— Искать красоту, — убежденно сказал Лог. — Я представляю себе оранжевый туман, но если то, что я найду, окажется невообразимо прекраснее?
— Все-таки ты ищешь не красоту, а знание, — едва слышно сказал Лепир.
— Новое знание. Пусть это будет знание новой красоты. Но разве для того, чтобы узнать что-то новое. Лог, нужно обязательно куда-то идти? Скажи, разве здесь, в селении, ты не можешь насытить свою жажду нового?
— Я знаю здесь все, — усмехнулся Лог, — и между прочим, с твоей помощью, Лепир.
— Да, я научил тебя, чему мог. А что глубоко под землей, глубже самых глубоких колодцев? А что в песчинке, такой маленькой, что глаз наш не в силах разглядеть?
— Да, — сказал Лог, решившись, наконец, приоткрыть перед Лепиром часть своей тайны, не всю, не настолько, чтобы старик понял, но часть, чтобы услышать ответ. — Я не знаю этого. И еще я не знаю, что там, высоко над головой, выше деревьев, выше домов.
— Голос, — сказал старик. — Голос, небо и свет. Не будь Голоса, мы бы не жили, не будь света, земля была бы бесплодной.
— А если там, откуда приходит свет и где обитает Голос, туман не серый, а оранжевый?
— Опять ты об этом, — с досадой сказал старик. — Ты вырос, Лог. Прежде ты слушал меня, а теперь — себя.
Лог промолчал, ему почудилось какое-то движение за тонкой стенкой. «Мы слишком громко разговариваем, — подумал Лог. — И не о том. Не такие разговоры принято вести в селении. О пахоте и севе. О ремонте дома. О ремеслах. И конечно, не о красоте непостижимого».
Лог коснулся рукой тонкого плеча старика, приник к нему в темноте, зашептал:
— Путешественник Петрин смелый человек, но он не там ищет красоту. А ты, Лепир, не там искал знание. Ни в двух, ни в трех, ни в тысяче дней перехода нет ничего нового — ты ведь сам был Путешественником, и Петрин говорит то же самое. И под землей ничего нового нет. И ты, и Петрин, и мой отец — все вы повторяли Друг друга. Один искал новую красоту, другой — новое знание, третий — лучшую жизнь. И никто не нашел и не мог найти, потому что шли тем же путем, что и многие до них. А нужно иначе. Совсем иначе, понимаешь? Чтобы увидеть красоту, какую никто не видел, чтобы узнать то, чего никто не знает, нужно ведь и сделать то, чего еще никто не делал.
— Что ты задумал, Лог? — шепот Лепира был тревожен. — Я не понимаю тебя. Ты говоришь странные вещи, и хорошо, если говоришь только мне. Не забывай о Законе, Лог…
За ним пришли рано утром. Лог успел покормить малышей и оделся, чтобы идти в поле. В это время в дом вошли несколько человек, один из которых, судя по голосу, был старостой. Лог и не подумал прятаться.
— Честное слово, Лог, — сказал староста, связывая ему руки, — ты неразумен, как младенец. Я предупреждал тебя… Ничего, наказание, думаю, не будет суровым. Ты ведь впервые перед судом старейшин.
И в это время раздался Голос. Он возник из утренней тишины, сгустился из тумана, за какие-то мгновения уплотнился, набрался сил и загремел оглушающе над самой головой, отражаясь от стен, крыши, от всего, что попадало ему на пути, и даже в голове Лога Голос отражался и усиливался многократно, низкий и властный, зовущий и пугающий. Голос неба.
Все замерли. Староста едва слышно в этом грохоте кричал слова молитвы, а у Лога пересохло В горле, и он молчал, думая в испуге, чья же сейчас очередь умирать. Ведь не за урожаем явился Голос в этот неурочный утренний час! Уж не за старым ли Лепиром? О себе Лог не подумал. Только после того как Голос смолк, растаял в тумане, после того как руки старосты неожиданно жестко схватили его за локти и потащили к невидимой в тумане двери на улицу, только после того как закричала мать, а малыши, путаясь под ногами, заревели почти так же громко, как Голос, только после всего этого уже на улице Лог подумал, что явление Голоса было воспринято старостой и всеми, кто пришел с ним, как указание: его. Лога, наказывают справедливо.
До землянки, в которую сажали провинившихся и кающихся, Лог дошел сам. Дорогу он знал не хуже остальных, туман несколько поредел, и Лог видел даже плечи двух человек, шагавших рядом с ним. Лог позволил запихнуть себя в тесное помещение, где только и было место для лежанки, а в отверстие над головой можно было просунуть руку и даже голову, но не больше. Дверь захлопнулась, скрипнул засов, и голос старосты сказал:
— Судить тебя будем завтра. Думай и кайся. Лог. Вот твоя провинность перед Законом: ты хотел запретного и посягал на устои.
Шаги стихли. Лог опустился на лежанку, постель была сырой, но больше сидеть было не на чем. «Конечно, — подумал Лог, — вчерашние разговоры дошли до ушей старейшин. И с Путешественником, и с Лепиром». Но за крамольные желания наказывают месячным покаянием. А потом он продолжит свою работу. Если только… Нет, не должно случиться, чтобы его делянку нашли. Но кто выдал? Кто слышал их разговоры? С Путешественником — плотник Валент. А с Лепиром?
День прошел. Логу не было скучно, он размышлял. Он впервые размышлял так неторопливо, считая свободное время не пригоршнями, а целыми охапками. Под вечер явился староста, опустил в оконце похлебку и подождал, пока Лог насытится.
— Завтра соберется совет старейшин, — сказал староста. — Если ты одумался, то тебе, конечно, окажут снисхождение, и самое страшное, что тебе грозит, — год заключения.
Год?! Год в этом земляном мешке, и выпускать будут только в поле, потому что работать должны все. А как же мать? Как же старый Лепир? А делянка? Ее найдут, и тогда — новое наказание, еще суровее. Все будет кончено. Все и так кончено. Чтобы жить с людьми, нужно быть такими, как они, как все, как каждый. А если ты хочешь чего-то иного, чего-то, о чем нельзя и подумать? Тогда — в мешок тебя. Оранжевого тумана захотелось? Будет и оранжевый, и зеленый в крапинку. Во сне.
Староста ушел, так и не дождавшись от Лога вразумительного ответа. Голос и шаги его давно стихли, а Лог все сидел неподвижно, будто примерз, хотя летняя ночь была тепла. «Нужно было уйти, — думал Лог. — С Путешественником Петрином или одному». Какой он глупец! Он хотел слишком многого сразу и потерял все. Через год он никуда не сможет уйти, за ним будут присматривать, любой его шаг — а шаги его научатся узнавать в самом густом тумане — тут же станет известен старейшинам. Пропадет мечта. Пропадет жизнь.
— Лог, — услышал он растерянный шепот. — Лог…
Это был голос Лены. Лог мгновенно вышел из состояния полусна. Он вскочил на лежанку и вытянул вверх руки. Ладони уперлись в низкий земляной потолок и нащупали тонкие горячие пальчики Лены, тянувшиеся к нему из оконного отверстия.
— Лена, — сказал Лог, — Лена…
Лена тоненько заплакала, как в ту минуту, когда он поцеловал ее в первый раз, против ее воли, притянул к себе, сам не ожидая от себя такого поступка, и почувствовал ее сладкие упругие губы.
— Не надо, Лена, — сказал он, морщась и стараясь придать голосу уверенность, которой он не испытывал. — Ну подумаешь, год. На следующем празднике Урожая мы будем вместе и навсегда.
«Вместе и навсегда, — подумал он. — Навсегда — вот это верно». Ему тоже захотелось заплакать, губы задрожали, а пальцы царапнули по земляному потолку, и на голову Лога посыпались мелкие камешки и песок. Смутная мысль промелькнула в голове, и Лог даже на мгновение задержал дыхание, чтобы мысль не ускользнула.
— Лена, милая, хорошая, — сказал он.
— Я принесла то, что ты хочешь, — неожиданно ясным и спокойным голосом сказала Лена.
— Ты принесла…
— Топор и лопатку.
— Ты подумала об этом даже раньше меня, — пробормотал Лог.
Это была единственная возможность, и то, что Лена подумала о ней раньше него, заставило Лога понять простую и, видимо, очевидную для всех, кроме него, мысль: есть и кроме оранжевого тумана, кроме мечты об иной красоте, кроме странствий и поиска неведомой истины, есть, кроме всего этого, вещи, ради которых стоит жить. Любовь, например. Любовь, которая поняла сердцем, что не будет Логу жизни с сознанием пустоты в душе, необходимости существовать, подчиняясь Закону.
Лог думал об этом, и слезы текли по щекам впервые за последние годы, он давно забыл, что способен плакать, и плакал он не о себе, а о своей Лене, которая останется в селении и будет любить его даже тогда, когда он, может быть, уже умрет где-нибудь в поле или на чужбине. Лог думал об этом, а руки сами делали все, что нужно. Подхватили инструменты, начали разбивать топором и разрыхлять лопаткой камень и песок, расширяя отверстие окна, а песчинки и камешки сыпались на Лога, в глаза, рот, за воротник. В ночь перед судом старейшин узника нельзя было сторожить — до людского суда Лог оставался пленником Голоса неба. И если он не воспользуется случаем сейчас, убежать потом будет невозможно. И Лена, милая Лена, поняла это даже раньше самого Лога.
Отверстие над головой стало достаточно велико, и Лог с помощью Лены выбрался из ямы, повалился на землю, тяжело дыша, а Лена стряхивала с его лица и одежды песок, будто это было так уж необходимо сейчас, и целовала Лога в грязные щеки.
Отверстие над головой стало достаточно велико, и Лог с помощью Лены выбрался из ямы, повалился на землю, тяжело дыша, а Лена стряхивала с его лица и одежды песок, будто это было так уж необходимо сейчас, и целовала Лога в грязные щеки.
— Вот, — сказала она потом. — Это мешки с провиантом. Это — твой, а это мой.
И только после этих слов Лог понял смысл ее поступка, гораздо более безрассудного, чем ему показалось вначале. Лена хотела уйти в Путешествие вместе с Логом. Быть с ним если не здесь, то там, если не там, то нигде. Лог прижал девушку к себе, шептал слова, которые давно хотел и не решался сказать, слова, которые были правдой еще минуту назад, а сейчас стали лишь средством усыпить подозрения Лены, потому что взять ее с собой Лог не мог. Он вовсе не хотел стать Путешественником, повторять бессмысленные подвиги Лепира и Петрина. Путь его был иным. Сейчас или никогда.
Он взвалил себе на спину обе котомки и, стараясь вспомнить путь к своему страховочному колышку, низко пригнулся к земле, нащупывая в полной темноте направления тропинок. Лена шла сзади, держась за конец веревки, свисавшей с одной из котомок.
В селении было тихо, люди спали, сквозь туман не проникал ни один лучик. Логу казалось, что он ужасно долго не может найти своего колышка, вот-вот рассветет, и его начнут искать. Лена молчала, и Лог знал, что ее мучит один вопрос: что они ищут? Уйти в Путешествие можно ведь в любом направлении и из любого места, хотя бы от той же землянки.
Вот он, колышек. Вот его. Лога, зарубка, вот его, Лога, страховочная веревка, ведущая к делянке. Лог перевел дух и обернулся к Лене. Он должен был сейчас предать ее, и это был единственный шанс им обоим спастись.
— Лена, милая, — сказал Лог, обняв девушку и чувствуя, как сам слабеет. — Лена, хорошая моя, я не могу уйти так, мне нужно домой очень ненадолго. Взять кое-что. Ты тоже иди к себе и возвращайся на рассвете. Все будет в порядке. Время есть. Вот… запомни колышек и дорогу.
Лена почувствовала подвох в решении Лога, но промолчала. Если уж она решилась быть с Логом, то должна делать все, что он скажет, не расспрашивая и не рассуждая. Когда шаги Лены стихли в гулкой темноте. Лог позволил себе на минуту расслабиться. Он опустился на мокрую землю, облокотился на котомки, закрыл глаза, отдыхал. «Сейчас, — подумал он. — Сейчас случится то, для чего я жил последние полгода».
Полгода назад — стояла зима, все кругом было матово-белым от оседавшего на землю из тумана инея — Лог забрел случайно на заброшенное поле. Земля здесь не родила, чахлые стебли были неприятны на вкус, и поле забросили, хотя каждый участок был на счету. Страховочная веревка тянулась вслед за Логом, легко сматываясь с поясной катушки. Был зимний праздник Благодарения, и все сидели по домам, пекли пироги, собирались на большую вечернюю молитву. В поле тишина стояла необъятная, какая-то гулкая, бездонная. Мороз продирал, но Логу было хорошо. Возвращаться до начала молебна не хотелось, и, достав из многочисленных карманов запасенные щепки и кремни, он высек огонь, раздул его и, присев на корточки, вытянул над костерком руки. Огонь был багровым, и туман, сквозь который он просвечивал, казался оранжевым. Оранжевое облачко, клубящееся и рвущееся кверху. Рука тоже ощутила это движение тумана, и мысль Лога, ясная и не стесненная ничем, впервые отметила это движение вверх как некую реальность. «Вверх, — подумал он. — Вверх. Что-то есть в этом». В кармане завалялся клочок материи. Лог расправил его на ладони и, подержав над огнем, выпустил из рук. Полотно начало было падать, но повисло на какое-то мгновение, а потом даже поднялось немного вверх, медленно-медленно… и упало. Исчезло в пламени, истлело. Лог смотрел, как угасает огонь. «Вот оно что, — думал он. — Огонь — вот сила, которая тянет вверх полотно. Нет, не полотно. Огонь почему-то толкает вверх туман, а уж туман увлекает за собой кусок материи… Неужели никто из Путешественников раньше не додумался до этого? Вверх. Двигаться вверх».
Полгода назад это было, и с тех пор началась у Лога странная двойная жизнь. Началась тайна, в которую он не посвящал никого. Сначала Лог экспериментировал с огнем и полотном. Он нарезал из материи кусочки разной формы и размера и бросал в туман над костром. Когда однажды довольно большой кусок полотна неожиданно выгнулся куполом и застыл, трепеща, а потом медленно двинулся вверх и, выпущенный из рук, скрылся в тумане над головой. Лог в восторге даже загасил пламя неосторожным движением. Он стоял во мраке и впервые за все время подумал о том, что это реально. Это. Странное, немыслимое, никем еще не придуманное, только им. Логом, увиденное и теперь реальное, вполне реальное. Нужно пробовать еще и еще, ведь если вверх мог улететь такой большой кусок полотна, то улетит и еще больший, нужно только больше пламени, и если полотно может лететь, то способно унести с собой еще что-нибудь. Да, нужно больше пламени. Огромный костер и огромный лоскут.
Почему лоскут? Если именно туман увлекает вверх полотно, то нужно… Да! Нужно сделать так, чтобы этот особый, создаваемый огнем туман так и остался в материи, не растекся во все стороны…
На следующий вечер, обманув мать уверениями, что он должен сшить себе новую рубашку. Лог сел за разваливающийся станочек — любимое мамино утешение, стоявшее дома с незапамятных времен и доставшееся матери, кажется, еще от ее прабабки, — и сшил неуклюжий, но легкий мешок с горловиной, которую можно было легко затянуть тугой нитью. Малыши мешали работать, станок раскачивался и грозил окончательно развалиться, но Лог все же довел работу до конца и заснул удовлетворенный, измученный, и заинтригованный и на другой день работал в поле из рук вон плохо, считая время от колокола до колокола. В тот вечер неуклюжее сооружение (для него Лог придумал звучное название «туманный шар»), повисев над костром, начало подниматься, натягивая нить, на которой висел довольно тяжелый камешек.
Шли дни, а точнее сказать, дни тянулись, а вечера летели, полные забот и волнений. Лога почти не беспокоило, что кто-то может выследить его на делянке. Найти в тумане именно тот страховочный колышек, к которому привязана именно его. Лога, страховочная нить, можно было лишь чисто случайно, а в этой части селения, где начиналось заброшенное поле, люди появлялись нечасто. На вопросы матери о его вечерних отлучках Лог придумывал нечто невразумительное, и мать верила или думала, что, наверное, у него свидания с Леной, и не особенно допытывалась.
Через месяц Лог уже знал, что большой мешок, самый большой из сшитых им «туманных шаров», способен поднять камень и продержаться на высоте в десять локтей примерно полвечера. Потом все кончалось. Туман, созданный огнем, почему-то терял свои необычные свойства, и мешок опускался — медленно и безнадежно. Это еще не было трагедией — Лог вовсе не горел желанием немедленно испытать на себе обнаруженное им необычное свойство тумана.
Однажды, погасив костер, собрав и сложив под камнем мешки — не унес бы ветер, — Лог услышал в ночной тишине тихое потрескивание. Иней с почвы сошел, открыв мокрую, липкую и холодную землю, то и дело вздувавшуюся маленькими пузырьками. Пузырьки лопались, исчезали в тумане, оставляя тот неприятный горьковатый запах, который Лог почувствовал еще в свой первый приход на делянку. Из-за этого запаха и было заброшено поле много лет назад, но Логу раньше и в голову не приходило как-то связать запах с пузырьками.
Услышав потрескивание и вспомнив, что оно означает. Лог подумал неожиданно, что ведь пузырьки — тот же туман, они зарождаются где-то под землей, прорываются вверх и сливаются с воздухом, ничем от него не отличаясь, и только запах выдает их присутствие. Лог закрыл место, где пузырьков было больше всего, куском полотна и обнаружил, что полотно приподнимается, что пузырьки тянут его вверх. Это новое открытие так увлекло Лога, что он забыл о возвращении. Из состояния оцепенения, с которым он слушал, как лопались пузырьки, его вывел нарастающий Голос неба. Лог пустился бежать, едва не заблудился и явился домой, грязный, падая от усталости. Мать бранила его, но он не слышал, он подумал внезапно, что эти пузырьки — они легкие, иначе не могли бы приподнять полотно, и что если собрать их много, очень много и наполнить большой «туманный шар»…
Все, что было потом, слилось для Лога в одно прекрасное деяние, прерываемое необходимостью работать в поле, сидеть с малышами, помогать матери, носить еду старому Лепиру, — вещами привычными, но совершенно ему. Логу, ненужными. Мысленно Лог был где-то там, наверху, и вокруг него клубился изумительный по красоте оранжевый туман, в котором легко дышалось, легко думалось и легко жилось. Да, так могло получиться, потому что уже первые опыты с пузырьками показали — они могут поднять значительно больше полотна, чем туман, создаваемый огнем.