нибудь уже не написал.
Двойник Жан-Пьера Лео стремительно вошел в зал, уселся за ее столик. Улыбнулся и, разумеется, растопырив пятерню, убрал непослушную прядь прямых темно-каштановых волос, упавшую на лицо. К великому удивлению Наоми, на Блумквисте был облегающий костюм и узкий галстук. А также белая рубашка. Скромный темно-коричневый чемоданчик он аккуратно поставил на пол, прислонив к ножке стола. Парень внимательно посмотрел на Наоми, затем протянул руку, ловко просунув ее между стаканами из красно-желтого стекла и свечами, стоявшими на столе. Осторожному, интеллигентному рукопожатию Наоми уже не удивилась.
– Здравствуйте, – сказал он. – Итак, вы Наоми Сиберг. Красивая фамилия, как у кинозвезды. А я Эрве Блумквист, как вы, конечно, догадались.
Обмениваясь эсэмэсками после первого, публичного общения на форуме студентов Селестины, они условились, что говорить будут по-английски. Эрве сказал, ему нужна языковая практика.
– Мне и не нужно догадываться, – ответила Наоми, – я видела вас. Вы сами присылали мне видеозаписи.
Эрве аккуратно отнял руку, опять ухитрившись ничего не задеть. Наморщил лоб, якобы соображая что-то, слегка выпятил губы. Он знал, как продемонстрировать свою приятную наружность.
– Я всегда считал, видео неспособно запечатлеть меня. Мою суть, я хочу сказать.
Двадцатипятилетний Блумквист казался Наоми совсем юным, хотя она была старше всего на шесть лет. Во французской университетской среде он рано освоился, но, вероятно, именно по этой причине в остальном остался сущим подростком, что часто случается. Так писали на форуме благосклонные, но строгие друзья Эрве – писали для него и любопытных троллей, которых это могло заинтересовать. Вроде Наоми.
– По-моему, ваша внешность вполне соответствует вашей сути, – сказала Наоми. – В таких вещах я не слишком проницательна. Ваше лицо… его я узнаю. Не узнаю костюм и галстук. На видео вы всегда в джинсах и футболке. Вы для меня разоделись?
– Я никогда раньше не был в “Крийоне”. Боялся, что меня засекут и выкинут вон. Костюм взял у брата. Он адвокат. Как-то необычно, что журналистка остановилась в “Крийоне”, не находите?
– Если бы журналистка платила за номер в “Крийоне”, вот это было бы необычно.
– А вы не платите?
– Не деньгами.
– А чем? Натурой?
Наоми рассмеялась. Отлично рассмеялась – хрипловато, с неподдельной веселостью, ей всегда хотелось, чтобы смех у нее выходил именно таким. А все потому, что Эрве был так по-мальчишески откровенен и не скрывал надежды.
– Нет, не натурой. Фотографиями.
– Ах да. Фотографиями.
Эрве приложил пальцы к вискам и закрыл глаза.
– Вы кофе пьете? – спросил он.
– Да. Двойной эспрессо. Хотите?
– Глотну вашего, если не возражаете. Мне много не нужно.
Он открыл глаза и улыбнулся.
– Приступ мигрени.
Последнее слово Эрве произнес, растягивая первую гласную, как англичанин.
Наоми пожала плечами, пододвинула ему чашку.
– Прошу.
Блумквист взял чашку и принялся картинно вдыхать аромат кофе.
– М-м-м… Это опасно. Я могу возбудиться.
Он проглотил начало последнего слова, но говорить об этом Наоми не собиралась, хотя в переписке Эрве горячо просил “безжалостно исправлять” его речевые ошибки. Блумквист потягивал кофе с преувеличенным сладострастием, постоянно облизывая губы и пристально глядя на нее. Прикрыв глаза, Наоми покачала головой. Она чувствовала себя его мамочкой. Cнова посмотрев на Эрве, Наоми оказалась под прицелом настойчивого, зовущего взгляда убойной силы. Она достала из сумки диктофон, включила и поставила на стол.
– Эрве, я буду записывать наш разговор, как мы и договаривались, и вот мой первый вопрос: с Селестиной Аростеги вы вели себя так же?
Он замер на мгновение, поставил чашку.
– Что значит “так же”? Вел себя обыкновенно, как всегда. Не понимаю вас.
– Вы пытаетесь меня соблазнить. Вашего профессора вы тоже соблазняли или она соблазняла вас?
– Я понял, – кивнул Эрве. – Хотите быть со мной Селестиной. Играете ее роль.
– Да ничего я не играю. Я на самом деле хочу узнать, каково было с ними, с Аростеги. Узнать от близкого им человека. От вас.
– С ними было много секса, но было и нечто большее. Но вас-то только секс интересует, верно? Хотите взять сенсационное интервью. Хотите их скомпрометировать, верно?
– Да ничего я не играю. Я на самом деле хочу узнать, каково было с ними, с Аростеги. Узнать от близкого им человека. От вас.
– С ними было много секса, но было и нечто большее. Но вас-то только секс интересует, верно? Хотите взять сенсационное интервью. Хотите их скомпрометировать, верно?
– Почему вы так думаете? – Наоми искренне удивилась его предположению, и Эрве не мог этого не заметить. – Мы ведь все обсудили в интернете. Я думала, мы друг друга поняли.
– Понять-то я понял. Только не поверил вам. Уж такая милая девушка, и так ей понравились Аростеги, так вдохновили ее их философия, история любви…
– Тогда зачем вы сидите здесь и пьете мой эспрессо?
Эрве чуть пожал плечами, как делают французы.
– Хотел посмотреть, какие в “Крийоне” номера.
В конце концов они поднялись в номер и заказали ужин туда. Пока ждали, Наоми попросила Эрве ей позировать, он расположился на кушетке в спальне у открытой балконной двери, а Наоми снимала его, присаживаясь на корточки то там, то здесь, чтобы найти самый удачный ракурс. Ее “Никон D300” – родственник D3, которым снимал Натан, был компактнее, легче, а Наоми ценила непритязательность и мобильность превыше всего. Дневной свет, попадая в колодец внутреннего двора отеля, просачиваясь сквозь натянутую над ним защитную сетку, становился мягким, приглушенным и придавал лицу юноши женственность. Позировал парень умело, как Наоми и предполагала, ведь на форумах студентов Аростеги Эрве Блумквист пиарил себя вовсю, выкладывая бесчисленные видеоролики и фотографии, на которых он, Эрве, был запечатлен в самых разных настроениях, в основном задумчивым на тот или иной лад. Эрве предпочитал образ загадочного скромника, и Наоми знала, как использовать естественное освещение, под каким углом снять его узкое лицо, лоб, карие глаза с влажным блеском под черными густыми бровями, чтоб это все заиграло.
– И зачем же вам мои фотографии, Наоми? – Эрве приноровился к ее темпу и вставлял реплики точно между щелчками затвора, чтобы не выйти на фото с искривленным ртом. – Хотите издать книжку с картинками об Аростеги? Из тех, что лежат в приемных на журнальных столиках?
– Понятия не имею, Эрве. У вас есть предположения?
– Предположение-то у меня есть. Но боюсь, оно вас напугает.
Наоми опустила фотоаппарат, положила на колени. В платье было неуютно, но теперь она хоть туфли сняла. Наоми посмотрела на Эрве – тот, улыбаясь, глядел на нее сверху мягким, затуманенным взором священника. Невозможный человек.
– Подéлитесь?
Эрве встал и принялся развязывать галстук.
– Наверное, эту книгу вы посвятите всем любовникам Аростеги, начиная с меня. Все они будут сняты обнаженными. И расскажут, как именно трахались с Аристидом и Селестиной и как эти двое на них повлияли.
Наоми села на пол, прислонилась к ножке кровати.
– Вы раздеваетесь? – уточнила она.
– Да.
– Хотите, чтоб я сняла вас обнаженным?
– Да.
– Эрве, я не собираюсь заниматься с вами сексом. Правда не собираюсь.
Эрве снял галстук, пиджак, рубашку и теперь возился с пижонским ремнем под крокодиловую кожу – расстегнуть пряжку с двумя язычками и двумя рядами дырочек оказалось непросто. Грудь у парня была узкая, безволосая, как и предполагала Наоми. В полном соответствии с эстетикой фильмов “новой волны”.
– Если бы мы занялись сексом, я бы продемонстрировал вам одну штуку, которая очень нравилась Селестине. Она любила необычное.
Наоми подняла “Никон” и с невозмутимым видом продолжила снимать.
– Отличный фотоаппарат, – заметил Эрве. – Углепластик?
– Нет. Магниевый сплав.
Она опустила “Никон”, взвесила, перекладывала из одной руки в другую.
– Но в следующий раз возьму из углепластика. Этот все-таки тяжеловат.
Наоми снова щелкала фотоаппаратом.
– А как насчет Аристида? Он тоже любил необычное?
Эрве наконец расстегнул ремень, брюки упали на пол. На нем были черные мужские бикини от Кельвина Кляйна. Наоми ждала чего-то более экстравагантного.
– Само собой. – Эрве сделал шаг вперед, оставив брюки на ковре. – Правда, изобразить это будет немного сложнее.
Дуня, подпертая подушками, лежала на постели в послеоперационной палате в цокольном этаже клиники Мольнара. Здесь стояло с десяток допотопных железных кроватей, но сейчас Дуня с Натаном были в комнате одни. Юноша сидел на хлипком пластиковом стуле у постели, фотоаппарат лежал у него на коленях, в сумраке палаты крохотная рубиновая лампочка диктофона, по-прежнему висевшего у него на шее, пятнала красным Дунину простыню. Дуня все еще казалась вялой, но Натан предполагал, что это скорее от нервного истощения, чем от наркоза. Она качнула головой в его сторону.
– Не думала, что вы будете с фотоаппаратом. В операционной. Думала, просто будете делать заметки в блокноте, как обычный журналист.
– Теперь мы все фотожурналисты. Просто писать уже недостаточно. Нужно сделать и фото, и видео, и звукозапись. Надеюсь, вы не возражаете.
Дуня потянулась, и было в этом что-то сладострастное, несмотря на унылый, заношенный больничный халат, несмотря на капельницу.
– Не возражаю. Скоро от меня ничего не останется, кроме ваших фотографий, так что чем больше, тем веселее. Будет обо мне память.
– Почему вы так говорите? Вы разве не верите в Мольнара?
Дуня рассмеялась.
– Взгляните на это место. Мой план под названием “Последняя надежда”. Ни один врач в мире не стал бы делать мне такую операцию. Только у Мольнара хватило самонадеянности. И можете меня цитировать.
– Непременно процитирую.
– А вы? Мольнар вас так впечатлил, что вы приехали из Нью-Йорка писать о нем?
Теперь рассмеялся Натан.
– Я увидел Мольнара в телепередаче о нелегальной пересадке органов. Он показался мне дерзким и очень обаятельным. Приехал поговорить с ним о международной торговле внутренними органами, а тут оказалось, что он еще и операции делает на молочной железе. Пока не знаю, о чем именно собираюсь писать, но у меня так часто бывает.
Натан взял “Никон” в руки.
– Разрешите сделать снимок?
– Конечно, что ж… Пошлете эти фото по интернету прямо в космос, где будет витать мой бесплотный дух.
Натан посмотрел в видоискатель – темно, выставил максимальную светочувствительность – 25 600. (Новый D4, которого у него нет, может снимать с запредельным значением ISO — 409 600, то есть практически видит в темноте, но это сложно себе представить.) Фотографии выйдут зернистыми, с шумами и пятнами, зато похожими на полотна художников – импрессионистов, пуантилистов. В таком режиме фотоаппарат лучше передает чувственное восприятие, становится настоящим инструментом художника. Натан вскинул “Никон” и открыл огонь.
Дуня вздохнула.
– В вечности я останусь, конечно, не в лучшем виде. Хотите, буду позировать? Я не стесняюсь, правда.
Интересно, как бы ответила Наоми, подумал Натан. Фотографировать моделей или даже, подобно папарацци, захваченных врасплох знаменитостей – вот что ей нравилось, и она без всякого смущения воспользовалась бы сговорчивостью Дуни.
– Ведите себя естественно. Будто меня здесь нет.
Натан перемещался вокруг кровати и с широко открытой диафрагмой, с минимальной глубиной резкости снимал постоянно менявшееся Дунино лицо. Каждый кадр, казалось, сохранялся не только на карте памяти, но прямо у него в мозгу. Глаза у Дуни были темные, бархатистые, она смотрела в объектив, словно вовсе его не замечая. Ошеломляюще.
Натан опустил фотоаппарат, вернулся к своему стулу, нашел в сумке вспышку.
– Сниму несколько кадров с отраженной вспышкой – подстрахуюсь. Здесь мало света. – Он вставил вспышку в “башмак”, закрепил. – Делайте все то же самое.
Натан поднял маленький пластиковый отражатель и снова принялся строчить.
– Теперь я чувствую себя кинозвездой, – заметила Дуня. – Поэтому снимите меня во всей красе.
Она расстегнула халат и обнажила груди – в синяках, усеянные крошечными красными волдырями. Натан опустил фотоаппарат.
– Что? – спросила Дуня. – Это ужасно? Безобразно?
– Наоборот. Слишком… эротично. В фетишистском стиле. Или вроде того. Как у Хельмута Ньютона. Сомневаюсь, что такие снимки… ну, вы понимаете, можно использовать для медицинской статьи.
– Тогда сделайте для себя, – предложила Дуня. – Вспомните потом, какой я была симпатичной. – Она улыбнулась ему очень тепло, и из глаз ее потекли слезы. Дуня не стала их утирать. – А этот фотоаппарат под водой работает?
Дуня плеснула водой – целилась в фотоаппарат, но промахнулась, только замочила Натану джинсы на коленях. Даже в сером больничном купальнике, цельном, из хлопка, она выглядела соблазнительной, потому отчасти, что купальник был тоненький, бесформенный и прилипал к ее телу. Медицинская резиновая шапочка белого цвета полностью скрывала Дунины волосы.