Магазинчики сменились жилыми домами, выстроенными из розовато-серого девонширского камня. Некоторые были окрашены, другие облицованы плиткой и снабжены аппендиксами задних пристроек. Набирали цвет магнолии; их нарядные белые звездочки сидели прямо на голых, будто общипанных, ветках. Был уже час дня: к полуденной выемке он опоздал. Надо купить что-нибудь и заморить червячка, а потом уже искать ближайший почтовый ящик. Выждав промежуток в потоке машин, Гарольд перешел на другую сторону, к автозаправочной станции, где дома кончались и дальше расстилались поля.
За кассой зевала девушка. На табличке ее красного халата, накинутого поверх футболки и брюк, значилось: «Рады помочь». Немытые волосы сосульками свисали по обеим сторонам ее лица, сквозь них торчали уши, а угреватая кожа была до того бледной, словно девушку долго держали взаперти. Гарольд спросил, есть ли у нее легкие закуски, но девушка не знала, что это такое. Она приоткрыла рот, да так и застыла, забыв его захлопнуть. Гарольд даже обеспокоился, как бы перемена ветра не вынудила ее и дальше стоять за прилавком с разинутым ртом.
— Что-то перекусить, — пояснил он. — Чтобы утолить голод.
В ее глазах мелькнула искра понимания:
— А, вам гамбургер!
Она сонно потащилась к холодильнику и показала Гарольду, как разогреть в микроволновке «Барбекю чиз бист» с картофелем фри.
— Скажите на милость! — удивился Гарольд, глядя вместе с девушкой, как гамбургер вращается за стеклом в контейнере. — Я и не подозревал, что на заправке можно нормально поесть.
Девушка вынула гамбургер из микроволновки и подала Гарольду пакетики с кетчупом и соевым соусом.
— За бензин сразу посчитать? — спросила она, неспешно вытирая маленькие, словно детские, ручки.
— Нет-нет, я так, случайно зашел. Я пешком.
— А, — произнесла она.
— Иду отправить письмо одной моей давней знакомой. К несчастью, выяснилось, что у нее рак.
Гарольд вдруг осознал, что не смог с ходу выговорить ужасное слово и даже понизил перед ним голос. Более того, пальцами он изобразил неопределенного вида комочек. Девушка кивнула.
— У моей тети был рак, — сказала она. — Я просто хочу сказать, что он повсеместно.
Она пробежалась глазами по магазинным полкам, словно давая понять, что рак притаился даже за атласами автодорог и полиролью «Тертл Вакс».
— Но вы все равно должны надеяться на лучшее.
Гарольд перестал жевать гамбургер и промокнул рот бумажной салфеткой.
— На лучшее?
— Нужно верить. Я так считаю. Медицина и всякие лекарства тут ни при чем. Просто нужно верить, что человеку полегчает. Человеческий разум на такое способен, что и представить невозможно. В общем, если у вас есть вера, для вас нет ничего невозможного.
Гарольд благоговейно воззрился на девушку. Неведомо как, но она вдруг оказалась в полосе света, словно солнце нарочно передвинулось на нее, ее лицо и волосы озарились ярким сиянием. Вероятно, он смотрел чересчур пристально, потому что девушка пожала плечами и прикусила нижнюю губу.
— Я болтаю ерунду, да?
— Что вы, что вы! Вовсе нет. Наоборот, так интересно. Но я, видите ли, как-то всегда был не в ладах с религией.
— Тут дело не в религии. Я хотела сказать — верить в то, что вы не до конца понимаете, и добиваться любой ценой. Не сомневаться, что можете изменить что-то очень важное.
Она намотала на палец прядь волос. Гарольду пришло в голову, что он еще ни разу не встречался с такой простодушной убежденностью, к тому же у столь юной особы; ее доводы показались ему неопровержимыми.
— И что, ей полегчало? Вашей тете? Потому что вы на это надеялись?
Девушка так быстро накручивала на палец колечко из волос, будто оно невзначай прилипло к коже.
— Она сказала, что одна только эта надежда ее и поддерживала…
— Здесь работает хоть кто-нибудь? — выкрикнул у прилавка человек в светлом полосатом костюме.
Он бренчал о прилавок ключами от машины, хронометрируя потраченное впустую время. Девушка вернулась к кассе, где «полосатый» демонстративно поглядывал на часы. Он поднял руку, согнув запястье, и ткнул в циферблат:
— Через полчаса я уже должен быть в Эксетере!
— Бензин? — спросила девушка, занимая привычное место перед стеллажом с сигаретами и лотерейными билетиками.
Гарольду хотелось еще раз встретиться с ней взглядом, но она больше не смотрела в его сторону, снова поскучнев и потускнев, как будто никакого разговора о тете между ними не было и в помине.
Гарольд оставил деньги за гамбургер на прилавке и направился к двери. Вера? Кажется, так она сказала? Гарольд нечасто слышал это слово, и звучало оно удивительно. И хотя он не знал в точности, что девушка понимает под верой и осталось ли в мире хоть что-нибудь, во что верит он сам, все же она права. Это слово резонировало в его мозгу с ошеломляющей настойчивостью. В свои шестьдесят пять он уже успел почувствовать приближение осложнений: плохо гнущиеся суставы, занудный звон в ушах, слезящиеся от малейшего ветерка глаза, колющие боли в груди — предвестники более опасных недугов. Но откуда нахлынула эта волна чувств, заставившая все тело содрогнуться от притока потаенных сил? Гарольд свернул к шоссе А-381, в который раз дав себе слово, что следующего почтового ящика ни за что не пропустит.
Кингсбридж понемногу оставался позади. Бывшая улица превратилась в односторонний проезд, вскоре лишившийся даже асфальта. Ветки боярышника, усыпанные остроконечными бутончиками и распустившимися пушистыми соцветиями, нависали над ним, образуя подобие туннеля. Гарольду то и дело приходилось отступать прямо в их гущу, спасаясь от проезжавших машин. Среди водителей попадались одиночки, вероятно, служащие, предположил Гарольд, судя по их застывшим физиономиям, будто из них напрочь выдавили всякую способность радоваться. Встречались и женщины с детьми — тоже с признаками усталости на лицах. Даже пожилые пары, вроде него с Морин, казались какими-то оцепенелыми. У Гарольда мелькнула было мысль проголосовать, но он ее отбросил. Из-за напряженной ходьбы он дышал с присвистом, и ему не хотелось лишний раз никого беспокоить.
Позади него раскинулось море, а впереди простирались холмы и голубели вдали очертания Дартмурской возвышенности. А что там, за ними? Блэкдаунские высоты, Мендипова гряда, Малверны, Пеннинские горы, Йоркширский дол, Чевиот и потом Берик-на-Твиде.
Но вот на другой стороне дороги возник почтовый ящик и, в небольшом отдалении от него, телефонная будка. Поход Гарольда на этом заканчивался. Он уже еле волочил ноги. По пути ему встретилось столько ящиков, что он сбился со счета, — и это не считая двух фургончиков «Ройял мейл» и рассыльного на мотоцикле. Гарольд вдруг подумал о том, сколько всего в жизни он упустил зря. Милые улыбки, дружеские угощения порцией пива, люди и люди без числа — на стоянке у пивоварни, просто на улице — на которых он даже не взглянул. Бывшие соседи, новые адреса которых он не удосужился сохранить. Хуже того, сын, не желающий с ним разговаривать, и жена, чьих надежд он не оправдал. Гарольд вспомнил и отца в доме престарелых, и чемодан матери у дверей. А теперь, через двадцать лет, напомнила о себе женщина, поступившая когда-то как настоящий друг. Выходит, вот как оно бывает? В тот самый момент, когда он решился что-то изменить, оказывается, что уже слишком поздно? И жизнь в конечном счете придется сдать без боя, все равно ведь ее обломки, сказать по правде, ничего не стоят? Осознание собственной беспомощности навалилось на Гарольда тяжким грузом, и он разом ослабел. Нет, просто послать письмо недостаточно. Надо найти способ изменить что-то глобально. Он принялся нащупывать мобильник и тут же понял, что оставил его дома. С посмурневшим лицом, нетвердой походкой Гарольд вышел на дорогу.
Рядом завизжали тормоза, и микроавтобус вильнул в сторону. «Раздолбай хренов!» — выкрикнул водитель, но Гарольд его не слышал. Он невидящим взглядом скользнул по почтовому ящику и, достав письмо от Куини, поспешно открыл дверь телефонной будки.
На конверте он отыскал адрес и телефон, но его пальцы так тряслись, что ему едва удалось нажать нужные кнопки, вводя свой пин-код. Наконец из тягостного безмолвия до него донесся тональный сигнал. Меж лопаток Гарольда стекала струйка пота.
После десяти гудков раздался щелчок, и женский голос с заметным акцентом ответил:
— Хоспис святой Бернадины. Добрый день.
— Будьте добры, я хотел бы поговорить с одной пациенткой. Ее имя — Куини Хеннесси.
В трубке молчали. Гарольд добавил:
— Это очень срочно. Мне нужно убедиться, что с ней все хорошо.
Женщина издала непонятный звук, очень похожий на долгий вздох. Гарольд похолодел: Куини умерла, слишком поздно. Он приставил стиснутый кулак ко рту.
Голос произнес:
На конверте он отыскал адрес и телефон, но его пальцы так тряслись, что ему едва удалось нажать нужные кнопки, вводя свой пин-код. Наконец из тягостного безмолвия до него донесся тональный сигнал. Меж лопаток Гарольда стекала струйка пота.
После десяти гудков раздался щелчок, и женский голос с заметным акцентом ответил:
— Хоспис святой Бернадины. Добрый день.
— Будьте добры, я хотел бы поговорить с одной пациенткой. Ее имя — Куини Хеннесси.
В трубке молчали. Гарольд добавил:
— Это очень срочно. Мне нужно убедиться, что с ней все хорошо.
Женщина издала непонятный звук, очень похожий на долгий вздох. Гарольд похолодел: Куини умерла, слишком поздно. Он приставил стиснутый кулак ко рту.
Голос произнес:
— Сожалею, но мисс Хеннесси сейчас спит. Передать ей что-нибудь?
По земле стремительно неслись легкие тени от облачков. Над далекими холмами висела светлая дымка — не сумерки, а следствие необъятности расстояния. Гарольд представил, как Куини дремлет сейчас на одной оконечности Англии, а сам он стоит на другой, в телефонной будке, а также все, что их разделяет, пока неизведанное и о чем можно только догадываться: дороги, поля, реки, леса, болота, горы и долы, и множество людей. Со всеми ими ему еще предстоит повстречаться на пути. Он ничего не обдумывал наперед и не рассуждал. Решение пришло само, вместе с картиной, возникшей в его воображении, и Гарольд даже рассмеялся его внешней простоте.
— Скажите ей, что Гарольд Фрай уже в пути. Ей теперь нужно только ждать. Понимаете, я иду ее спасти. Я буду идти и идти, а она пусть живет. Передадите?
Голос пообещал. Может быть, еще что-нибудь? Знает ли он часы приема, ограничения для парковки?
Гарольд повторил:
— Я не на машине. Я хочу, чтобы она жила.
— Простите, вы что-то сказали о вашей машине?
— Я иду пешком. Из Южного Девона до самого Берика-на-Твиде.
Послышался беспомощный вздох:
— Ужасная связь… Куда вы идете?
— Пешком! — заорал он в трубку.
— Ясно, — неторопливо произнесла женщина, словно делая себе на листке пометку. — Пешком. Я ей скажу. Еще что-нибудь передать?
— Я отправляюсь прямо сейчас. Пока я в пути, она должна жить. Пожалуйста, передайте ей, что на этот раз я ее не подведу.
Гарольд повесил трубку и вышел из кабинки. Сердце в груди колотилось так, словно оно слишком разрослось и ему не хватает там места. Дрожащими руками Гарольд отклеил клапан конверта и вынул листок с ответом. Приставив его к стеклянной стене кабинки, он наспех черкнул постскриптум: «Жди меня. Г.» — и опустил письмо, тут же забыв об его существовании.
Он пристально посмотрел на ленту убегавшей вдаль дороги, на суровую стену Дартмурской возвышенности, потом перевел взгляд на свои тапочки для парусного спорта и задался вопросом, что же такое, черт побери, он только что натворил.
Над его головой захохотала и захлопала крыльями чайка.
3. Морин и телефонный звонок
У солнечного дня имелись свои выгодные стороны: на свету лучше проступала пыль, а выстиранное белье сохло едва ли не быстрее, чем в сушильном барабане. Морин уже вымыла, вытерла и отполировала до блеска все поверхности в доме, истребив на них любые живые микроорганизмы. Она успела постирать и высушить простыни, нагладила их и перестелила постели — свою и Гарольда. Какое облегчение, что муж в это время не путался под ногами: за полгода, как он вышел на пенсию, он почти не выходил из дома. Но свершив наконец все подвиги по хозяйству, Морин вдруг забеспокоилась, а потом и встревожилась. Она позвонила Гарольду на мобильник, но знакомые переливы маримбы донеслись с верхнего этажа, а вслед за ними — его запинающийся голос на автоответчике: «Вы звоните на сотовый телефон Гарольда Фрая. Очень сожалею, но… он не может сейчас подойти». Долгая пауза посреди фразы наводила на мысль, что Гарольд отлучался за самим собой.
Часы показывали начало шестого. Непредсказуемость была не в характере Гарольда. Даже привычные звуки — тиканье часов в прихожей, гудение холодильника — раздавались в доме громче, чем всегда. Куда же он подевался?
Морин хотела отвлечься разгадыванием кроссворда в «Телеграфе»[6], но оказалось, что Гарольд уже вписал туда все легкие ответы. Неожиданно у нее промелькнула ужасная мысль. Морин представила себе, как Гарольд лежит посреди дороги с отверстым ртом. Такое бывало: у людей случался сердечный приступ, и их потом разыскивали по нескольку дней. Или, может, в конце концов подтвердились ее тайные опасения. Неужели Гарольд, вслед за своим отцом, не избежал Альцгеймера? Тот умер, не дожив и до шестидесяти. Морин кинулась за ключами от машины, на ходу всовывая ноги в туфли для вождения.
А затем ей пришло на ум, что Гарольд, быть может, задержался с Рексом. Обсуждают, наверное, стрижку газона или погоду. Смешной он все-таки, Рекс… Морин снова поставила туфли у входной двери, а ключи повесила обратно на крючок.
Затем она тихо отворила дверь в комнату, за годы супружества получившую название «лучшей». Входя в нее, Морин всякий раз не могла отделаться от ощущения, что хорошо бы накинуть кардиган. Когда-то здесь стоял большой стол и четыре стула с мягкими сиденьями; каждый вечер в комнате ужинали за бокалом вина. Все это лет двадцать как миновало. Стол теперь убрали, а на книжных полках пылились альбомы с фотографиями, которые никто не раскрывал.
— Где ты? — вслух спросила она.
Тюль на окнах создавал преграду между Морин и остальным миром, лишая его цвета и плоти, и она была этому только рада. Солнце уже клонилось к закату. Скоро должны зажечься фонари.
Зазвонил телефон. Морин бросилась в прихожую и рывком сняла трубку.
— Гарольд?
Долгое молчание.
— Это Рекс, Морин. Ваш сосед.
Морин стала беспомощно озираться. В спешке она оступилась, наткнувшись на какой-то угловатый предмет, вероятно, забытый на полу Гарольдом.
— Что случилось, Рекс? У вас опять закончилось молоко?
— Гарольд дома?
— Гарольд?
В голосе Морин сама собой пробилась визгливая нотка. Если он не с Рексом, то где же тогда?
— Да, конечно, дома, — ответила она тоном, совершенно ей не свойственным — надменно-удрученным, точь-в-точь какой был у ее матери.
— Я просто забеспокоился, не случилось ли чего. Я и не видел, как он возвратился с прогулки. Он ходил письмо отправлять.
В ее воображении вспышками пронеслись самые гибельные образы: «неотложка», полиция, сама Морин, держащая безжизненную руку мужа, и она не могла решить, нашла ли на нее внезапная дурь или она заранее прокручивает в голове наихудший исход, пытаясь предварить возможный удар. Она повторила, что Гарольд дома, и, не дожидаясь новых вопросов, повесила трубку. Ей тут же сделалось совестно. Семидесятичетырехлетний Рекс так одинок. И наверняка хотел, как лучше. Морин уже собралась ему перезвонить, но Рекс ее опередил: телефон затрезвонил прямо в руках Морин. Она ответила как можно невозмутимее:
— Рекс, добрый вечер.
— Это я…
Невозмутимый голос Морин сорвался на крик:
— Гарольд?! Ты где?
— Я на шоссе В-3196. У трактира в Лоддисвелле, — сообщил он на удивление довольным голосом.
От их дома до Лоддисвелла было почти пять миль. Значит, никакого приступа с ним не случилось, он не упал на дороге и не забыл, кто он такой. Возмущение Морин перевесило облегчение. Впрочем, почти сразу у нее забрезжила догадка:
— Ты там не пьешь случайно?
— Выпил лимонаду и чувствую себя превосходно. Давненько мне не было так хорошо. Я тут познакомился с отличным парнем, он продает спутниковые тарелки.
Он умолк, как будто готовясь сообщить нечто судьбоносное.
— Морин, я дал зарок идти. Пешком до Берика.
Она решила, что ослышалась.
— Пешком? До Берика-на-Твиде? Ты?
Гарольда ее вопросы почему-то ужасно развеселили.
— Да! Да! — фыркнул он в трубку.
У Морин пересохло в горле, а ноги едва не подкосились. С трудом обретая дар речи, она произнесла:
— Я что-то не до конца понимаю… Ты идешь навестить Куини Хеннесси?
— Я пойду туда пешком, и тогда она выживет. Так я ее спасу.
Колени у Морин сами собой подогнулись, и она поспешно оперлась ладонью о стенку.
— Вряд ли. Ты никого не можешь спасти от рака, Гарольд. Если только ты не хирург. Ты и хлеб-то не режешь, а больше крошишь. Просто смешно слушать.
Гарольд снова рассмеялся, как будто они говорили не о нем, а о ком-то постороннем.
— Я тут пообщался с девушкой с автозаправки — это она подала мне идею. Она-то как раз поверила, что ее тетя вылечится от рака, и та вылечилась! А еще она показала мне, как разогревать гамбургер. Представь себе, с корнишонами!
Гарольд так рьяно убеждал ее, что совершенно обескуражил. Морин даже бросило в жар.