Общее беспокойство объединило двух младших детей и старшего. Они знали, что в случае несчастья Людовик станет главой семьи. Тяжелое бремя, когда тебе всего четырнадцать! Он не мог без содрогания думать о той ответственности, которая ляжет на его плечи. А вдруг наследство придется защищать, а он даже не знает от кого? «Если речь идет о короле и его сомнительном министре, то партия проиграна заранее, — с отчаянием говорил себе подросток, — даже если весь город поднимется на защиту своего герцога». Только на это Людовик и мог надеяться. Молодой Меркер плохо представлял себе, как он окажется отрезанным в огромном замке, древнем и угрюмом, хотя жилой дом, выстроенный в предыдущем веке бабкой со стороны отца, Жанной д'Альбре, был чуть более приветливый. Герцог Сезар начал строить новый особняк, более соответствующий духу времени, но здание еще только едва поднялось над землей.
Естественно, продержаться можно долго. Ведь предусмотрительный герцог Вандомский до отказа заполнил склады продовольствием, оружием, боеприпасами — в общем, всем необходимым при длительной осаде. А подземные ходы вели к неистощимому водному источнику, расположенному на уровне долины.
Но если король захочет поразить своего брата по отцу в самое сердце, он не только отнимет у него Бретань, но и возьмется за Вандом, символ герцогского титула и наибольшую драгоценность, принадлежащую Сезару, незаконному сыну Генриха IV. И бастард любил свой город, хотя, бог свидетель, утвердиться здесь было не так-то легко!
Даже теперь, тридцать семь лет спустя, город не забыл, как с ним обошелся в ноябре 1589 года избранный наследник убитого короля Генриха III. Генрих IV, в те времена еще протестант, захватил город, принадлежащий ему по праву наследования. К тому времени здесь расположились союзники герцога Майеннского, и жители предпочли выступить на его стороне. Жестокая ошибка! Король Генрих IV наказал город, отдав его на разграбление, не пощадив ни церкви, ни монастыри. Губернатору Майе де Бенеар отрубили голову, и, одному богу известно почему, повесили привратника монастыря францисканцев.
Война — страшный наркотик. Но, придя в себя, Генрих IV горько пожалел о том, что сделал. Тем более что кожевники, главное достояние Вандома, сбежали и нашли убежище в Шато-Рено. Вернуться они отказались.
Думая, что так он скорее уладит дело, король подарил герцогство своему первому сыну, Сезару, которому тогда было четыре года. Пока жители города считали, что ребенок впоследствии станет королем Франции, у них не нашлось возражений. Но после смерти Габриель д'Эстре и особенно после свадьбы Генриха IV с Марией Медичи задул ветер неповиновения. До недавних пор Вандом был королевским городом, принадлежал Бурбонам, и здесь было много гугенотов. Вполне понятно, что жители не испытали восторга от того, что теперь ими станет править Бурбон только наполовину, другими словами, ублюдок, пусть и королевский.
Но когда юный герцог женился на мадемуазель де Меркер, настроения переменились. Высокое происхождение новой герцогини, ее глубокая набожность и безграничная милость плюс очарование и щедрость самого Сезара и привлекли на их сторону много сердец. Герцогская чета построила новые монастыри и удивительный дом помощи инвалидам, который разместился в предместье Шартрен. Открывать его приехал сам господин Венсан. А что до протестантов, сеявших недовольство, их выселили.
Да, теперь между городом и замком сложились хорошие отношения. Но молодой Меркер, недоверчивый от природы, не мог убедить самого себя, что в случае атаки войск короля город его поддержит. Ведь наверняка остались недовольные. И они вполне способны увлечь за собой других. А когда мальчик слышал разговоры господина д'Эстрада с новым гувернером господином де Прео и лейтенантом д'Аржи, то не мог сдержать дрожи. Эта троица отнюдь не лучилась оптимизмом!
А Франсуа, напротив, находился в нетерпеливом ожидании. Он каждый день молился, пребывая в прекрасном неведении своего юного возраста, чтобы у него появилась возможность сражаться за своего обожаемого отца и проявить храбрость, которая, как он чувствовал, кипела в нем. Хорошая осада, со всеми присущими ей тяготами, подошла бы ему намного лучше, чем спокойствие душного лета в старой крепости, вцепившейся в отвесный край на высоком берегу Луары, где ничего не происходило.
Трое юных Вандомов взяли в привычку подниматься на зубчатую вершину башни Пуатье, такой высокой и мощной, что ее называли главной башней, хотя она ею не была. Оттуда они смотрели, как во всей красе садится солнце. Дети надеялись, увы, всегда напрасно, увидеть облачко пыли, предвещающее прибытие кареты или по меньшей мере всадника. Никто не приезжал.
Господин д'Эстрад, не менее встревоженный, чем его ученики, все-таки изо всех сил старался их успокоить. Он объяснял, что следует учиться терпению — добродетели, слишком редко встречающейся среди людей. Д'Эстрад объяснял, что так не бывает, чтобы человека посадили в тюрьму и на следующее же утро выпустили. Можно полностью доверять герцогине. Она перевернет небо и землю, чтобы спасти мужа. Если герцогиня не возвращается, то только потому, что ей еще не удалось поговорить с королем…
Эти вечерние восхождения приводили в отчаяние Сильви, следовавшую за Франсуа при всяком удобном случае, как маленькая собачонка. А тут она не могла обойтись без посторонней помощи. Ступени в башне были слишком высокими и слишком редкими для ее маленьких ножек. Она попыталась было влезть на две-три, но только исцарапала ладошки о неровные выступы камней. Единственный выход — ее должны были нести. Но башня слишком высока, и никто не отваживался на это. Да и Людовик в первый же раз объявил свою волю:
— Это для нас единственная возможность побыть втроем. Я не хочу, чтобы кто-нибудь еще ходил с нами.
— Но она так мала! — взмолилась Элизабет.
— Вот именно, нам не хватало только ребенком заниматься. И потом, Франсуа, вы не должны приучать ее все время находиться рядом с вами. Очень скоро вы отправитесь на Мальту, чтобы там стать рыцарем Мальтийского ордена. Я полагаю, вы не собираетесь брать ее с собой?
Младший брат разразился хохотом:
— Разумеется, нет! Но мне бы очень хотелось отвезти ее с собой на остров Бель-Иль. Мы там проводили каникулы в прошлом году у господина герцога де Реца. Она славный маленький человечек. Девочка ничего не боится и никогда не жалуется.
— Это правда, — заговорила Элизабет, — только у нас сейчас не каникулы. Единственное, что нам остается, — это просить бога, чтобы счастливые времена вернулись. На этот раз, Франсуа, ваш брат прав. Надо приучать Сильви расставаться с нами время от времени.
Несмотря на слезы и крики, малышке пришлось остаться у подножия башни, а ее ангел поднялся туда, как в небеса. Когда Франсуа вернулся, девочка ждала его там, где ее оставили. Она лежала на ступеньке и тихонько плакала. Он сел рядом с ней, поднял Сильви и поставил между колен, чтобы вытереть платком ее перепачканную мордашку.
— Когда вы станете старше, — успокаивал он, — вы тоже сможете подняться наверх. Но пока
это невозможно.
Тогда Сильви протянула к нему ручонки.
— Неси! — потребовала она, но Франсуа постарался придать самое суровое выражение своему лицу.
— Нет! Дама должна учиться ждать. Наш отец заперт в большой башне, и наша мать не может присоединиться к нему. Но она не кричит и не плачет у подножия башни.
Сильви засунула в рот грязный палец, опустила голову и вздохнула:
— Ах!
С этого времени девочка больше не протестовала, а послушно оставалась сидеть на первой ступеньке. Но постепенно башня превратилась для нее во врага, и в ее маленькой головке запечатлелся символ: она всегда должна оставаться внизу, в темноте, а Франсуа поднимается к свету. И Сильви казалось, что, даже когда она вырастет и сможет сама преодолеть эти ступени, ей все равно не догнать того, кого она так любит. Франсуа уйдет еще дальше, еще выше, все выше и выше, на вершины, которых ей никогда не достигнуть.
Поджидая его, девочка довольствовалась тем, что неутомимо раскачивалась взад-вперед, крепко прижимая к сердцу «мадам Красотку». А Франсуа не хватило мужества решительно отослать прочь ту, кого все в замке прозвали котенком.
Никогда ничего не происходит так, как того ждешь. Однажды в августе после полудня братья и их наставник купались в реке. И вдруг они увидели, как огромная запыленная карета, окруженная всадниками, въезжает в крепость по подъемному мосту.
Им не потребовалось много времени, чтобы оказаться в замке. И все-таки, когда они появились во дворе, Корантен Беллек, слуга шевалье де Рагнеля, уже готовился к отъезду, весь сияя от радости. Он крикнул им:
— Мой хозяин в Париже, у маршала де Бассомпьера. Он мне только что сообщил об этом. Шевалье был ранен, но сейчас ему лучше, и я еду к нему.
— Мой хозяин в Париже, у маршала де Бассомпьера. Он мне только что сообщил об этом. Шевалье был ранен, но сейчас ему лучше, и я еду к нему.
В этот вечер надежда вновь поселилась в сердцах юных обитателей замка. Крепкое душевное здоровье Бассомпьера, его оптимизм — возможно, он немного его подстегивал ради молодых хозяев — были такими заразительными. Он пообещал сделать даже невозможное, чтобы защитить их отца, и заверил детей, причем с большой убежденностью, что с их матерью ничего дурного случиться не может.
— Как бы ни были тяжелы обвинения, выдвинутые против герцогов Вандомских, сама герцогиня в этом никак не замешана. Жена отнюдь не должна следовать за мужем повсюду, и его величество в одном хотя бы похож на своего отца. Он уважает женщин. Да и потом, стоит дважды подумать, прежде чем наступать на ногу Лотарингскому дому. Поверьте мне, дети мои, — закончил маршал, с очевидным удовольствием опустошая большой кубок свежего белого игристого вина «Вувре». — Очень скоро герцогиня вернется домой.
— А отец? — спросил Франсуа.
Пожатие могучих плеч приподняло огромный воротник из венецианского гипюра, лежащий на камзоле из расшитого серебром фламандского полотна, а приветливое лицо едва заметно нахмурилось:
— Надо молиться богу, чтобы его не слишком долго держали в заключении. А что касается его жизни, я отказываюсь верить, что герцогу Сезару что-то угрожает. Король не возьмет на душу смертный грех, отдав его голову кардиналу.
— Кардинал — священник, — с горечью бросил Людовик. — Он отпустит и смертный грех. Тем более королю!
Маршал уехал на следующее утро, пока было еще прохладно, и в тот же вечер Людовик, Элизабет и Франсуа вновь поднялись на башню Пуатье. Они продолжали делать это каждый вечер, и однажды их надежда была вознаграждена. Сначала они увидели двух всадников. Это произошло перед наступлением темноты, через несколько дней после праздника святого Людовика, в честь которого в аббатстве святой Троицы в присутствии всего города отслужили прекрасную мессу. Дети узнали в одном из всадников де Рагнеля и очень обрадовались.
Шевалье был весьма доволен таким проявлением привязанности, но до слез растрогался, когда ему в ноги бросился комочек из розовой парчи и спутанных темных кудрей, называя его «милый друг». Малышка Сильви сохранила в памяти то, как его называла Кьяра де Валэн, и это пробило его обычную флегматичность. Он поднял ее на руки и крепко прижал к груди, пряча несколько скатившихся слезинок за бархатной нежной щечкой…
Рагнель хотел отправиться в дорогу прямо на следующее утро, чтобы в Нанте присоединиться к герцогине. Но ему пришлось столкнуться с настоящей оппозицией в лице объединившихся детей, их гувернера, управляющего замком и госпожи де Бюр, Он еще слишком слаб, чтобы снова скакать по жаре и пыли к госпоже, которая, может быть, уже на пути обратно.
— Ведь мы не знаем, по какой дороге она поедет. Вы рискуете разминуться с ней, шевалье, — уговаривала его госпожа де Бюр. — Самое лучшее сейчас — это ждать ее здесь с нами вместе.
Это были мудрые слова, и Персеваль уступил мягкому нажиму, довольный в глубине души, что он может еще немного отдохнуть после поездки, оказавшейся куда более утомительной, чем он предполагал.
Да еще и Сильви привязалась к нему, как к последнему человеку, который связывал ее с исчезнувшим миром. Людовик де Меркер с удовольствием заметил, что малышка немного отстала от Франсуа и чаще гуляет теперь со своим взрослым другом, который крепко держит ее за руку.
А потом наступил тот благословенный вечер, когда карета теперь уже бывшего епископа Нантского привезла его, герцогиню Вандомскую и мадемуазель де Лишкур. Герцогиня явно была вне себя, а ее фрейлина по-прежнему оставалась безмятежно спокойной и, к несчастью, по-прежнему уродливой…
Герцогиня спрыгнула на землю, освободилась от многочисленных покрывал и коротких накидок, предназначенных для защиты от грязи, так как два дня подряд шел проливной дождь. Она прежде всего отдала приказание собирать вещи и готовиться к возвращению в Париж и только потом обняла детей.
— В Париж, сейчас? — запротестовал Людовик. — Да ведь там жарче, чем где-либо еще, и весь город провонял насквозь!
— Я и не знала, Людовик, что вы настолько изнеженны! Хорошо, можете оставаться в Ане вместе с сестрой и братом, а я поеду туда, где находится ваш отец.
И Франсуаза Вандомская торопливо вошла в дом, предвкушая горячую ванну и свежую одежду. Разговор был окончен.
Детям все рассказал Филипп де Коспеан. Он выглядел намного спокойнее герцогини, но очень скоро стало ясно, что его спокойствие дается ему ценой больших усилий.
— Принцы больше не в Амбуазе, — пояснил он. — Их везут по реке в главную башню замка Венсенн. Нет, — он жестом приказал вскинувшемуся было Франсуа замолчать. — Даже и не заговаривайте о побеге. Это невозможно. Баржа, на которой их везут, охраняется и внутри и снаружи мушкетерами господина де Тревиля под командованием лейтенанта. Если произойдет нападение, у них приказ взорвать ее!
— А наша мать видела короля? — спросил Людовик.
— Да. Он отнесся к ней с большой добротой и заверил, что ей лично и вам ничего не угрожает. Нет никакой опасности ни для вас, ни для герцогства и, разумеется, для богатства самой герцогини!
— А что будет с отцом? — Франсуа едва удавалось сдерживаться. — В отношении его судьбы он тоже дал заверения?
Епископ отвернулся:
— Никаких. Парламент будет судить герцога и Великого приора.
— А что с остальными? — задал вопрос де Рагнель. — Ведь в этом заговоре замешан и брат короля, хотя он и счел приличным выдать всех остальных. Герцогиня де Шеврез, принц де Шале, которого тоже посадили в тюрьму…
Филипп де Коспеан содрогнулся, а на его суровом лице аскета отразился неподдельный ужас. Он перекрестился, а потом пробормотал:
— За принца де Шале остается только молиться. Пусть господь смилостивится над ним, он претерпел настоящие мучения. 18-го числа этого месяца его обезглавили в Нанте на площади Буффе, несмотря на мольбы его матери. Если только можно назвать казнью ту бойню, которую мы видели!
И бывший епископ рассказал, что в надежде отложить исполнение приговора друзья осужденного, которому было всего восемнадцать лет, захватили палача. Но безжалостное правосудие кардинала нашло выход. Одному смертнику — его должны были повесить — пообещали помилование, если он казнит принца. Этот человек никогда не держал в руках тяжелый меч палача и поэтому, чтобы отрубить голову несчастному принцу, воспользовался бочарным топором. Он ударил тридцать шесть раз. Принц де Шале стонал до двадцатого удара…
Страшный рассказ был встречен мертвой тишиной. Госпожа де Бюр поспешно увела Элизабет. Девочка была на грани обморока. Потом Франсуа спросил бесцветным голосом:
— А остальные?
— Госпожу де Шеврез отправили в ссылку в ее замок в Дампьер, под надзор мужа. Что же касается остальных участников заговора, то те, чье имя не назвали, сидят тихонько, а прочие уже давно сбежали. Брат короля женился на мадемуазель де Монпансье при небольшом стечении народа и получил титул герцога Орлеанского. Король издал декрет, что теперь всякий, кто покушается на жизнь его высокопреосвященства, будет отвечать по закону как за оскорбление его величества.
— И его разорвут на четыре части лошадьми, как Сальсе да или Равальяка? — воскликнул возмущенный д'Эстрад. — Вот и получается, что кардинал больше король, чем его величество!
Ужин прошел грустно. Все были под впечатлением от кошмарной истории, только на месте ее героя представляли Сезара и Александра. Принц де Шале носил очень высокий титул, и его судьба не могла не испугать Вандомов. И что самое ужасное, во всем этом бредовом заговоре юноша стал лишь оружием в руках прелестной женщины, которую он любил до безумия. В этом и состояла его вина. Но госпожа де Шеврез, хотя король ее и ненавидел, отделалась всего лишь ссылкой в поместья, принадлежащие ее мужу и под его присмотром. А так как она им всегда вертела как хотела, то не трудно сообразить, что заточение не будет слишком тяжким…
— Король хотел всем показать, что ожидает заговорщиков! — заключил Филипп де Коспеан. — Остается только надеяться, что этот устрашающий пример останется единственным.
…Несмотря на усталость, герцогиня настояла на том, чтобы этим же вечером поговорить наедине со своим конюшим. Она внимательно выслушала рассказ о драме в Ла-Феррьер и о том, что за этим последовало.
— Вы подвергали себя слишком большому риску, друг мой, — сказала Франсуаза, когда де Рагнель замолчал. — Я благодарю вас, но… Я полагаю, что, лежа раненым в постели, вы хорошенько подумали над этой грустной историей. Мне с трудом верится, что кто-то мог желать гибели этой почтенной семьи. Месть очевидна, когда речь идет о госпоже де Валэн, но зачем же убивать детей?