Наоми смущенно хмыкнула.
– Я только “филию” поняла.
– Сексуальное влечение к людям с ампутированными конечностями.
Натан принялся тереться носом о ее бедро.
Наоми сдернула простыню, села.
– Мурашки по коже от твоих шуточек. – Она протянула руку. – Отдай фотик.
– Ой-ой-ой!
– Медицина – твоя прерогатива, а меня уволь. Я занимаюсь преступлениями. Это не такое грязное дело.
– Порой одно от другого отделить сложно. Я думал, свой фотоаппарат ты мне отдашь. Ты ведь, кажется, собралась обходиться айфоном. А у меня будет запасной.
Наоми шлепнула его протянутой рукой, и Натан отдал ей “Никон”. Она немедленно принялась удалять снимки.
– По-моему, ты только что пустила коту под хвост мою презентацию. Вот это настоящее преступление.
Наоми спрыгнула с кровати, стала запихивать “Никон” обратно в сумку. Сидя к Натану спиной, она разговаривала со стенкой.
– Слушай, ты ведь собирался в Женеву на эту… как ее? Всемирную конференцию по женскому обрезанию? По-моему, это гораздо интереснее ампутантов. В свое время об этом много писали, потом интерес резко остыл. Медицинские сенсации так быстро сходят на нет… Но практика женского обрезания, мне кажется, все равно тема острая.
– Что ж, спасибо за поддержку. Я думал, апотемнофилия как раз будет плавным переходом к этой теме. Ну да ладно. Женева и обрезание отменяются. Пока не закончу материал с венграми, уезжать из Европы рано – вдруг я что-то упустил, поэтому пока останусь здесь, в отеле. Так и напишу своему агенту, а еще – я ведь парень нескромный – попрошу выбить мне в “Нью-Йоркере”…
– Твой агент по-прежнему Ланс?
– Точно, старина Ланс. А потом, наверное, поеду домой, в Нью-Йорк. Туда, где тебя не бывает.
– Не люблю.
– Что, “Нью-Йоркер”?
– Прощаться с тобой не люблю. – Наоми сидела на полу, играла со своим айфоном, по-прежнему не глядя на Натана.
Он встал, прислонился к подоконнику.
– Однако же оставляешь меня в очередном номере очередного отеля.
Наоми взглянула на Натана и вздрогнула от неожиданности, будто вместо него обнаружила на подоконнике экзотическую птицу. Используя функцию расширенного динамического диапазона, Наоми сняла Натана айфоном без вспышки на фоне светлого окна.
– Бросаю тебя несчастного и возвращаюсь в Париж.
В одиночестве Натан дожевывал заказанный в номер ужин. На сайте mediascandals.com он обнаружил страничку, посвященную доктору Золтану Мольнару. Завибрировал айфон, Натан взял трубку.
– Натан, слушаю.
И услышал в ответ слабый женский голос:
– Натан?
– Да.
– Это Дуня.
– Дуня? Где ты?
– Дома. В дебрях Словении. Припоминаешь?
– Да-да.
Неловкая пауза. Дуня говорила так тихо, что он забеспокоился.
– Ты нормально себя чувствуешь?
Она судорожно вздохнула, и Натан понял: прежде чем позвонить ему, Дуня плакала.
– Натан, я, похоже, тебя заразила. Прости меня.
– Заразила? В прямом смысле?
– Болезнью Ройфе. Мне только что Мольнар звонил. Делал какие-то анализы и совершенно случайно обнаружил…
Тут ее голос прервался и будто завис, бесплотный, в воздухе.
Почти не раздумывая, вернее, совершая сложное мыслительное действие – обращаясь к памяти и обрабатывая полученную информацию, Натан забил в Google “болезнь Ройфе” и мигом подгрузил в разговор нужные сведения. Его пальцы порхали и скользили по экрану.
– Ройфе? – Натан успел кое-что прочитать в Сети и заговорил увереннее. – Случаев этой болезни не отмечалось с 1968-го.
Дуня говорила ровно, тоном, непререкаемым, как сама логика.
– Я долго принимала иммунодепрессанты, и у меня она есть. А теперь и у тебя. Видимо.
– Но тебя ведь облучали.
– От Ройфе это не помогает.
– Да, – сказал Натан. – Вижу.
– Видишь? Где, на компьютере? В интернете?
Фото доктора Барри Ройфе на обложке журнала “Тайм”, май 1968-го. Долговязый, застенчивый – вылитый Джимми Стюарт, только в очках. Желтые буквы кричали: “Доктор Барри Ройфе: секс и болезнь”. Теперь Дуня всхлипывала громко, певуче, эти всхлипы, подумалось Натану, похожи на маленькие шары. А потом на мгновение ему показалось, что всхлипывает сам доктор Ройфе – вместо чудаковатой извиняющейся улыбочки лицо его исказила горестная, пристыженная гримаса.
– Интересно, что с ним стало? – пробормотал Натан.
– С кем? – дрожащим голосом спросила Дуня.
– С Ройфе. С доктором Барри Ройфе.
Натан отправился в туалет. Писать было больно. Натан морщился и приговаривал:
– Больно-то как, мать твою! Что я тебе сделал, Барри?
Моча сочилась тоненькой неуверенной струйкой, затем иссякла и только печально капала. Натан сердито стряхнул, потянулся к своему несессеру. Достал большую лупу в оправе из светодиодов на батарейках, включил подсветку, шлепнул член на край раковины и принялся изучать головку. Вспомнилось нехорошее слово “нагноение”.
– Вот зараза!
Вернувшись в зал ожидания аэропорта Схипхол, Натан сидел угрюмый, с закрытым ноутбуком на коленях, среди пассажиров, которые, уткнувшись в свои компьютеры, деловито что-то читали и просматривали. Материал о венграх, словенцах, о Дуне он не закончил. В номере Натан вдруг почувствовал себя как в инфекционной палате, карантинной зоне, где бушует эпидемия, и поспешил оттуда убраться. Телефон издал лягушачью трель: звонила Наоми. Поменять бы ее рингтон – надо обсудить это. Кваканье вымирающей лягушки – зловеще, символично, в общем, нехорошо. Натан провел пальцем по экрану.
– Алло, привет. Слушаю тебя.
– Судя по звукам, ты в аэропорту.
– Ага. Рано выписался. Ты дома?
– В “Крийоне”. То есть вообще-то от дома довольно далеко. Но здесь уютнее.
– Охотно верю. У тебя встревоженный голос.
На экране ноутбука Наоми под заголовком “Снимки с места убийства Аростеги” расположились в ряд жуткие черно-белые снимки разделанного туловища Селестины – одной груди нет, одной ягодицы, под пупком вырезана часть живота. Все тело в крохотных ранках.
– Опять я в своем номере, опять одна и, честно говоря, пребываю в шоке.
Натан удивился – Наоми заговорила об одиночестве, чего вообще-то никогда не делала. С интернетом, соцсетями, телефоном, фотоаппаратом, диктофоном она, кажется, никогда не чувствовала себя одинокой.
– Да? Это почему же?
– Смотрю фотографии с места убийства Селестины Аростеги. Просто жуть. Неужели он мог это сделать? Не верится. Такой приятный человек, хотя… кто его знает. Все может быть. Ужас. Кину тебе ссылку.
– Может, не надо?
Подошла мулатка-уборщица с тележкой, собрала пустые бутылки, пластиковые чашки, коробки, брошенные газеты, а заодно прихватила стаканчик с остатками капучино, который Натан намеревался допить.
– Нет настроения на это смотреть.
Наоми встала со стула, крутнулась на пятках, упала на кровать. Забралась под одеяло прямо в одежде и обуви.
– Тан, мне нужен твой совет. Ты должен посмотреть. Я не могу одна с этим жить. Он ее ел, понимаешь? По кусочкам. Я, конечно, и раньше об этом знала, но теперь увидела своими глазами.
Натан поднял крышку своего “Мак Эйра” третьего поколения – без слота для карты памяти SD. Он достался ему по наследству от Наоми, которой слот был необходим, чтобы перетаскивать фотографии, ведь теперь эти карты везде и всюду, даже в профессиональных фотоаппаратах. Натан не мог заставить себя нажать кнопку включения.
– Я так сокрушительно одинок, потому что тебя нет, или это режет меня тупым ножом экзистенциальная тоска?
– Просто у тебя аллергия на аэропорты.
– Может, и так.
– Это ты по мне скучаешь, милый. Поэтому не отлынивай. Погрусти вволю.
– Я и грущу.
– Скоро вернешься домой, в нашу квартиру, там тебе будет уютно, – утешила Наоми.
Натан заметил, что другие пассажиры поглядывают на него. Непременно нужно подслушивать?
– Я не еду в Нью-Йорк. Лечу в Канаду, в Торонто. Маршрут изменился.
Лежа под одеялом, Наоми ощутила острый приступ… чего же? Тревоги в разлуке с любимым? Вероятно, в ее гнезде слишком много свободного места. Наоми выскользнула из постели, принялась собирать по комнате многочисленные девайсы и сваливать их на одеяло.
– Но ты еще не вылетел. Как мог измениться маршрут?
– Я сам его изменил. Подробности и мой адрес в Канаде сообщу по электронной почте.
Наоми прыгнула обратно под одеяло, гнездо было восстановлено – крепостные стены, рвы, подъемные мосты…
– А что случилось? Почему Торонто? Едешь в больницу “Саннибрук”?
Натан сбавил громкость. В его мозгу неуклонно, как болезнь Альцгеймера, разрасталась паранойя. Так бывало всегда – Натан нащупывал гениальную идею новой статьи, и его пробирал озноб.
– Помнишь про болезнь Ройфе?
– Конечно. От нее еще Уэйн Пардо умер. Но с ней ведь, кажется, покончено? Ее истребили. Образцы запаяли в металлические контейнеры, поместили в лабораторию. А после этого, насколько я помню, pas grand-chose[9].
– В том смысле, чтоб болезнь распространялась, действительно pas grand-chose. Но истребить ее тоже не истребили.
– А что, у тебя есть интересная точка зрения на это дело?
Натан судорожно вдохнул – не смог сдержаться, но Наоми ничего не заметила.
– Убедительная, скажем так. Убедительная точка зрения.
Теперь Наоми – на сей раз на “Эйре”, не стареньком “Макбуке Про” – листала те же страницы, что и Натан, рассматривала торонтский дом Ройфе в Google Street View. Свежеотстроенное фальшивое шато, псевдовикторианская безвкусица худшего сорта. М-да… А чего вы, собственно, хотели? От старого доктора, канадского еврея, у которого водятся деньжата? Улица, правда, симпатичная, зеленая.
– Ройфе там? В Торонто? И ты хочешь с ним встретиться.
Натан слышал в трубку стрекот клавиатуры, но, чувствуя за собой вину, в которой не мог признаться, хотел похвалить Наоми.
– Для человека, не интересующегося медициной, совсем неплохо. Ну-ка, может, ты и имя Ройфе знаешь?
– С пальчиками или без?
“Пальчики” – это было их словечко, и означало оно – вместо мозгов и памяти использовать Google Search.
– Про имя я поздновато спросил.
– Смотрю на фотографию Барри, – сказала Наоми. – Ну просто Джимми Стюарт в образе раввина. Вспоминаю синагогу “Холи блоссом” и еще кое-что из моего торонтского прошлого. А ты знаешь, как звали Альцгеймера? Без пальчиков.
– Конечно, знаю. Алоис. А ты знала, что Крейтцфельдт был помощником Альцгеймера? Крейтцфельдт из дуэта Крейтцфельдт – Якоб? Коровье бешенство, помнишь? Что-то вроде того?
– Ну да, я совсем забыла, чем ты занимаешься.
Натан сочинял на ходу будущую статью и все, что приходило ему в голову, проговаривал Наоми, как самому близкому человеку, – так он делал всегда, вот только понимала ли она почему? Натан нагнулся, наклонил голову чуть не к самому полу, чтобы никто из пассажиров не смог прочесть слов по губам.
– Если этому Барри Ройфе свезет открыть еще какой-нибудь сенсационный недуг, что будет? Его назовут Ройфе-2?
– Хорошенькое везение.
Наоми отвлеклась, левой рукой набирала на айпаде, правой – на клавиатуре “Эйра”, то читала интернет, то просматривала сыпавшиеся в айфон прелюбопытные эсэмэски. Самая любопытная: “Привет из Токио, Наоми. Вот электронный адрес, который ты просила: [email protected]. Перезвони”. На аватаре в пузырьке с сообщением было фото симпатичной молодой японки в антикварной картинной раме, на нижней рейке – трехмерная латунная табличка с надписью “Ваша Юки”.
Натан и сам отвлекся, вступив в воображаемый диалог с доктором Ройфе: “Если ваши исследования социально значимы, вам ведь должны выделять гранты, не так ли, доктор?”
– Это и есть твоя задумка? “Ройфе-2: возвращение”?
Вообще-то Наоми не была жесткой – только если защищалась, но, поглощенная интернетом, могла по рассеянности сказать что-нибудь обидное. Однако Натан уже не ее убеждал, а Ройфе.
– Но это же отличная задумка! Столько всего можно затронуть – славу врача и все, что ей сопутствует, систему выдачи грантов на медицинские исследования, ограничение свободы вероисповедания и так далее. Каково это, когда твое имя становится названием всем известной болезни и пугает больше, чем тот же Крейтцфельдт? Какому человеку нужна подобная слава? И расстроится ли он, когда найдут лекарство и его имя исчезнет с передовиц?
– Что ж, и правда может сработать. Думаешь, правда будет сенсация? Уже нашел, куда пристроить?
– Нет, это специальный материал. Сделаю за свой счет. Но тянет на “Нью-Йоркер”, а? В “Медицинскую хронику”?
– Тебя послушать, так всем твоим статьям только там и место.
– На сей раз будет нечто особенное.
– Будоражит тебя эта тема.
– Точно. Еще как.
Вдохновившись сообщением Юки, Наоми бросила Ройфе и откопала еще несколько сомнительных сайтов, посвященных убийству Аростеги, кишевших вирусами и ложными ссылками на русские и китайские ресурсы. Сами интернет-страницы были будто заражены смертельно опасной болезнью, но это казалось правильным, даже как-то успокаивало. Айпад Наоми (она прозвала его Чумазый), будто бы считав ее мысли через кончики пальцев, которыми она прикасалась к сенсорному экрану, выбросил крупный план отрезанной головы Селестины – она лежала в маленьком холодильнике на кухне Аростеги.
– Господи, – простонала Наоми. – Боже. Наткнулась на еще одну жуткую страничку с Аростеги. По-моему, снимал убийца. Судмедэкспертов в кадре нет. Кто же это запостил? Кину тебе ссылку.
Натан встал, потянулся. По залу ожидания прокатился голос диспетчера – объявляли посадку. Рейс был не его, но Натан нарочно отнял трубку от уха, чтобы динамики телефона поймали металлический, искаженный помехами голос – для правдоподобия. От этих болезненных разговоров и ему уже стало не по себе.
– Взгляну, как долечу до Торонто. Пора, мой рейс объявили. Не раскисай. Я тебя обожаю.
– Je t’adore aussi[10].
Наоми нажала красную кнопку “завершить звонок” и немедленно перенеслась обратно в квартиру Аростеги.
4
В Форест-Хилл-Виллидж, в центре Торонто, у входа в ресторан “Дилижанс”, захудалую кафешку с вывеской в форме запряженной четверкой кареты, Натан вылез из такси мятно-тыквенного цвета. Мимо прошаркали старики с ходунками, девчонки в серо-бордовой форме из соседней школы, носившей имя епископа Корнуоллского, зашли в кафе, потом вышли. Убрав подальше фотоаппарат и прочие устройства, способные снимать и записывать, Натан прошел в двойные двери и остановился перед антикварным кассовым аппаратом – медь с чеканным узором, маркированные цветом клавиши со стеклянным верхом, основание из дерева и мрамора.
По лестнице в глубине помещения медленно поднялся мужчина – такой же ветхий, как старички-покупатели, и подошел к Натану.
– Что вам угодно? – Он шлепнул книжечку с бланками заказа на стол рядом с роскошной кассой, ударил по оранжевой клавише “Нулевой чек”. Кассовый ящик открылся, мелодично звякнул колокольчик.
– Могу я видеть доктора Ройфе?
Мужчина – не то хозяин, не то управляющий, – скривив губы, презрительно усмехнулся, не глядя на Натана, откинул зажим для купюр, утяжеленный металлическим грузом, и принялся перебирать банкноты в одном из отделений ящика.
– А по-вашему, тут медицинский кабинет?
– Мы должны были встретиться здесь c доктором Барри Ройфе, – простодушно признался Натан, – но я его что-то не вижу.
– Ну значит, вы слепой, – мужчина по-прежнему не поднимал глаз, зато уставил вверх указательный палец.
– Палец я вижу, – возразил Натан.
Старик опустил палец и указал на незаметный столик в глубине кафе, за которым сидел длинный худощавый мужчина с седой головой, на носу – большие старомодные очки в пластмассовой оправе. На нем была шерстяная кофта, светлые брюки и соломенная шляпа.
– Стало быть, я ошибся. Кое-что вы таки видите.
– Благодарю вас.
Натан подошел к столику, постоял, наблюдая, как Ройфе, уставившись в тарелку и не замечая его, с трудом разжевывает свиную отбивную – всего их было три. Слегка покачиваясь из стороны в сторону, Натан разглядывал доктора. Он, само собой, уже успел просмотреть записи лекций, интервью, новостные сюжеты о Ройфе, даже почитал, его весьма серьезные, без тени юмора научные публикации, которые обычно сопровождались фотографиями Ройфе-выпускника. Он окончил медфак Торонтского университета в 1957-м. Однако Натан не узнал его: поникшие плечи, огромные бифокальные очки, искажавшие его лицо, и эта несусветная шляпа… Наконец доктор поднял голову, глаза его за стеклами очков казались размытыми, сами очки на рябом багровом носу съехали набок. Ройфе выглядел озадаченным. Чего этот юноша все стоит тут? Официант, что ли?
– Доктор Ройфе? Я Натан Мэт. Спасибо, что согласились со мной встретиться.
Короткая заминка, ожидание ответа – как раньше, бывало, когда звонишь за океан, а затем тонкие губы доктора тронула улыбка.
– Ах да. Присаживайтесь, присаживайтесь. Решил съесть парочку отбивных. Жестковаты, но мне как раз нужно упражняться.
Ройфе подвигал челюстью туда-сюда, но получилось не смешно, скорее нелепо. Натан протиснулся за столик, сел и даже через джинсы почувствовал, какая жесткая, изрубцованная под ним скамья.
– Хотите чего-нибудь?
– Нет, благодарю, – сказал Натан. – Надеюсь, я не отвлекаю вас от пациентов.
– Да нет. Надо же человеку и поесть когда-нибудь, верно? К тому же я почти отошел от дел. Так, практикую иногда. Чтобы не терять форму. Я, знаете ли, стал в некотором роде исследователем. Экспериментатором. Объясните-ка мне еще раз, зачем я вам понадобился.
Уже составив о Ройфе определенное представление, Натан решил, что в меру мелодраматичный пролог на тему жизни и работы доктора вызовет нужную реакцию; Ройфе показался ему честолюбцем, хоть и потерпевшим неудачу, но не отчаявшимся.