— Следовать временам года… — повторил Датчер, пробуя на вкус эту фразу. — Следовать временам года…
Закрыл глаза — и тут же увидел опять: бомбардировщик замер на месте, парнишка-пилот выскочил из него, чувствуя наконец под собой твердую, холодную землю. Широко улыбнулся, чувствуя, как резко спало напряжение и под мышками потекли ручейки пота.
«Я это сделал, я это снова сделал!» — повторял он с облегчением, широко шагая по летному полю на командный пункт, чтобы доложить командиру об успешном вылете.
«Основные течения американской мысли»
Эндрю диктовал текст:
«Флэкер. Ну, парень, по-моему, с меня довольно. Лучше тебе обо всем рассказать.
Звуковые эффекты: звук закрывающейся двери, ключ медленно поворачивается в замочной скважине.
Бадди. Тебе никогда не заставить меня говорить, Флэкер.
Звуковые эффекты: звонкая пощечина.
Флэкер. Может, теперь, парень, ты изменишь свое мнение? Где Джерри Кармайкл?
Бадди (смеется). Тебе хотелось бы об этом узнать, Флэкер?
Флэкер. Да (медленно, с явной угрозой в голосе).
И я это выясню. Так или иначе выясню. Понимаешь меня?
Звуковые эффекты: слышится завывание сирен; громче; сирены стихают.
Диктор. Как вы думаете, заговорит ли Бадди? Заставит ли его Флэкер назвать местонахождение спасенного сына железнодорожного короля? Отыщет ли его вовремя Дасти Блейдс? Включайте ваш приемник в понедельник, в это же время» и т. д.
Эндрю опустился на кушетку, задрал ноги, потянулся, вздохнул, наблюдая, как Леонора заканчивала, скрипя пером, писать его диктант в своей тетрадке для стенографии.
— Тридцать баксов, — сказал он. — Еще тридцать. Ну как, устраивает?
— Угу, — пробормотала Леонора. — Одиннадцать с половиной страниц. Все отлично получилось, Энди.
— Конечно. — Эндрю закрыл глаза. — Можешь поставить свою тетрадку рядом с «Моби Диком» на полке в библиотеке.
— Это так волнует! — Леонора встала со своего места. — Не понимаю, почему они жалуются?
— Ты очень хорошая девушка. — Эндрю поднес руки к глазам и стал ожесточенно тереть их кулаками. — У меня на глазах будто деревянные дверные петли. Ты хорошо спишь по ночам?
— Нельзя тереть глаза, — Леонора надела пальто, — от этого только хуже. Так завтра, в десять?
— В десять. Буду спать — разбуди, вырви из объятий Морфея. Оставим на этой неделе в покое Дасти Блейдса, с его судьбой, и перейдем к дальнейшим приключениям Ронни Кука и его друзей. Сорок долларов за каждый сценарий. Мне всегда больше нравилось писать о Ронни Куке, чем о Дасти Блейдсе. Увидишь, как подействует на мой талант лишняя десятка. — И открыл глаза.
Леонора стояла у зеркала, надевая шляпку. Если смотреть на нее искоса — не такая уж дурнушка. Ему очень жаль Леонору — ну абсолютно ничего привлекательного — круглое розоватое лицо, волосы свисают, как веревочки. Никто никогда не связывал в разговоре ее имени с каким-нибудь парнем. Шляпка у нее ярко-красная, отделка сбоку — какое-то странное сооружение, вроде лестницы… И смех и грех! До Эндрю вдруг дошло, что шляпка на ней новая.
— Какая у тебя потрясающая шляпка, просто восторг! — лихо солгал он.
— Ох, если б ты знал… я так долго не решалась ее приобрести. — Леонора покраснела — приятно, что он заметил ее обновку.
— Хэрриэт! — визгливо крикнула нянька соседской маленькой девочке, игравшей на дорожке. — Ну-ка, убирайся оттуда! Чтобы духу твоего там не было!
Эндрю на кушетке перевернулся на живот и положил на голову подушку, задал вопрос Леоноре:
— У тебя возникли какие-нибудь идеи насчет завтрашнего сочинения о Ронни Куке и его друзьях?
— Нет. А у тебя?
— Тоже нет. — И потуже обернул подушкой голову.
— Но к завтрашнему дню они у тебя наверняка появятся! — ободрила его Леонора. — Так всегда бывает!
— Да, всегда! — с гордостью повторил Эндрю.
— Тебе нужно отдохнуть.
— Знаешь… Иди-ка ты… иди!
— До свидания. — Леонора направилась к двери. — Выспись сегодня ночью как следует.
— Слушаюсь…
Эндрю одним глазом наблюдал за ней: как она спустилась с веранды, где он обычно работал, прошла через гостиную и столовую к лестнице. Ноги у нее красивые. Всегда удивляешься — почему у девушки с таким невзрачным лицом такие красивые ноги. Правда, волосатые, это их немного портит. Нет, ее не назовешь счастливицей.
— Нет, нет, — произнес вслух Эндрю, когда дверь за ней захлопнулась, — ты, безусловно, девушка несчастная! — И снова закрыл глаза, пытаясь заснуть.
Окна открыты, солнечный свет заливает комнату. Над его головой мягко шуршат шторы, а лучи солнца приятно нагревают закрытые веки… Через улицу, в общественном спортивном зале, четверо мальчишек перебрасываются мячом… Как приятен его слуху стук биты, глухие удары мяча о грубую перчатку филдера… Окружающие бейсбольную площадку высокие, такие же древние, как сам Бруклин, деревья время от времени шелестят листвой под легкими порывами теплого ветра…
— Хэрриэт! — снова завопила нянька. — Немедленно прекрати или простоишь у меня в углу целый день! Приказываю тебе немедленно прекратить!
Эта женщина — француженка; такого чудовищного французского акцента, как у нее, Эндрю в жизни не слыхал.
Девочка расплакалась:
— Ма-ама! Ма-ама! Она хочет меня поби-ить!
Девочка ненавидела гувернантку, и та платила ей тем же. Обе постоянно жаловались матери.
— Ты маленькая лгунья! — визжала гувернантка. — И вырастешь — тоже будешь лгуньей, только большой! На тебе уже крест пора поставить!
— Ма-а-ма-а!.. — завывала малышка.
Наконец обе вошли в дом, и воцарилась желанная тишина.
— Чарли-и, — кричал мальчишка на бейсбольном поле, — ну-ка, брось мне мяч! Чарли-и, слы-ышишь?
Раздались четыре телефонных звонка; мать его подняла трубку, вышла к нему на веранду.
— Там тебе звонят из банка, хотят с тобой поговорить.
— Не могла сказать, что меня нет дома? — недовольно заворчал Эндрю.
— Но ты же дома! — возразила мать. — Откуда мне было знать, что…
— Ты права, ты абсолютно права! — И Эндрю свесил с кушетки ноги и сел.
Пошел к телефону, в столовую, поговорил с чиновником.
— Вы превысили свой кредит на сто одиннадцать долларов, — сообщил ему банковский служащий.
— Я считал, у меня около четырехсот долларов.
Эндрю скосил глаза на мать: сидит напротив на стуле, руки сложены на коленях, голову чуть наклонила — не дай Бог пропустить хоть слово.
— Вы превысили свой кредит на сто одиннадцать долларов, — настаивал на своем служащий.
Эндрю вздохнул.
— Во всяком случае, я еще раз все проверю, — пообещал он и повесил трубку.
— В чем дело? — насторожилась мать.
— Превысил банковский кредит на сто одиннадцать долларов, — нехотя объяснил он.
— Какой позор! Нужно всегда быть осторожным в своих действиях!
— Да, знаю, — огрызнулся Эндрю, возвращаясь на свою веранду.
— Ты ужасно безалаберный! — не отставала мать. — Как это не уметь следить за своими сбережениями?!
— Да, конечно, — согласился Эндрю, снова опускаясь на кушетку.
— А теперь поцелуй меня! — потребовала она.
— Это с какой радости? — поинтересовался он.
— Без всякой особой причины, — засмеялась она, — поцелуй, и все.
— О'кей! — И поцеловал.
Она на секунду удержала его в своих объятиях, потом он опять опустился на любимую кушетку; она дотронулась пальцем до его глазницы.
— У тебя круги под глазами…
— Да, ты права…
Она еще раз поцеловала сына и ушла в глубь дома. Эндрю закрыл глаза; из дальнего конца дома до него донесся шум включенного пылесоса, — от этого противного визга все мышцы напряглись. Он встал и решительно направился в спальню, где мать возила эту адскую машинку взад и вперед под кроватью: стоя на одном колене и наклонившись, рассматривала — сколько же там, под кроватью, скопилось пыли и грязи…
— Послу-ушай! — завопил Эндрю. — Послу-ушай, ма-ам!
Выключив пылесос, она выпрямилась и смотрела на него снизу вверх.
— Что такое?
— Я вот пытался заснуть, — объяснил он.
— Ну и спи себе на здоровье!
— Как можно спать, если гудит пылесос?! Весь дом трясется!
Мать поднялась с пола, лицо у нее сразу стало строгим.
— Как ты думаешь, должна я приводить в порядок дом, а?
— Но именно тогда заниматься уборкой, когда я хочу поспать?
Мать снова наклонилась.
— Я не могу это делать, когда ты работаешь; не могу — когда читаешь; до десяти утра — ты почиваешь. — И вновь включила прибор. — Когда же мне прикажешь убирать в доме?! — Она пыталась перекричать аппарат. — Почему ты не спишь ночью, как все нормальные люди? — И, еще ниже нагнувшись, принялась энергично возить пылесос туда-сюда.
Эндрю с минуту понаблюдал за ней. Что тут скажешь? Никакие убедительные доводы в голову не приходят; этот грохот действует ему на нервы, и все тут. Он вышел из спальни и плотно закрыл за собой дверь.
Вновь зазвонил телефон, он снял трубку.
— Хэлло!
— Э-эндрю! — послышался голос его литературного агента.
Он тоже из Бруклина, и у него всегда проскальзывает в речи очень долгое «э», — этот дефект производит сильное впечатление на актеров и спонсоров.
— Да, это Э-эндрю! — Он обычно при разговоре с ним его копировал, но, видимо, эта издевка не доходила до его сознания. — Тебе не стоило мне звонить. Я закончил сценарий о Дасти Блейдсе. Получишь их завтра.
— Я звоню тебе, Э-эндрю, по другому поводу. — Агент говорил довольно гладко, в голосе чувствовалась излишняя самоуверенность. — Мы получаем все больше жалоб на твои сценарии о Блейдсе. Нет никакого действия — тянешь резину, и все. По существу, в них ничего особенного не происходит. Не забывай, Э-эндрю, ты пишешь не для журнала «Атлэнтик мансли».
— Я знаю, что пишу не для «Атлэнтик мансли».
— По-моему, ты выдохся, у тебя не хватает яркого материала, — посетовал в умиротворяющем, легком тоне агент. — Может, тебе отойти от работы над сценариями о Блейдсе, передохнуть?
— Пошел бы ты, Герман, ко всем чертям! — выругался Эндрю, отлично понимая, что агент нашел другого сценариста и тот согласился работать за гораздо меньший гонорар.
— Так со мной не разговаривают, Э-эндрю. — Голос Германа звучал все еще довольно ровно. — В конце концов, мне в студии приходится постоянно выслушивать жалобы на тебя.
— Очень печально, Герман, о-очень! — Он повесил трубку.
Машинально потер затылок, дотронулся по привычке до бугорка за ухом. Пошел в свою комнату, сел за рабочий стол; рассеянно уставился на стопку аккуратно разложенных белых листов бумаги со своей пьесой: лежат с краю и устаревают прямо у него на глазах… Достал чековую книжку и поручительства, разложил денежные документы перед собой по порядку.
— Сто одиннадцать долларов… — нашептывал он, проверяя бумаги, что-то добавляя, вычитая.
В глазах рябит от цифр, да еще руки слегка трясутся — пылесос в комнате матери работает на полную мощность… А на бейсбольном поле появилось еще несколько мальчишек: отметили середину площадки, перекидывают мяч по всем базам и вопят друг на друга что есть сил.
Так… доктору Чалмерсу — семьдесят пять долларов: он лечит мать — желудок… Восемьдесят долларов — плата за квартиру; стоимость крыши над головой равна двум сценариям о Ронни Куке и его друзьях. Пять тысяч сочиненных им слов — на одну квартплату. Подумать только!
Бадди в руках Флэкера; пусть подвергается его страшным пыткам на шести страницах; потом отправим Дасти Блейдса на корабле спасать Сэма, — в днище образуется течь, так как рулевой на содержании у Флэкера; на следующих шести страницах — шумная драка; у рулевого оказался под рукой пистолет… Все это, конечно, можно сделать… Вот только кому понравится такая стряпня — нечто подобное он выдавал, по крайней мере, раза четыре.
Мебель… на нее уйдет не менее ста тридцати семи долларов. Его мать всегда хотела иметь прислугу в доме. Но если уж они не могут позволить себе прислугу, так хотя бы приобрести ей приличный обеденный стол. Сколько же ему предстоит написать слов, чтобы купить обеденный стол?
— Давай, бэби, давай вторую! — орал кто-то из второй базы на поле. — Делай дубль!
Эх, взять бы старую бейсбольную перчатку и присоединиться к игрокам! Когда он еще учился в колледже, то обычно появлялся на площадке по субботам, в десять утра. Отражали удары битами, прыгали вокруг инфилда и все бегали, перебегали из одной базы в другую, — так и играли в пятнашки до темноты… Теперь его постоянно одолевает усталость; даже когда он выходит на теннисную площадку, то из-за этого неверно работает ногами, плохо передвигается и в результате выходит из себя.
Испания, сто долларов! О, Боже! Сто пятьдесят долларов — отцу, закрыть его платежную ведомость. В ней числилось девять рабочих, которые изготовляли различные мелкие скобяные изделия, а отец пытался продать их в дешевых магазинах. В конце каждого месяца Эндрю приходилось закрывать такую ведомость. Отец всегда с самым серьезным видом уведомлял его об этом.
Вдруг в голову Эдди пришло кое-что для сценария: Флэкер должен убить Бадди в приступе гнева и отчаяния. Здесь врывается Дасти — он один; Сэм ранен; его везут в больницу. Бадди увозят за несколько секунд до появления Дасти. Врывается Флэкер, гладкий и жирный. Происходит столкновение — такой диалог:
«Где Бадди, Флэкер?» — «Ты имеешь в виду этого маленького пацана?» — «Да, именно его, маленького пацана, Флэкер!»… Ладно, хватит, считаем дальше.
Пятьдесят долларов — учительнице Дороти по музыке. Его сестра, еще одна простушка. Осилит, конечно, эту науку и научится играть на фортепиано. Но в один прекрасный день к нему явятся родственники и заявят: «Дороти вполне созрела для первого выезда в свет. Нам от тебя нужно не так много — просто арендуй городскую ратушу на весь вечер в среду. Деньги — вперед!» Ей никогда не выскочить замуж: слишком соблазнительна для тех мужчин, которые хотят ее, и довольно пресна для тех, кого сама хотела бы. Покупает свои наряды у Сакса. А ему придется всю жизнь содержать сестру, которая только и умеет, что покупать наряды у Сакса и платить своей учительнице музыки его пятьдесят долларов ежемесячно. Ей только двадцать четыре, — проживет еще, по крайней мере, лет сорок, если не больше, плюс роскошные наряды от Сакса и расходы на аренду время от времени городской ратуши.
Отцу на лечение зубов — девяносто долларов. Эти деньги помогают старику вести безуспешную борьбу с возрастом.
Наконец, автомобиль — целых девятьсот долларов! Чек на эту сумму выглядит ужасно строго, по-деловому и производит должное впечатление — все равно как пенитенциарное учреждение. Давно следовало бы уехать на новой машине куда-нибудь подальше в горы, найти укромное, дикое местечко и засесть за пьесу. Только никак не удается продвинуться вперед со своими героями — Дасти Блейдсом и Ронни Куком с друзьями. Пишет по тысяче слов в неделю, причем каждую неделю, без пропусков, то и дело поглядывая на календарь — когда там будет воскресенье? Интересно, а сколько слов написал автор «Гамлета»? Тридцать тысяч, сорок?
Двадцать три доллара — на покупку «Беста», свитера к дню рождения Марты. «Так что решай — да или нет, — строго, с обидой в голосе, сказала она ему в субботу вечером. — Я собираюсь замуж — давно засиделась в девках». В таком случае придется за двоих платить за квартиру, свет, газ, телефон; на двоих все покупать, еще и ей чулки, платья, зубную пасту, лекарства, вообще отдавать деньги врачу на поддержание здоровья супруги… Все это так…
А в сценарии дальше идет все своим чередом. Флэкер, опустив руку в карман, поигрывает там каким-то подозрительным предметом. Дасти резко выбрасывает вперед руку, хватает его за запястье, выворачивает ему руку. В руке у Флэкера маленький перочинный ножик Бадди — подарок Дасти к дню его рождения. «Флэкер, говори — где Бадди Джонс! Или я задушу тебя собственными руками!» Звонит гонг: это Флэкер нажал на кнопку тревоги. Распахиваются двери, и в комнату стремительно вбегает целая толпа его головорезов… Опять он отвлекся от денежных дел!
Двадцать долларов Мейси: покупка книг. Паррингтон1, «Основные течения американской мысли». Как можно эту проблему связать с Дасти Блейдсом? Десять долларов — доктору Фарьеру. «Я плохо сплю по ночам, доктор. Не могли бы вы мне помочь?» — «Кофе пьете?» — «Одну чашку утром, не больше». Выписывает пилюли — принимать перед сном; десять долларов. Выкуп доктору за сохранение нашей жизни. Все мы у них заложники.
Если жениться, придется снять квартиру в Даунтауне — глупо ведь жить так, как он живет в Бруклине; купить мебель, обставить четыре просторные комнаты: кровати, стулья… еще там всякие скатерти, кухонные полотенца… да мало ли что еще.
Постоянно будут надоедать родственники. Семья у Марты бедная, сама она явно не молодеет, и в конечном итоге окажется три семьи — и опять та же картина: плата за квартиру, приобретение одежды, за услуги врачей, за похороны…
Эндрю встал, открыл дверцу кладовки: в папках на полках пылятся сценарии, которые он написал за последние четыре года. Полки протянулись во всю ширь кладовки — несколько мостов, переброшенных от одной стены к другой, и каждый из них сооружен из миллиона кирпичиков — слов. На них ушло четыре года работы.
Теперь вот опять очередной сценарий. Головорезы набрасываются на Дасти. Он слышит, как вопит Бадди в соседней комнате… Сколько лет он, Эндрю, еще вот так протянет?.. Пылесос по-прежнему гудит на полную мощность…
Марта еврейка по национальности. Это означало, что придется прибегать ко лжи, останавливаясь в некоторых отелях, — если только они вообще там когда-нибудь окажутся, и вам не избежать неизменного чувства гадливости от низости окружающего мира. А стоит наступить тяжелым временам — и будешь плыть по течению, но неизвестно куда в опасном житейском море.