Сейчас для него это не рутина. Эмиль думал о том, что один из них, скорей всего, этот чернобородый говнюк, пнул его сына в лицо; что они следили за его сыном, желая то ли запугать, то ли сделать чего похуже. У него даже закипело внутри. И, как он однажды запомнил раз и навсегда, лучший способ дать толчок эмоциям – это пытаться сдержать их. Так что, он просто всегда отпускал ситуацию и ждал, когда все разрешится. Вот и сейчас.
Они доели. Косола достал телефон, что-то прочитал в нем. Чернобородый сломал зубочистку и крякнул. Теперь Эмиль знал о них все.
Первым встал Косола. Когда он был уже в дверях, его дружок сообразил, что пора уходить. По широкой спине начальника службы безопасности Эмиль видел, какого он мнения о своем напарнике, но он должен был таскать его за собой – и это было не понятно.
Джип выехал с парковки, подняв за собой свежий снег, и направился на восток.
19Вагон метро выкатился на поверхность, пересек мост Кулосаари, а когда скалы раздвинулись, то создалось ощущение, будто мы двигаемся в снежное небытие. Затем слева показался силуэт города, справа высотки Пихлаянмяки, полоска новых домов на Арабианранта, роскошные дома старой части, а внизу море – по обе стороны. Теперь оставалось только молиться: под ударами ветра грохотали двери вагона, поезд вслепую рвался вперед.
Телефон издал сигнал о пришедшем сообщении на почту. Биолог Теро Маннинен. Прочитал сообщение и ощутил еще большую неловкость. Когда я без пяти четыре наконец-то пошел спать, то был уверен, что утро вечера мудренее и поутру в голове прояснится. Прояснилось – правда, но я не хотел себе в этом признаться. А то, что было написано в сообщении Маннинена, говорило само за себя: он был готов действовать.
На площади Хаканиеми снег вытворял с пешеходами то же самое, что только что с поездом. Он выстроил для меня тоннель, в котором я двигался по рельсам, слепо веря в то, что дойду до конечной станции. Добрался до уличной двери в редакцию и поднялся на третий этаж. Сбил снег с куртки на камень лестницы, развязал шарф, но только чтобы убедиться, что не он единственный является причиной моего тяжкого состояния.
Хутрила был у себя. Он поднял глаза и увидел, что у меня с собой нет бумаг Лехтинена. Его взгляд потемнел. Хутрила отвернулся обратно к компьютеру. Я отнес куртку к себе и поднял коробку с частью документов на стол.
Если кто-нибудь спросит у меня, откуда берутся потрясения, думаю, что сумею ответить так: они берутся из мельчайших будничных вещей, пускай, к примеру, из того, что знакомая картонная коробка смещается в сторону на метр. Я не сходил за кофе, а направился прямо к Хутрила. Вдалеке колыхнулись золотые локоны Таньи Корхонен.
– Поди, передумал? – спросил Хутрила, не отрывая глаз от экрана. Я закрыл дверь:
– У меня новая информация.
– Разве это не часть работы, если так можно выразиться, – собирать новую информацию?
Я сделал вид, что не услышал.
– Ты ведь еще ни с кем не обсуждал этого?
Хутрила перенес пальцы с клавиатуры на край стола и откинулся в кресле. Я успел подумать, что стою перед ним в полный рост.
– Дома сменилась погода?
«Нет», – мысленно произнес я, но только покачал головой. Его лицо оставалось ничего не выражающим.
– Я ни с кем еще не разговаривал, – продолжил Хутрила. – Мне еще вчера показалось, что ты сам не слишком-то уверен в своем решении. (Я молчал.) Понимаешь ведь, что происходит?
Да. Надеюсь. К сожалению.
– Предлагаю соглашение, – сказал он. – Ты проводишь тотальное журналистское расследование всей этой истории с рудником. Выуживаешь все и не оставляешь ни одного камня не перевернутым. И это не просто игра слов.
– По рукам.
– Приступаешь прямо сейчас. В понедельник, когда ты будешь стоять вот здесь на этом же самом месте, у тебя будет статья на разворот. Если она не будет готова, то она будет на подходе, в том числе и по моему мнению. Ну а если нет, то можешь даже не просить о переводе: твоя новая рабочая неделя начнется с вычитывания объявлений о смерти и о свадьбах, и за этим занятием ты и проведешь время до самой своей пенсии. Далее: ты возмещаешь все свои дорожные и прочие расходы, а уж я потом сам решу, как мы тебе их компенсируем и компенсируем ли вообще. Все зависит от конечного результаты. Кроме того, ты обязуешься, что в течение следующих тысячи лет не попросишь у меня вообще ничего. Мы поняли друг друга?
Понял ли я сам себя? Оставил без ответа и просто позвонил биологу Маннинену. Тот сказал, что готов выехать в течение пары часов, необходимых ему на подготовку основного инструментария. Мы уже заканчивали разговор, когда он спросил, не знаю ли я кого-нибудь, кто ориентируется на местности, а то у него было предложение: Маарит Лехтинен.
20Эмиль прижал трубку к уху и осмотрелся. С утра в книжном было совсем тихо, но никогда нельзя быть полностью уверенным.
– Помнишь, вчерашний разговор о той командировке и обо всех событиях, – спросил Янне. – Так вот, собираюсь отправиться туда заново. В Суомалахти. Планируем взять пробы.
– Планируете?
– Именно так.
– Вас больше, чем один?
– Нас… трое, – ответил Янне.
В его голосе прозвучало еще нечто скрытое. Кроме сухого рассказа о рабочих вопросах, сын словно признавался в чем-то. А он был вот прямо тут – слово было сложно произнести – «отец». Оно должно быть вот таким вот, значит, оно может быть таким.
– Эти пробы, – сказал Эмиль, зарываясь еще глубже между стеллажами, почти в самое начало полки с детективами, где прямо перед глазами стояла заглавная буква «А». – Они означают, вероятно, что-то… как бы это сказать… не слишком официальное мероприятие.
– Совсем не официальное, – быстро ответил сын. – Мы собираемся проникнуть на территорию рудника. Проникнуть, чтобы взять пробы.
– Это так необходимо? Разве все это нельзя сделать здесь, в Хельсинки?
И когда это он стал советчиком для своего ребенка? По какому праву, на каком основании?
– Дерьмо льется именно там, – произнес сын тихо и решительно, словно прочитав мысли Эмиля.
– Разумеется. Понимаю, – сказал он и подразумевал именно это.
– Мы выезжаем через пару часов.
– Будь осторожен.
Сын молчал.
– Буду. Будь и ты.
Секунду Эмиль стоял обездвиженный с телефоном в руке, затем сунул его в карман, посмотрел вперед и увидел книжные корешки от «А» до «Д», по авторам: убийца то, убийца сё, смерть там, смерть сям, убийство такого, убийство сякого.
Он вышел на улицу и посмотрел на небо: оно казалось выше обычного, ведь снег всегда шел из низко висящих туч. Надо мыслить рационально, но не получается, еще сложнее признаться в том, что больше всего испугало в давешнем разговоре.
В речи сына он услышал самого себя.
21Привожу дословно разговор, в результате которого я окончательно потерял семью:
Я: Прости, Паулина, я…
ПАУЛИНА: Прощай.
22Маннинен вел машину, Маарит сидела рядом, а я пристроился за водительским сиденьем. В морозном воздухе вздымался снег, закручивался и раскачивался волнами, разносимый потоками воздуха. Меня забрали из Хаканиеми, Маарит подсела в Сёрняйнене. Всю дорогу Маннинен, не переставая, нахваливал Маарит за ее работу в качестве его ассистента.
– Давно это было, – сказала Маарит.
– Три с половиной года назад, – отрапортовал Маннинен. – Научный центр по вопросам окружающей среды города Хельсинки, когда тот еще существовал, еще до оптимизаций и сокращений. На сегодняшний день мое последнее постоянное место работы.
Машина была не самая свежая: она скрипела и раскачивалась, казалось, что ее собрали где-нибудь в гараже на коленке. Из кармана переднего сиденья торчала упаковка от пиццы.
– Кажется, вы знаете друг друга?
Поэтому я и сел на заднее сиденье, чтобы видеть обоих. Они не взглянули друг на друга.
– Все под одним одеялом, как ни крути, – произнес Маннинен. – Я считаю, что все журналисты одинаковые, все поносят друг друга, конечно, за глаза.
– Под каким еще одеялом? – спросил я.
Маннинен бросил на Маарит быстрый взгляд.
– В нашем клубе любителей природы все знают друг друга, – сказала Маарит.
– Хельсинки – маленький город, – сказал Маннинен.
Странно, по какой-то причине я представлял себе его моложе, по телефону он вообще нарисовался маленьким суховатым профессором в очках. На самом же деле ему было пятьдесят шесть, а внешним видом он напоминал рестлера Халка Хогана.
– Так оно и есть, постоянно натыкаешься на знакомых, – отреагировал я.
– Маарит знает территорию рудника.
В зеркало заднего вида мне были видны глаза Маннинена.
– Да-да.
– Я отвечаю за пробы.
Его взгляд вернулся на дорогу.
«Вот и хорошо, – подумал я. – Я пишу статью и в ваши игры не играю. Конечно, у вас есть причины помогать мне, и я не против. В журналистике порой все средства хороши. Каждый журналист знает это, хотя мы вечно трезвоним о журналистской этике, о морали, о традициях и самоцензуре. Бу-бу-бу», – так бы я сказал Элле и погладил бы ее подбородок. Краткое «прощай», брошенное Паулиной, до сих пор кололо под сердцем. О последствиях даже не хотелось думать. Сейчас я работаю над статьей, и ее я просто обязан написать.
– А когда вы последний раз были в Суомалахти? – поинтересовался я у Маннинена.
Маарит отвернулась в сторону. За окном мимо летел лес на быстрых деревянных ногах. Глаза Маннинена вернулись в зеркало.
– В смысле?
– Смотрю, тут упаковка из тамошней пиццерии «Хэппи Пицца».
Его правая рука перешла на рычаг передач и вернулась обратно.
– Так, где-то с месяц назад.
– Какова же причина?
– Из любопытства.
– Вы были на территории рудника?
– Имеете в виду – внутри?
– Значит, были.
Он ничего не ответил. Его большая голова, светлые волосы – все опять напомнило Халка Хогана, а голубые глаза сначала показались темными, а потом добрыми, словно всякий раз, когда сталкиваешься с ними взглядом, они тают в одно мгновение.
– Так и что с того? – Это Маарит прервала монотонный гул покрышек по асфальту. Ее лица не было видно.
– А то, что, если кто-то тогда видел эту машину и видел его на территории, легко объединить все это вместе.
– Никто ничего не видел. Тогда было темно, теперь еще темнее.
Я вздохнул. Еще семь с половиной часов езды.
…Снежные отвалы по обе стороны дороги все росли, дневной свет угасал, пока совсем не исчез. Мрак был настолько бездонным, что, казалось, он может поглотить, как только очутишься вне света фар. Парочка на первых сиденьях почти не общалась между собой. Я был не против. Достал ноут, начал делать кое-какие наброски, сверяясь с записной книжкой. Бумаги Лехтинена, что были у меня с собой, оказались вовсе не интересными. Включил на телефоне фонарик и достал «Историю горной промышленности Финляндии», изданную в 1994 году. Ясное дело, в ней не было ничего о дне сегодняшнем, но никогда нельзя быть уверенным в том, что не найдется никаких ниточек.
Шли часы, дорога казалась бесконечной.
В какой-то момент поднял голову и понял, что уснул. Растер ладонями лицо. Одновременно с этим Маннинен чего-то испугался и дернул рулем.
Правый бок машины царапнул по отвалу. Телефон и книга упали. Лесовоз. Снег, поднятый им, был похож на белую жижу – настолько густую, что включенные Манниненом очистители едва скинули ее с лобового стекла. Скорость была сто километров в час. Несколько секунд ситуация казалась отчаянной, а потом все прояснилось и темнота показалась светом.
Сердце билось о ребра. Нащупал телефон в ногах, включил его и увидел фотографию отца – ту самую, что сделал на обеде, и чем дольше я на нее смотрел, тем больше начинал видеть. Это был уже не незнакомец. Это был мой отец. В глубоких морщинах на щеках я видел годы переживаний, в узком лице – самоотречение. А глаза? Глаза говорили больше всего: то, что поначалу казалось холодом и расчетливостью, теперь виделось как внимательность и терпение. Он выглядел как человек, имеющий привычку ждать и не суетиться по пустякам. Глаза смотрели прямо в камеру – на меня.
Отец появился в моей жизни. Я даже не знал, следовало ли мне злиться на него или броситься ему на шею и разрыдаться. Ни того ни другого я не умел делать, но мое сердце от этого не успокаивалось. Возможно, виной всему был этот треклятый лесовоз и хрустнувший об отвал бок манниненской машины. То мгновение, когда я сделал этот снимок, переменило все, сместило баланс вещей, зажгло давно позабытую надежду. Ну и, конечно, оно показало мне то, чего я не хотел бы знать: цену утраты и невозможность возвращения назад.
И мне было достаточно посмотреть на свое отражение в боковом окне, чтобы понять, кто на меня смотрит.
Тот же человек, только моложе.
Попасть на рудник было невозможно, не проехав деревню насквозь. Напрасно я волновался: мы были надежно укрыты темнотой ночи и сгустившимся снегопадом, так что признаки жизни вокруг казались почти нереальными. Маннинен сказал, что надо заправиться.
– Почему мы не сделали это в Куусамо? – спросил я.
– Кто тут водитель?
Заехали на уже знакомую заправку. В окнах не горел свет. Маннинен вышел из машины. Пистолет колонки вошел в машину с металлическим звуком. Маарит все смотрела в ту же точку, что и основную часть нашего пути.
– Ну вот мы и здесь, – произнес я.
– Разве не такова наша цель?
– Смотря у кого спросишь.
– Не переживай. Получишь, что тебе нужно.
– А ты что?
– А что я?
– Ты получишь то, что тебе нужно?
Прежде чем ответить, Маарит задумалась на секунду.
– Мой отец умер из-за этого. Я уверена. Его не вернуть, но… Это нужно сделать, нужно вообще сделать все, что только возможно.
– Это все? – спросил я.
Она не успела ответить. Во время нашего разговора свет фар, о котором я, было, подумал, что он пройдет мимо нас по трассе, свернул к заправке. Машина появилась из ниоткуда – из тьмы и снега, ее фары долго светили в нашу сторону, так что узнать марку стало возможно, только когда она заехала с противоположной стороны колонок. Желтый свет навеса осветил салон.
Хватило одного взгляда.
В долю секунды я съехал под сиденье. Водитель джипа не смотрел в нашу сторону. Дверь стукнула. Шагов крупного мужчины слышно не было. Откуда я мог знать, что их можно услышать, ведь я не слышал их никогда.
Наконец Маннинен вытащил пистолет из бака и вернул его обратно. Мы поехали. Почувствовав, что машина проехала по кругу и набрала скорость, я поднял голову. Посмотрел назад: машины видно не было, только желтый свет заправочной станции и снег, снег, снег. И где-то там был начальник службы безопасности Косола.
– Вы узнали того мужика на заправке? – поинтересовался я у Маннинена. Подумал, интересно, заметила ли Маарит, как я нырнул.
– Вы о ком?
– Кроме нас, на станции была еще одна машина. Из нее, так думаю, вышел только один человек, чтобы заправить ту единственную машину.
– Не обратил внимания.
– То есть он не был знаком?
– Нет, – ответил Маннинен. – А кто он?
Я посмотрел на Маарит.
– Забудем.
Поднялся ветер. Безумная пляска снега в свете наших фар начала замедляться, как будто ему становилось все труднее нести тяжелеющую мантию на своих плечах. Полчаса мы ехали почти на ощупь. Дорога обходила территорию шахты, пока не показалась отворотка, от нее еще одна и еще – все они вели куда-то. Мы подъехали настолько близко к восточному краю рудника, насколько это было возможно. В таком мраке мы должны были включить и налобные и карманные фонарики, поэтому было лучше оставаться под прикрытием леса, насколько это возможно.
Скоро стало ясно, что машину лучше оставить на краю большой дороги, иначе вернуться назад будет невозможно. Мы начали переодеваться. Я подготовился получше, чем в прошлый раз, запасся теплой одеждой и провизией на всякий случай. Ярко-красный рюкзак Маннинена выглядел тяжелым, в руках он нес коловорот. Мне выдали складную снеговую лопату.
– Нам идти минут сорок пять, – сказала Маарит, делая первый шаг в снег, – если не тормозить.
Глаза и рот залепило снегом. Сгорбившись, мы шли друг за другом. Я – замыкающим. В этой пустыне лучшим средством от ветра и холода было именно движение. Если остановишься – пиши пропало.
Было такое ощущение, что Маарит знала, куда мы идем. Она то и дело поднимала руку к глазам. «Навигатор», – подумал я. Она шла резво, так что нам приходилось предпринимать недюжинные усилия, чтобы поспевать за ней.
Снег таял на лице, ветер жег кожу. Дыхание сбилось, спина взмокла, заболели ноги и в глубоком снегу каждый шаг начал даваться все труднее. Шли молча: кроме ветра, ничего не было слышно. Мир сжался в черную точку.
Вышли на границу вырубки. Тут ветер накинулся еще с большей яростью. Отсюда было еще минут пять до места незаконного сброса «хвостов». Стало холодно. Мы двинулись вдоль русла реки – ее не было видно, но я знал, что вода бежала где-то под снегом. Было темно, перед глазами с треском рвалось и снова вырастало плотное снежное покрывало.
Наконец мы вышли к месту, которое можно было найти и без фонарика, – это было именно то, что мы искали.
Казалось, такой снег должен был сделать все, чтобы скрыть все следы, но не тут-то было: перед нами была глубокая длинная траншея, соединявшаяся с руслом реки. В прошлый раз я наблюдал за этим местом с расстояния в километр и прямо с противоположной стороны.
Спустились вниз на закрытый снегом лед. Маннинен уронил коловорот в снег, скинул рюкзак, достал из него фонарь на треножнике и пластиковый бокс, затем установил прожектор и включил его: котлован осветился неожиданно ярким светом. В боксе оказалось несколько склянок с красными завинчивающимися крышками.
Не говоря ни слова, он продолжал приготовления. Я раскопал снег и коловоротом высверлил дыру во льду. Запах от воды был явно не чистейшего свойства. Дальше была очередь за биологом, а мне поручили держать фонарь. С помощью маленькой резиновой груши он начал наполнять принесенные склянки. Маарит следила за временем. Маннинен наполнил склянки, переставил их в бокс и достал из рюкзака еще одно устройство, похожее на старый фотоаппарат, но более громоздкий, и сказал, что должен замерить скорость течения воды.