Переговоры между флорентийским легатом и герцогом не прекращались ни на день: частой темой были деньги, обещанные герцогу за услуги кондотьера, которые Флоренция, по своему обыкновению, не торопилась посылать. Как и во время пребывания Макиавелли во Франции, Синьория оставляла его одного перед лицом реальной военно-политической силы, вынуждая его признаваться, что республика не выполняет своих обещаний. Ситуация была, судя по всему, менее напряженной, чем в случае с Людовиком XII, поскольку герцог вовсе не строил себе иллюзий по поводу лояльности Флоренции и ее готовности держать данное слово, более того, он прекрасно знал, что она не постесняется открыто обратиться к другим кондотьерам, например маркизу Мантуанскому. В конце концов Макиавелли пришлось признаться, что Флоренция не только не имела средств заплатить за его услуги высокую цену, но и не хотела за них платить даже по низкой цене! Его собственное положение становилось опасным: посольство неизбежно должно было потерпеть неудачу. Он устал вести разговоры, в которых собеседнику явно надоело участвовать. Посольство было для него разорительным предприятием, а во Флоренции его дела шли все хуже и хуже. Ему сообщили, что его жена «наделала глупостей»: он ей сказал, что уезжает на неделю, а она давно уже была одна и без денег. Неожиданно она отправилась к своему родственнику Пьеро дель Неро и там «забыла свой долг перед Богом и, кажется, принесла в жертву не только свое тело, но и то немногочисленное добро, которое у нее имелось». Но не это, кажется, было главным: чтобы удержаться на своей должности, Макиавелли был обязан переизбираться каждый год. Его всячески уверяли, что эти перевыборы in absentia не представляли проблемы, что его авторитет позволяет ему спать спокойно. «Ваши заслуги хорошо известны, – заверял его в письме Аламанно Сальвьяти, – они таковы, что скорее уж к вам будут обращаться с просьбой, чем сами вы будете просить других». Но во Флоренции ходили иные, гораздо более тревожные слухи: «собирались» сократить число секретарей! «Грозились» уменьшить их оклад! Услужливый Буонаккорси ничего не утаивал от Макиавелли из этих кулуарных слухов, а также из того, что обсуждали конторские служащие. В отсутствие Никколо именно он исполнял обязанности Макиавелли, не слишком злоупотребляя своей властью, и потому конторские спорили о карточной игре, иногда дрались и даже обсуждали историю одного конторского служащего, которому запустили в спину деревянным башмаком. Иначе говоря, дела во Флоренции шли своим чередом, и у Макиавелли была только одна забота: вернуться как можно скорее. Он попытался, впрочем безуспешно, убедить Синьорию, настаивая на нецелесообразности своего пребывания в Имоле: его посольство при нынешнем положении вещей было бесполезным, Флоренция никогда не потратит средства, обещанные герцогу. Однако Синьория желала иметь подле герцога Валентино опытного шпиона, способного разобраться в многочисленных кознях этого человека, который вызывал во Флоренции всеобщее недоумение. Против этого трудно было возражать, и Макиавелли надумал сослаться на пошатнувшееся здоровье. 22 ноября он напишет: «Вот уже два дня у меня сильный жар и я чувствую себя слабым, как новорожденный птенец». 6 декабря: «Вот уже двенадцать дней я чувствую себя очень плохо, и, если и дальше так пойдет, меня привезут домой в гробу». Делать было нечего: стало известно, что герцог собрался уезжать, однако никто не знал, что он замышляет. Макиавелли, больному или не очень, нечего было ожидать от Синьории поблажек. Надо было следовать за Борджа и разгадать его планы! «Посол» в конце концов не сдержался: «Ваши милости должны простить меня и понять, что некоторые вещи разгадать невозможно; ваши милости должны понять, что мы имеем дело с человеком, который поступает, как ему вздумается, и, чтобы не писать глупостей и собственных фантазий, нужно во всем удостовериться, а это требует времени». 9 декабря состоялся отъезд герцога в Чезену. Макиавелли в дурном расположении духа и без денег отправился следом только два дня спустя. Во Флоренции поняли намек, и гонфалоньер Содерини послал ему незамедлительно 25 дукатов вместе с новыми указаниями: «Ты будешь как можно более тщательно следить за тем, что происходит, и писать часто, а как скоро станет ясно, что эти люди замышляют, тебе обязательно предоставят отпуск и будет дано распоряжение отправить кого-либо на твое место, раз уж мы придерживаемся политики присутствия при дворе этого достойнейшего господина. А пока не переставай проявлять то же усердие, которое ты демонстрировал до сего дня». В самой Чезене все те, кто пытался угадать намерения Валентино, пришли в недоумение: он намеревается напасть на неаполитанское королевство или на Равенну? Даже его отец, Александр VI, громко высказывал нетерпение. Наконец 10 декабря Чезаре выступил в поход с основной частью своей армии и достиг Чезены. 18-го числа он отослал прочь французских копейщиков. Макиавелли встревожился. Валентино его успокаивал: в них больше нет нужды, поскольку теперь настало время примирения. Макиавелли по-прежнему не был склонен ему верить.
Уроки жестокой расправы
Сомнения Макиавелли имели под собой основания: чтобы вполне развязать себе руки, Борджа исправил положение дел в Романье на свой манер. Он уничтожил испанца Рамиро де Лорку, то есть того, кто был его правой рукой и кому он доверил покорение местного населения. Испанец был назначен наместником и выполнял свои обязанности с крайней жестокостью. Борджа велел задержать его сразу после приезда в Чезену, затем заточить в тюрьму и пытать, несмотря на все заслуги, которые признавал Макиавелли, говоря о нем, что он «за короткое время» привел Романью, раздираемую на части мелкими князьками, «к миру и согласию, завоевав большое влияние». Однако, сознавая все последствия злоупотреблений своего наместника, который «управлял» при помощи публичных казней, «герцог решил впоследствии, что в такой «исполнительной» власти не было нужды, и поставил во главе области суд с прекрасным председателем, при этом у каждого города был свой адвокат». В Фаэнце Лорка зашел слишком далеко, нарушив святость приюта, традиционно предоставляемого церковью. Реакция герцога Валентино не заставила себя ждать:
Но, зная, что минувшие строгости все-таки настроили против него народ, он решил обелить себя и расположить к себе подданных, показав им, что если и были жестокости, то в них повинен не он, а его суровый наместник. И вот однажды утром на площади в Чезене по его приказу положили разрубленное пополам тело мессера Рамиро де Лорки[58] рядом с колодой и окровавленным мечом. Свирепость этого зрелища одновременно удовлетворила и ошеломила народ.[59]
Из вышеупомянутого эпизода Макиавелли впоследствии сделал вывод о том, что государь должен уметь обелить себя за счет непопулярного наместника, но история на этом не закончилась, и из ее эпилога Макиавелли тоже извлек важные уроки. Ответом на пресловутый заговор в Маджоне стала резня в Сенигаллии 31 декабря 1502 г. Герцог Валентино продолжал поддерживать иллюзию хороших отношений со своими «союзниками», и именно по его приказу Орсини и Вителли захватили город Сенигаллию, а сам он разместил бо́льшую и лучшую часть своей армии неподалеку в Фано и с небольшим отрядом выступил в поход в направлении только что завоеванной Сенигаллии. Он вскоре встретился с Орсини, Вителли и герцогом де Гравиной и вошел вместе с ними, как с лучшими друзьями, в город. После этого он велел позвать Оливеротто да Фермо, которого он принял, как писал Макиавелли, «с горячими изъявлениями дружеских чувств». Однако, когда у ворот Сенигаллии все они увидели отряд Валентино, выстроенный в полном боевом порядке, то, «встревожившись», пожелали «расстаться с ним, чтобы вернуться в расположение своих частей». Но Борджа их опередил и предложил войти «под тем предлогом, что ему нужно было побеседовать с ними, в чем они не смогли ему отказать, хотя испытали смутное предчувствие неотвратимой беды».
Они прошли вслед за ним в его покои, после чего он удалился, якобы чтобы переодеться. «Ворвались стражники и схватили всех четверых, и одновременно с этим были посланы войска для разграбления их солдат». Макиавелли начал что-то подозревать с того момента, как в Фано Чезаре сделал в его присутствии несколько туманных намеков; он старался не отставать от герцога ни на час и, предвидя трагический оборот событий, адресовал, среди всеобщего смятения, письмо Совету десяти: «Грабежи еще продолжаются, а уже двадцать три часа. Я испытываю невыразимую муку. Не знаю, смогу ли отправить это письмо, найду ли с кем его отослать. Я вам напишу еще одно, более подробное письмо. Мне кажется, они не доживут до утра». Макиавелли был прав: Вителлоццо и Оливеротто задушили посреди ночи, двух других (Паоло и герцога де Гравины Орсини) – в Кастелло-делла-Пьеве 18 января 1503 г. Эта страшная расправа, как это ни печально, вполне соответствовала духу времени: наводящий ужас Вителлоццо пользовался слишком печальной известностью в то время, чтобы вызвать жалость, а Оливеротто, несмотря на перенесенные страдания, имел ничуть не больше прав на снисхождение со стороны своих современников. «Никто не будет отрицать, – замечает Гвиччардини, – что он принял смерть достойную его злодейств, ибо было совершенно справедливо, что он умер вследствие предательства, после того как убил в Фермо, предательски и с чрезвычайной жестокостью, во время пира, на который он их пригласил, своего дядю Джованни Фольяни и многочисленных именитых горожан, чтобы взять в свои руки власть в этом городе».[60]
Они прошли вслед за ним в его покои, после чего он удалился, якобы чтобы переодеться. «Ворвались стражники и схватили всех четверых, и одновременно с этим были посланы войска для разграбления их солдат». Макиавелли начал что-то подозревать с того момента, как в Фано Чезаре сделал в его присутствии несколько туманных намеков; он старался не отставать от герцога ни на час и, предвидя трагический оборот событий, адресовал, среди всеобщего смятения, письмо Совету десяти: «Грабежи еще продолжаются, а уже двадцать три часа. Я испытываю невыразимую муку. Не знаю, смогу ли отправить это письмо, найду ли с кем его отослать. Я вам напишу еще одно, более подробное письмо. Мне кажется, они не доживут до утра». Макиавелли был прав: Вителлоццо и Оливеротто задушили посреди ночи, двух других (Паоло и герцога де Гравины Орсини) – в Кастелло-делла-Пьеве 18 января 1503 г. Эта страшная расправа, как это ни печально, вполне соответствовала духу времени: наводящий ужас Вителлоццо пользовался слишком печальной известностью в то время, чтобы вызвать жалость, а Оливеротто, несмотря на перенесенные страдания, имел ничуть не больше прав на снисхождение со стороны своих современников. «Никто не будет отрицать, – замечает Гвиччардини, – что он принял смерть достойную его злодейств, ибо было совершенно справедливо, что он умер вследствие предательства, после того как убил в Фермо, предательски и с чрезвычайной жестокостью, во время пира, на который он их пригласил, своего дядю Джованни Фольяни и многочисленных именитых горожан, чтобы взять в свои руки власть в этом городе».[60]
В два часа ночи 1 января 1503 г. Валентино вызвал Макиавелли; лицо его выражало «величайшую радость». Для этого были все основания: он был убежден, что оказал неоценимую услугу флорентийцам, которые «у него в большом долгу, ведь он уничтожил их злейших врагов, при том что они сами охотно заплатили бы двести тысяч дукатов за их уничтожение, хотя это им не удалось бы так удачно осуществить». А коли дело обстояло так, почему было не попытать удачу и не получить плату за услугу; и Валентино воспользовался случаем, чтобы попросить себе в помощь небольшое войско для похода на Перуджу… Макиавелли, которому Синьория не давала таких полномочий, ответил отказом и принялся за составление короткого меморандума «Описание того, как избавился герцог Валентино от Вителлоццо Вителли, Оливеротто да Фермо, синьора Паоло и герцога Гравины Орсини» (Descrizione del modo tenuto dal Duca Valentino nello ammazzare Vitellozzo Vitelli, Oliverotto da Fermo, il Signor Pagolo e il duca di Gravina Orsini). Это сочинение, адресованное непосредственно Совету десяти, примечательно ясностью и емкостью повествования.
После ликвидации Маджонского заговора Макиавелли держал Флоренцию в курсе, насколько ему это позволяла бурная деятельность Валентино, непрерывной череды его побед. На следующий день после столь печального события, то есть 1 января, Чезаре Борджа был уже в Коринальдо, 3-го – в Сассоферрато, 5-го – в Гуальдо. За ними последовала Читта-ди-Кастелло, сдавшаяся ему без боя, затем Перуджа, откуда спасся бегством Джампаоло Бальони. 8-го Чезаре появился в Ассизи. Макиавелли неотступно следовал за ним. Для него, как и во Франции, это был новый маршрут, но на этот раз он ехал не с королевским двором, а с армией, которая шла вперед без поражений от одной победы к другой под предводительством государя, основная роль которого заключалась в том, чтобы быть воином. 10 января его армия прибыла в Торчано. Валентино вызвал к себе Макиавелли и снова потребовал помощи от флорентийцев: он не претендовал на Сиену, все, чего он хотел, – это с их помощью изгнать оттуда династию Петруччи. Затем пришла очередь Читта-делла-Пьеве, где Макиавелли снова имел с ним беседу. Именно туда пришло Макиавелли долгожданное письмо с новостью о его замене! Совет десяти уступил его неоднократным просьбам и направил к герцогу Валентино нового влиятельного посла Якопо Сальвьяти. 20-го числа Макиавелли простился с Цезарем и 23-го уже был во Флоренции, где и оставался до лета.
Он принялся за дела своей канцелярии; дипломатическая рутинная работа не претерпела никаких изменений, точнее, никакого развития: Ареццо по-прежнему поглощал все внимание флорентийской дипломатии наравне с Пизой – все той же Пизой, независимость которой, как и прежде, била по самолюбию флорентийцев. Пизанским вопросом он и намеревался теперь заняться, когда угроза со стороны понтифика и его сына отступила. Но нужны были деньги. Много денег. А для этого не было ничего лучше, чем справедливо распределяемый налог. То есть налог, который касался всех, даже духовенства. Макиавелли посвятил этой теме «Речь об изыскании денег» (Parole da dirle sopra la provisione del danaio), являющую собой совокупность аргументов в помощь тем, кто желал бы выступить в защиту закона о налоге: «Нельзя все время размахивать чужой шпагой, вот почему лучше иметь ее под рукой и повесить на пояс, когда враг еще далеко». Отсюда проистекала необходимость создания для такого города, как Флоренция, собственной армии, прообраза того, что позднее станет основным политическим детищем Макиавелли, настоящей идеей фикс: речь шла об организации ополчения, набираемого в флорентийском контадо.
Папское государство: смена власти
Итак, положение дел в Северной Италии было по-прежнему очень неопределенным. Счастливая звезда французов, терпевших поражение за поражением от испанцев Гонсало де Кордовы, казалось, близилась к закату, но Испания была далеко, а Альпы, если рассудить, значительно ближе, не говоря уже о Ломбардии, и Франция послала в Италию на помощь дополнительную мощную армию, которой следовало остерегаться. Отсюда и сомнения Александра VI, как бы он ни хотел заключить союз с победителем. Лучше всего было в этих обстоятельствах поставить на два разных лагеря: отец собирался вступить в переговоры с Людовиком XII, а сын, несмотря на его личные предпочтения, с испанцами. Но, как гром среди в общем-то не слишком ясного неба, Александр VI умер после трехдневной «лихорадки» 18 августа 1503 г. Кончина была внезапной, и, поскольку при папском дворе ничто не могло пройти совершенно незамеченным, поговаривали о том, что по приказу папы было отравлено вино, предназначавшееся для двух нежеланных гостей, но по ошибке поданное неловким слугой понтифику и его сыну. И действительно, герцог Валентино тоже очень тяжело болел и долго не мог оправиться после болезни.
Нужно было заняться самым неотложным делом и избрать на место еретика Александра VI Борджа папу, который удовлетворил бы две влиятельнейшие партии того времени, французскую и испанскую. Посредником между ними по-прежнему был герцог Валентино, еще не полностью выздоровевший, со «своими» двенадцатью голосами. Кандидатом от Франции был кардинал Руанский, за которого выступал Чезаре Борджа, но очень скоро переговоры зашли в тупик. Сошлись на том, что нужно выбрать папу на переходный период. Им стал кардинал Сиенский Франческо Пикколомини, который был наречен Пием III. Он был достаточно стар и болен, чтобы надеяться на скорые более основательные выборы. Флоренция, которую эти события застигли врасплох, отреагировала мгновенно: Макиавелли отправили навстречу Сандрикуру, командующему французской армией, шедшему на Сиену, чтобы разузнать о его намерениях. Едва он вернулся после этой миссии, как 28 августа в разгар летней жары его послали с новым поручением, на этот к кардиналу Франческо Содерини, чтобы срочно направить кардинала в Рим, где его присутствие было крайне необходимо, и частично сопроводить по пути следования. Приказы и контрприказы следовали один за другим без видимой логики, но вполне ожидаемая кончина Пия III кардинально изменила ситуацию.
Макиавелли на этот раз был официально назначен легатом (временным послом) Флорентийской республики и выехал 24 октября с конкретной миссией: выяснить намерения кардиналов, сочувствующих Флоренции, и призвать их сделать все возможное, чтобы выбрать папу, свободного от обязательств по отношению к какому-либо клану, то есть кандидата, который отличался бы глобальным видением церковных дел, а заодно и итальянской жизни. Его «шефом» в данном случае являлся, естественно, официальный посол, кардинал Содерини, и ему, что тоже естественно, следовало игнорировать другого флорентийского кардинала, находившегося в то время в Риме, Джованни де Медичи, будущего папу Леона X. Очевидно, Макиавелли, проявив на этот раз пагубную недальновидность, продемонстрировал Джованни, на чем настаивала Синьория, всю свою холодность, которую тот заметил и так никогда и не простил.
Письма, которые Макиавелли посылал Синьории, трудно назвать оптимистичными: в вечном городе царила отнюдь не мирная атмосфера в духе гуманизма, которой можно было бы ожидать от Рима эпохи Чинквеченто: все кланы прибыли вместе со своими отрядами, воров было несметное количество, как в Святой год[61] или во время всякого конклава. Войска герцога Валентино занимали многие кварталы в окрестностях Ватикана, куда можно было попасть не по современным широким проспектам, а по лабиринту опасных узких улочек Борго. Чезаре Борджа находился в замке Святого Ангела и «более чем когда-либо питал надежду вершить великие дела» при помощи «своих» испанских кардиналов, голоса которых были необходимы тому, кто хотел стать папой. Но фаворитом, по общему убеждению, являлся кардинал Сан-Пьетро-ин-Винкула Джулиано делла Ровере, на которого все более открыто ставили в «банках» ростовщиков. Делла Ровере раздавал обещания направо и налево, что обеспечивало ему поддержку со стороны наиболее влиятельных лиц, и среди них кардинала Руанского, который сам не надеялся на избрание. Накануне открытия конклава шансы делла Ровере были девять к десяти, тем более что сам Борджа принес ему на блюдечке испанские голоса. Впрочем, Чезаре был в плохой физической форме: ходили слухи, что он едва оправился после отравления и, чувствуя себя очень неважно, утратил привычную прозорливость: как мог он рассчитывать на милости со стороны человека, с которым его отец Александр VI обошелся столь сурово (отправив в ссылку на десять лет)? Макиавелли встретился с Чезаре снова и вывел из этой встречи следующее заключение: «Если бы в момент смерти Александра он был в добром здравии, ему все бы удалось, и сам он говорил мне в дни избрания Юлия II,[62] что думал о том, что может случиться после смерти его отца, а также что прежде находил он выход из всякого положения, но и предположить не мог, что в момент его смерти он сам будет так тяжело болен». Это, с точки зрения Макиавелли, единственный упрек, который можно было бросить Валентино: