– Эй, пацаны! Колеса у «Фолькса» порежьте – пусть пешком чешет, – Семен в это время как раз вышел из дома и, разумеется, услышал, о чем речь, а потому, вобрав в плечи голову и ссутулив плечи, понуро побрел к воротам, даже не попытавшись как-то отстоять право на собственную машину. Но и этого отцу показалось недостаточно для выражения полного презрения и отказа от дома: – И собаку спустите, пусть скорости добавит!
– Папа, ну, не надо! – взмолилась я, представляя, как полудикий Князь рвет моего брата, но отец только шикнул:
– Умолкни, Сашка! – и засвистел при помощи пальцев, оттеснив меня от окна.
Раздался лай и рев, потом вскрик Семена и лязганье калитки – кажется, Семка успел выскочить и захлопнуть ее за собой.
Папа развернулся и коротко бросил:
– Одна ты у меня осталась, Сашка.
– Откуда... ты узнал? – с опаской спросила я, и он вздохнул:
– На столе посмотри.
Я подошла к столу – там, смятые и словно изжеванные, лежали несколько снимков, явственно демонстрировавших любовные игры моего братца и его новой пассии Сереженьки. Ну, тут даже слепому видно и тупому ясно, что отпираться и ссылаться на фотомонтаж нелепо... Но кто? Кто мог сделать такие снимки и прислать их папе?
– И где взял? – скривив брезгливую гримасу, спросила я.
– Сорока принесла.
– А как сороку звали? – продолжала упорствовать я, горя желанием докопаться до сути.
– Никто ее не звал, сама прилетела, – и вот тут стало понятно, что бесполезно спрашивать. Он ничего больше мне не скажет.
* * *– Саня, мне хреново...
Голос брата в трубке звучал приглушенно и растерянно, я физически чувствовала, как ему плохо. Разговаривать приходилось в гараже – едва заметив на дисплее мобильного номер Семена, я рванула туда, еле успев прихватить куртку. Папа выразился вполне конкретно, и я не очень хотела проверять, что будет, если он застанет меня за разговорами с братом.
– Ты хотя бы приблизительно можешь представить, кто мог сделать это?
– Н-нет... хотя... угрожали мне, что обнародуют...
– Кто?! – сразу же вцепилась я, но Семен заблеял:
– Не знаю, Сашуль... по почте конверт прислали, там даже не от руки написано, а так... знаешь, как в детстве из газетки буквы вырезали? Ну, вот... Я сразу и не понял, что всерьез... а сегодня отец звонит и говорит – приезжай, разговор есть...
Да, зацепиться не за что. Нужно искать, кому выгодно. А кому может быть выгодно стравить отца и Семена, заведомо зная, что папа не простит подобного и, скорее всего, просто вышвырнет Семку и из дома, и из своей жизни. Но зачем? Мне в голову приходила только одна мысль – завещание. Я знала, что папа переписал его, разделив свое имущество после смерти Славы между мной и братом. Но кто, кроме нотариуса, много лет сидевшего у папы «на зарплате», мог это знать? Допускаю, что Бесо и дядя Моня. Но через них это не могло уйти никуда, это даже не обсуждается. Тогда – как? Кто?
– Я приеду к тебе завтра, – решительно заявила я.
– Приезжай, – вдруг решительно заявил Семен. – Я тебе скажу, кто мог это сделать. Я думаю, что прав. Но по телефону не буду.
– Хорошо. Завтра я у тебя.
* * *Конечно, более неподходящего для визита к брату дня подобрать я не смогла. Ночью должен был вернуться Сашка, по которому я уже отчаянно соскучилась, а тут братец со своими проблемами – впрочем, как всегда. Но я обещала, и потому нужно было ехать.
С трудом дождавшись, пока отец отбудет в банк, я быстренько оделась и позвонила Никите, попросив не брать больше никого из охраны. Никита только хмыкнул понимающе. Все-таки приятно, когда тебя поддерживают и с полуслова угадывают желания.
Снег шел три дня, и дорога в город напоминала тоннель в горе – кругом сугробы, и только сама трасса более-менее укатана. Никита уверенно вел машину на приличной скорости и успевал еще по телефону разговаривать. Если бы отец узнал... Он категорически запрещал подобные вещи и не потерпел бы нарушения приказа. Но у нас с Никитой были свои отношения и свои правила.
– Акела сегодня возвращается?
– А? – Я настолько увлеклась своими мыслями, что не заметила, как Никита убрал телефон, и не сразу поняла, о чем он спрашивает.
– Акела возвращается сегодня? – переспросил телохранитель, прекрасно осведомленный о моей привычке уходить в себя и не сразу возвращаться.
– Да, ночью. А что?
– Ну, просто Савкин приятель еще не успел... ну, вы помните? Так вот, он еще не со всеми сотрудниками, имеющими доступ к ячейкам, поговорил. А в идеале надо бы вообще всех опросить.
– А всех-то к чему? Достаточно сотрудников на ресепшен – на предмет «входила-выходила в ближайшее время» и тех, кто работает в хранилище, а их совсем немного, насколько я в курсе.
– Ну, с девочками на ресепшен уже поговорили – да, была, и по примерным датам очень даже подходит, но вот входила ли в хранилище... Вы ведь понимаете, что в банк можно по разным надобностям прийти.
– Ага – коммунальные платежи внести! – фыркнула я и достала из кармана «барбариску», к которым в последнее время сильно пристрастилась. – У таких, как Василина, для этой цели имеются специально оплаченные люди. Рассчитывается она кругом и везде банковской картой, так что надобность в банкомате отпадает. Ну, и куда еще, как не в хранилище, ей было идти?
– Резонно. И крыть нечем. Но лучше, когда есть, так сказать, вещественные доказательства – пленочка диктофонная с разговором, например, – пояснил Никита.
– И куда ты ее планируешь потом понести? Моему супругу Александру Михайловичу? А как объяснять станешь, откуда у тебя такое счастье?
– Ну, вы язва, – хохотнул Никита. – Нет, понесу я ее как раз Ефиму Иосифовичу – вернее, вы понесете. Так, мол, и так, дорогой папенька, вот тебе доказательства, кто у тебя из банка каменья драгоценные цены немалой потырил.
– Фу, как грубо! – засмеялась я, отправляя в рот очередную конфетку. – А папенька спросит: а с чего это ты, Сашенька, взялась компру на Ваську собирать? Романчик наш с ней – дело прошлое и забытое, а ты все в детектива играешься? А с какой, мол, целью, интересуюсь я спросить? И вот тут чем ты мне тогда крыть прикажешь?
– А вот тут не предусмотрено, – признал мой находчивый телохранитель, одной рукой взъерошивая и снова приглаживая рыжие волосы. – Косячок...
– Косячок, – откликнулась я. – Вот здесь-то схемка наша с тобой и провисает – в моменте, что не смогу я эти собранные доказательства папе предъявить, потому что мотива их собирать у меня нет. Ну, формально нет.
– А на самом деле есть? – тут же уцепился Никита, и я спохватилась, что, расслабившись, невольно наговорила много лишнего. Ведь он до сих пор не в курсе...
– А на самом деле есть. Хочется прижать эту бабищу – очень уж шустрая оказалась. Ты знаешь, сколько она из моего отца в свое время высосала? И за камушки эти, вот сто пудов, тоже постарается, – вывернулась я, и, кажется, Никита мне поверил.
– Ну, так и скажите.
– А откуда я про камни-то знаю, а? Про то, что они пропали? Тебя, что ли, заложить?
– Кося-я-я-ак... – протянул телохранитель. – Ладно, давайте так. Пленку пусть все равно запишут, а потом вы уж решите, что с ней сделать. Рано или поздно пригодится.
Я молча кивнула, соглашаясь. Компрометирующие штучки всегда оказываются кстати, рано или поздно это происходит – неважно. Если есть информация, она непременно долежит до своего звездного часа.
Мой ключ от Семкиного подъезда почему-то не работал, и я набрала ему на мобильный, но тот был отключен. Вот черт... Не ждать же, пока кто-то войдет или выйдет из подъезда! К счастью, я заметила, что окно спальни у брата приоткрыто – он с детства спал с открытым окном в любую погоду – и я решилась на дикую выходку – заорала на весь двор:
– Се-е-е-ме-е-еон!
Повторить вопль пришлось раза три, пока братец не услышал и не открыл окно совсем, высунувшись из него:
– А чего не заходишь?
– У меня чип размагнитился, что ли! Не открывает! – задрав голову, заорала я.
– Сейчас я тебе свой ки... – и тут я увидела, как голова брата словно взорвалась, и он полетел вниз.
Я тоже полетела на землю, сметенная Никитой. Совсем рядом послышался глухой стук упавшего тела...
– Тихо лежите! – шипел мне в ухо Никита. – Снайпер...
– Почему не стреляет дальше? – шепотом спросила я, глотая слезы. – Почему в меня не стреляет?!
– А вы очень хотите? – зло буркнул телохранитель. – Так он сперва в меня должен... Но я могу встать и уступить вам очередь – мне как-то не к спеху помирать-то...
Я замолчала, продолжая плакать уже беззвучно. Семка-Семка... ну, как же так? Что же это? Кто-то охотится на нас, как на голубей, а я даже приблизительно не знаю, кто...
Выстрелов больше не было. Никита поднялся и стал осматриваться, но стоял так, что при любом раскладе пуля должна была бы попасть в него, а не в меня, лежащую на земле. Я подняла голову – брат с размозженным затылком лежал всего в пяти шагах от меня. Ну, вот и все... Он утащил с собой в могилу имя того, кто поставил папу в известность о его наклонностях. Случайность? Вроде бы да... Но снайпер... случайных снайперов не бывает – мы, чай, не на войне. И вывод только один – Семку кто-то убрал, потому что ограждал меня от ненужной информации. Кто-то, кто знал, что я поеду к нему. Стоп. А кроме меня, никто и не знал – я даже Никите направление задала на выезде из поселка! Никто!!! От этого вдруг стало еще страшнее.
– Вставайте, Александра Ефимовна, холодно же, – Никита подал мне руку и, подняв, отряхнул джинсы и пуховик.
Я, отстранив его, подошла к телу брата и опустилась на колени. Бедный ты мой... жил непутево и умер глупо. Должно быть, ему холодно тут лежать – снег все-таки... Я принялась стаскивать куртку, но Никита, разгадавший мой маневр, сбегал к машине и принес брезент, накинул на труп и буркнул:
– Ему уже никак – не холодно и не жарко...
– Заткнись! – процедила я. – Это все-таки мой брат...
– Простите...
Он отошел в сторону и ревностно отгонял от меня досужих зевак, которых благодаря довольно раннему времени было не так много. Я слышала, что кто-то вызвал милицию. Правильно, пусть едут... Для себя я в этот момент приняла самое тяжелое за последнее время решение – позвонила отцу, прекрасно понимая, что за нарушенный запрет мне, скорее всего, нагорит так, что мало не покажется. Но я не хотела, чтобы чужие люди сообщили папе о смерти его сына – каким бы непутевым он ни был.
– Саня? – чуть удивленно спросил отец, ответив на звонок. – Ты чего так рано, Кнопка? Случилось что?
– Случилось... – хрипло проговорила я, собираясь с силами. – Папа... Семена... нет больше. Его... застрелили минут пять... назад...
– Где? – отрывисто бросил папа, и в голосе я с облегчением, если такое слово применимо к нынешней ситуации, услышала беспокойство.
– В окне его квартиры... снайпер работал, четко в затылок пуля вошла...
– Как в затылок, если в окне? – господи, какую чушь мы мелем оба... какая разница, как – разве технические подробности сейчас важны? Семена нет...
– Папа, он высунулся, чтобы сбросить мне ключи от подъезда, я приехала поговорить с ним.
– Ты... там?
– Да...
– Дождись меня. Я скоро. – И отец бросил трубку.
Милиция приехала раньше, начался осмотр места, и всех отогнали на почтительное расстояние, а меня пригласили «пройти в машину». Это было кстати – как оказался кстати и термос с чаем у пожилого милиционера-водителя, сердобольно предложившего мне кружечку:
– Озябла совсем, ишь, губы синие.
Я с благодарностью приняла чай, сделала пару глотков, ощущая приятное тепло внутри, и подумала, что среди сотрудников тоже попадаются душевные и добрые люди, способные сострадать и проявлять искреннюю заботу. Правда, кто знает, предложил бы он мне чаю, знай, чья я дочь...
– А это, дочка, не влияет значения, – вдруг сказал пожилой милиционер, и я не сразу поняла, о чем он, вопросительно уставившись в прищуренные серые глаза под нависающими клокастыми седыми бровями. – Не влияет, говорю, чья ты дочь – хоть самого Сатаны. Человек же, да и детки за родителей не в ответе. Покойный-то тебе кем доводился?
– Братом, – выговорила я и снова приникла к кружке.
– Братом, значит... Отец расстроится... Страшно детей-то хоронить, ой, страшно...
– Откуда вы знаете?
– Сам три года тому дочку с зятем схоронил – автодорожная, так машину покорежило, что автогеном вынимали. Молодая была совсем, двадцать пять годочков. И зять чуть старше... даже внучат не успел... – хмуро пояснил он и отвернулся.
– Простите, – пролепетала я, жалея, что спросила. Как он сказал – «не влияет значения»? Да, не влияет – молодые или старые погибают.
Во дворе показался папин «мерин», и кто-то из милиционеров кинулся ему наперерез, собираясь воспрепятствовать въезду, однако папа почти на ходу выскочил и, поскальзываясь, побежал к накрытому брезентом телу Семена. Как ни крути – это был его сын...
– Батя? – кивнул в окошко водитель, и я подтвердила. – Солидный. Еще дети есть?
– Старший брат погиб год назад.
– Значит, ты только и осталась?
– Да... только я.
– Это хорошо. Легче, когда есть еще кто-то. Не заменишь, конечно, а все одно – родная душа. Мать-то есть?
– Нет. Она нас бросила, мне семь лет было.
– Ух ты... и что – батя не женился больше?
– Нет.
– Героический мужик, – с уважением протянул милиционер, и я не стала уточнять, что мой «геройский» папаша отсидел примерно столько, сколько, должно быть, этот дядька оттрубил за баранкой «уазика».
Поблагодарив его за чай, я вышла из машины, так и не дождавшись, пока меня опросят как свидетеля. Папа, которому милиционеры разрешили подойти, стоял у накрытого по-прежнему брезентом тела Семена и смотрел не на него, а куда-то вверх. Я приблизилась и взяла его за руку – она была холодной и какой-то безжизненной. Губы отца шевелились, и мне показалось, что он ведет какой-то неслышимый миру торг с тем, кто там, наверху. Возможно, он просил забрать себя вместо Семена. Мое присутствие и прикосновение он заметил не сразу, но, поняв, что я рядом, обнял за плечи и притянул к себе:
– Вот и все, Саня... вот и все...
Это такое ужасное слово – «все». Какое-то очень уж емкое, вмещающее столько разного. И – безнадежное, когда его произносят таким вот тоном и в такой ситуации. Все. Больше никогда ничего не будет: ни боли, ни слез, ни страданий, ни улыбок, ни счастья. У меня не будет брата, у папы – сына. И в этот самый момент я была уверена: он жалеет о том, что сказал вчера. Наверное, останься Семен жив, папа ни за что не нарушил бы своего слова, но сегодня все эти проблемы и обиды казались такими незначительными. Что может сравниться со смертью? Ничего. Это та самая конечная точка, единственная и непреложная истина, которую нельзя опровергнуть.
* * *Возвращение мужа оказалось весьма кстати. Едва взглянув на нас, обнявшихся поздно ночью на диване у камина, Саша понял, что произошло нечто ужасное.
– Кто? – спросил он негромко, и я прошептала:
– Семен...
– Семен?! – с удивлением переспросил муж. – Давай выйдем на пару минут.
Не так мне рисовалась встреча с ним, не в такой обстановке, когда отец молчит, разрывая мне сердце, когда брат с простреленным затылком лежит в городском морге, и надо заниматься похоронами, а хочется – любовью.
Я похлопала папу по руке и вышла вслед за Сашей, кутаясь в длинную шаль. Мы дошли до кухни, и я испытала угрызения совести – он же с дороги, наверняка хочет есть.
– Давай я разогрею, тут Галя наготовила...
– Не надо. Чайник вот поставим. Садись, Аленька, – он выдвинул тяжелый стул и усадил меня, а сам полез в шкаф за чашками.
Я сжала переносицу пальцами и пробормотала:
– Как глупо... только вчера они вот тут с отцом ругались – и...
– Ругались? – Саша сел и сцепил руки в замок. – На тему?
– Теперь уже все равно, наверное... понимаешь... – Я замялась, решая, говорить мужу или нет.
– Ты о чем?
– Я не знаю, что делать. Я дала ему слово – давно, много лет назад, и хранила обещание. Но теперь, когда папа узнал... и когда Семен... когда его уже нет...
– Аля, это длинное предисловие.
– Да, я знаю. Но мне трудно решить, трудно сделать выбор. И если не скажу я, то скажет папа, а ему это будет сложнее, чем мне – такой удар...
Я мялась, как школьница на первом свидании, и сама видела, что выгляжу до отчаяния глупо. Выбора уже нет – брат мертв, а папа в курсе. И папе будет тяжелее рассказать о вчерашней ссоре Акеле – потому что у него язык не повернется. Видит бог, я много лет соблюдала данное слово. Сейчас уже ничего невозможно усугубить или испортить. Набрав в легкие воздуха, я зажмурилась и произнесла:
– Саш... в общем, Семен был геем, и вчера папе кто-то об этом сообщил. Прислал фотографии, где Семка в постели со своим любовником. Папа устроил страшный скандал – думаю, тебе не нужно объяснять, – и выгнал Семку, велел вообще больше не появляться. И мне запретил...
– Ты, как всегда, ослушалась, – резюмировал муж, удивив меня тем, что ни единый мускул в его лице не дрогнул.
– Да, но... Ты просто не все еще знаешь. Семка вчера позвонил и сказал, что знает, кто это сделал. Ты ведь понимаешь, да, что по телефону такое не обсуждают? Я поехала к нему утром, но мой чип почему-то не открывал подъездную дверь, и я крикнула под окном, Семка хотел мне свои ключи в окно бросить, и вот тут... – Я замолчала, кусая губу. Вспоминать было тяжело.
– Где его телефон, у ментов? – вдруг спросил Сашка.
– Нет, у папы вроде. Мы в квартиру поднимались, так я видела, как он что-то со стола в карман смел. Возможно, что мобильник.
– Так, посиди тут, чайник закипит – налей, я сейчас.
Сашка стремительно вышел из кухни. Я догадалась, что он имел в виду, спрашивая, где телефон Семена. Мне тоже пришла в голову мысль, что какой-то из аппаратов – мой или его, а может, и оба – прослушивались, потому что ну очень уж совпало все.
Засвистел чайник, я встрепенулась и потянулась за заварником, налила себе и мужу, бросила в его чашку лимон и пару ложек сахара. Достала молоко из холодильника, плеснула в свою чашку, добавила мед – такой напиток помогал мне уснуть, но сегодня даже это вряд ли подействует. Я чувствовала напряжение в мышцах, как будто долго бегала с грузом на ногах и теперь никак не могу избавиться от этой тяжести. В голове шумело, начиналась мигрень, которая теперь, после ранения, стала посещать меня довольно часто. Только этого не хватало... Нам еще о многом нужно поговорить с Сашей, я не могу позволить себе раскиснуть от головной боли.