– Да! У меня есть книжка «Водители фрегатов»… А у памятника Крузенштерну я был совсем недавно…
– Вот в том-то и дело! – воскликнул мальчик, словно приглашая Симку в союзники. – Крузенштерну и памятник, и слава. И большущий парусник его имени есть, четырехмачтовый барк. А Лисянскому – ничего. А он ведь не меньше сделал, чем Крузенштерн, даже еще сильнее рисковал, потому что пришлось воевать с индейцами!.. Разве справедливо, что ему ни корабля, ни памятника?
– Само собой, несправедливо! – со всей искренностью отозвался Симка. Потому что и правда было несправедливо. И потому, что хотелось во всем быть согласным с мальчиком, у которого (Симка это чуял) была ясная и добрая душа.
– Мне про то кругосветное плавание сосед рассказывал, – доверчиво поведал мальчик. – И эту шхуну помог построить. Начертил… А недавно он уехал в Мурманск. И пришлось мне испытывать одному. Так поздно, чтобы не увидел брат, когда я вернусь с ней… Брату завтра будет четыре года, это ему в подарок. Теперь-то он уже спит, а я удрал из дома среди ночи…
«У меня тоже есть брат. Правда, ему еще только семь месяцев…» – хотел сказать Симка. Но это желание опередила другая мысль – наконец-то тревожная: «А что, и в самом деле уже ночь?»
– Ох, а сколько же сейчас времени?
Мальчик из вельветового кармана выволок тяжелые часы на цепочке. Улыбнулся:
– Это соседа, дяди Славы, он оставил на память… – И отколупнул крышку. – Ого! Десять минут первого! Если хватятся, бабушка меня съест…
– Мамочка… – тихо ужаснулся и Симка. Ведь что будет с тетей Норой, когда она хватится его !
– Ты тоже удрал? – понял мальчик.
– Тоже… и не заметил, что надолго…
– А где ты живешь?
Симка сказал.
– Ого… – тихонько выдохнул мальчик. – Сколько тебе топать. И автобусы уже не ходят…
Они бок о бок торопливо зашагали к улице. И… вот странно: тревога не пропала, но делалась как-то сама по себе, отдельно от Симки. А главным его чувством была радостная теплота, что рядом этот удивительный, словно светящийся мальчик. И печаль, что скоро, вот-вот, наступит расставание.
Мальчик вдруг сказал на ходу:
– Я догадался. Ты, наверно, не из нашего города, а приезжий…
– Да. Я из Турени. Слышал?
– Конечно, слышал. Это за Уралом… Жаль…
– Почему? – спросил Симка, хотя догадывался «почему».
– Как встретишь хорошего человека, так он обязательно издалека…
Симка не стал говорить, что не такой уж он хороший, было некогда. Лишь спросил:
– Разве поблизости мало хороших людей? – Это получилось скомканно, ненатурально как-то.
Мальчик вздохнул в ответ:
– Вообще-то немало, только… – И не договорил, остановился. – Ну, мне вон туда, – и махнул рукой за деревья. – А тебе прямо. Да?
– Да, – с нарастающей горечью выговорил Симка.
– Тогда… прощай, да?
– Да… – опять сказал Симка. И вдруг догадался: полез в карман, протянул мальчику значок. – Вот… на память. Он чуть-чуть волшебный. Когда смотришь насквозь…
Мальчик не удивился, взял. Но сказал нерешительно:
– А у меня ничего нет, чтобы подарить. Шхуну я не могу. Если бы моя, а то ведь она для брата…
Симка нашел очень удачный ответ. Улыбнулся сквозь печаль:
– Ты ведь уже подарил…
– Что?
– Целых четыре корабля. Я теперь знаю, что они – баркентины. Значит, они немного мои…
– Прощай… – снова сказал мальчик. И нерешительно протянул ладонь. Они, двое мальчишек, еще не умели обмениваться «крепким мужским рукопожатием», просто подержали тонкие пальцы друг друга и расцепили руки. И пошли в разные стороны, не оглядываясь. Даже не спросили, как кого зовут. Потому что зачем? Это лишь укрепило бы возникшую между ними ниточку, а какой смысл, если она порвется через миг?
Шагов через двадцать Симка не выдержал, оглянулся. Мальчика уже не было видно, а простор залива все так же распахивал волшебный свет.
«Моя янтарная Балтика», – опять подумал Симка, стараясь укротить этими словами отчаянно растущую тревогу…
Через много лет Симка снова оказался в этом городе и решил побывать на памятном песчаном берегу. Но Большой проспект привел его не к пустынному пляжу, а к похожему на громадный ресторан морскому вокзалу. У причала возвышался, как белое многоэтажное здание, лайнер «Одесса».
И Серафим Стеклов понял, что сказки не возвращаются…
Впрочем, и тогда ему, мальчишке, на обратном пути от залива, было уже не до сказок. Проспект казался бесконечным. В конце концов Симке даже почудилось, что он выбрал не ту дорогу и не попадет домой по крайней мере до утра… Господи, что там с тетей Норой? Наверно, мечется по ближним улицам и звонит в милицию с автомата (потому что в квартире нет телефона).
Он то бежал, то шагал торопливо, сбивая дыхание и даже всхлипывая. И казалось, что это длится несколько часов…
Но город опять сделался добрым к туреньскому мальчишке Симке Стеклову, не захотел отбирать у него сказку.
Кто-то высокий шагнул из-за деревьев навстречу Симке. В белом кителе, в белой фуражке. Моряк? Ох, нет, милиционер. Потому что в галифе и сапогах.
– Остановитесь-ка, молодой человек…
Симка остановился, не зная, чего ждать. Опустил голову, вцепился в мокрые кромки коротеньких своих штанов.
– Что-то поздно вы гуляете… – полувопросительно заметил милиционер (как потом разглядел Симка – старший сержант).
Симка сказал со стеклянными слезинками в горле:
– Конечно, поздно! Я сам не заметил. Вышел из дома, побрел, побрел… Потому что светло же… И время незаметное…
– Вон как! Бывает… А где живешь-то?
Симка назвал адрес. И добавил, что живет там временно, потому что приехал издалека. И что тетя, с которой он приехал, наверняка сейчас сходит с ума…
– Ладно, пойдем, – кивнул милиционер.
– Только не в отделение! – взмолился Симка. – А то она совсем…
– Не будем терзать тетино сердце, – согласился дядя с широкой полоской на погонах. – Пошли, у меня тут рядом мотоцикл…
В тряской коляске он стремительно доставил Симку к арке знакомого дома. Постукивая подковками по булыжникам мощеного двора, проводил до дверей.
– Ну, ступай, путешественник. Присутствовать при встрече с тетей не буду. Возможно, она примет воспитательные меры…
«Пусть примет, – отчаянно думал Симка, задыхаясь на крутых ступенях. – Самые «адекватные». Лишь бы не сказала, что я ей теперь совсем… никто… Лишь бы простила…»
Он отчаянно позвонил. Тут же открыла Раиса Валерьевна. Удивилась:
– Ты один? А где Нора Аркадьевна? Разве вы были не вместе?
– Мы… нет… Она еще не приходила?!
– Представь себе… Перед уходом она просила накормить тебя ужином, но потом вы ушли оба, и я решила, что она взяла тебя с собой… Странно…
Это было очень странно. И непонятно: хорошо или плохо? Скорее – плохо. Потому что куда она подевалась? Не могла же просто так оставить Симку одного на полночи, если обещала прийти в одиннадцать…
Симка тоскливо взял из-под половичка ключ от «их» комнаты. Вошел. Включил лампу. Сел на застеленный диван, упираясь острыми локтями в колени и подперев щеки. Что же теперь – сидеть так и маяться? И сколько минут? Часов?..
Уж лучше бы встретила и сказала, как когда-то брату: «А ну-ка, голубчик, вытащи из петель свой ремень…» Нынче-то характер у нее крепкий, не как в молодости, и она довела бы дело до конца. И пусть! Никогда с Симкой так не поступали, но теперь он и не вздумал бы сопротивляться. Потому что так ему и надо!.. А сейчас что делать? Надавать самому себе тумаков?
И он собрался от отчаянья врезать себе подзатыльник (забыв, что в этой-то ситуации опоздавший уже не он, Симка, а тетя Нора). И поднял руку… И услышал снаружи знакомые шаги и покашливанье.
Тогда все сместилось в Симкиной голове. Он стремительно скинул одежду, выключил лампу, юркнул под одеяло и притих.
Она войдет и спросит:
«Сима, ты спишь?»
А он скажет сквозь слезы (почти настоящие):
«Ага, спишь … Вы где-то ходите чуть не всю ночь, а я должен спокойно спать, да? Вот если бы я так застрял где-то…»
В этот момент он даже не сообразил, что Раиса Валерьевна обязательно проговорится о его собственном позднем возвращении. Лежал и с хмурой мстительностью ждал…
Мик
Нора Аркадьевна вошла. И, конечно, сразу:
– Сима, ты спишь?
Видимо, он дышал так, что она поняла: не спит. И заговорила виновато:
– Ты, наверно, волновался, я понимаю… Так неожиданно все получилось. Странно даже… Сидели, разговаривали. На балконе. И время текло как-то… как вода сквозь пальцы. Мы очень долго не виделись, столько надо было обсудить… А на улице-то светло… Потом я взглянула на часы, ахнула. Подруги кинулись меня провожать, и как назло – ни одного такси. А это далеко, на Петроградской стороне… Сима, ты, надеюсь, не очень на меня сердишься?
Во время этой речи в голове притихшего Симки происходил новый переворот. Безмолвный, стремительный и… отчаянный. Словно кто-то крепко встряхнул его мозги и теперь безжалостно расставлял там всё как по шахматным клеткам.
Боже мой, какая же он скотина! Она волновалась, торопилась и ни на секундочку не побоялась сказать, что виновата, а он… чуть не устроил дурацкий театр!
Теперь Симка понимал, какой подлый обман он замыслил. Этим обманом он, как жидкой грязью, заляпал бы все хорошее, что было в нынешние дни. Потом не смог бы вспоминать без едкого стыда ни город, ни парусники, ни… мальчика со шхуной «Лисянский».
Симка даже не сообразил, что он ведь еще не успел сказать никаких обманных слов и что можно полежать и отмолчаться.
Его словно твердой рукой вытащили из-под простыни за шиворот (хотя никакого «шиворота» не было, Симка улегся без майки). Он встал уронил руки и голову, перед Норой Аркадьевной. Не Симка даже, а сплошная виноватость – костлявая, взъерошенная, в перекошенных трусиках. И… тихонько заплакал. Прямо как детсадовский малыш.
– Тетя Нора, простите меня, пожалуйста…
Второй раз в жизни он просил прощения без всякого стыда (первый – на набережной, у баркентин). С одним только желанием, чтобы она и вправду простила его. Чтобы все осталось чистым, незапятнанным.
Тетя Нора испуганно ухватила его за плечи.
– Господи… Симочка, что случилось?
– Потому что я… – всхлипывал он. – Тоже недавно… пришел… Тоже… гулял, гулял. Не заметил времени… А вам хотел соврать… будто давно сплю…
Она с великим облегчением опустилась на диван. Поставила Симку перед собой.
– Вот оно что… А я-то перепугалась, думала, заболел… Значит, мы оба загуляли, потеряли голову. Знаешь, это виновата белая ночь. Не правда ли?
– Ага… то есть да, – всхлипнул Симка уже с облегчением. – А вы… не сердитесь?
– Милый ты мой, да за что же? Ведь мы же не стали обманывать друг друга…
Симка посопел и попытался вытереть мокрый нос о плечо. Тетя Нора кашлянула и сказала:
– Только давай больше не станем гулять по ночам в одиночку. Договорились?
– Ладно… – прошептал Симка.
Тетя Нора худыми прохладными пальцами взяла его за плечи, посадила рядом.
– А где же ты бродил-то столько времени?
– Я… дошел до залива…
– С ума сойти… – шепотом не то ужаснулась, не то восхитилась тетя Нора. – Ну… и как там?
– Там… такой свет… И еще я встретил мальчика…
Он стал рассказывать и слово за слово выложил все. И про бесконечный проспект, и про янтарный свет над водами, и про мальчика с корабликом. И даже про свою печаль, что расстались навсегда…
– Надо было обменяться адресами… – запоздало пожалела тетя Нора.
– Не подумал как-то… Да, может, ему это не надо…
– Мне кажется, ему это было надо . Как и тебе… Но что теперь поделаешь. Будешь вспоминать…
– Буду… – И вдруг вырвались слова, которых он тут же застеснялся: – Тетя Нора, он такой… весь как из света… – И чтобы унять навалившееся смущение, быстро добавил: – Я подарил ему свой значок. Тот, стеклянный…
– Вот как! И не жаль?
– Не-а… Он ведь сказал мне про баркентины.
– Я отдам тебе свой значок…
– Да что вы! Не надо…
– Отдам. Мне-то он зачем? А у тебя будет память. И об этом мальчике, и… вообще…
– Спасибо… – выдохнул Симка. И от того, что все закончилось так хорошо, опять чуть не всхлипнул.
– Ты, наверно, хочешь спать! – спохватилась тетя Нора.
– Совершенно не хочу… – Симка чувствовал, что не уснет до утра.
– Признаться, и я тоже… Кажется, сегодня ночь удивительных открытий… У подруги, с которой мы нынче встретились, оказывается, хранилась старая тетрадка с переписанной поэмой. Ее автор – замечательный поэт…
– Блок? Или Пастернак?
– Нет… Блок и Пастернак не запрещены, хотя Пастернаку сейчас и несладко. А этого поэта… велено было забыть полностью… Но это, мальчик мой, разговор между нами. Ладно?
– Да…
Симка сказал это с привычным пониманием. Потому что разговор «между нами» был у них не первый. Тетя Нора не раз уже, увлекшись, проговаривалась о том, что все очень непросто в нынешней жизни. А потом, спохватившись, просила, чтобы Симка нигде не повторял ее слова. «Я боюсь не за себя, мне-то что терять. А тебе надо быть осторожным». И Симка, хотя и не во всем соглашался, понимал, что осторожность необходима.
Тетя Нора продолжала:
– Его звали Николай Степанович Гумилёв… Когда-нибудь его книги все равно вернутся к читателям, и люди поймут, что это был один из замечательных русских поэтов…
– А почему его запретили?
– Обвинили в двадцать первом году, что замешан в заговоре против советской власти. Арестовали и расстреляли.
– А он правда был замешан?
– Едва ли… Скорее всего, он просто знал про заговор, но не пошел сообщать. Как он мог, дворянин, офицер, донести на людей, близких ему по духу? Тем более, что советская власть у него, конечно же, не вызывала сочувствия. Как и у многих других в России, в том числе умных и порядочных…
– Он был белый офицер, да? – шепотом спросил Симка. Потому что в комнате будто и сейчас повеяло духом заговора.
– Он был просто офицер. В четырнадцатом году, когда началась война с Германией, он пошел на фронт добровольцем и уже там заслужил офицерский чин. Сражался очень храбро, получил Георгиевские кресты… А в белой армии он не воевал. Во время Гражданской войны жил в Петрограде, читал лекции по литературе. А потом – вот… Говорят, Горький пытался заступиться за него, но безуспешно… Расстреляли и зарыли неизвестно где одного из лучших поэтов Серебряного века. Так назывались те годы в поэзии…
Симка опасливо молчал и ежился, хотя было совсем не холодно.
Тетя Нора заговорила опять:
– Он был не только знаменитый поэт, но и ученый. Путешественник. Изучал Африку, бывал там в экспедициях… И вот однажды он написал африканскую поэму-сказку «Мик». Она про негритянского мальчика и его белого друга… Считают, что это не самое удачное произведение Гумилева, но я прочитала поэму в восемнадцатом году и с той поры буквально заболела ею… всей этой африканской сказочностью и судьбой двух мальчишек… Можно сказать, я растворялась в этой поэме, когда начинала читать и перечитывать… Мне было тогда тринадцать лет. Шурика еще не было на свете… Тебе холодно? Ты вздрагиваешь…
– Нет, это пружина в диване колется… – Симка повозился и замер. – И вы там, сегодня… опять читали эту поэму?
– Кое-какие куски… Я попросила тетрадку на пару дней, чтобы прочитать «Мика» тебе. Если хочешь…
– Конечно, хочу! Давайте сейчас!
– Но… а спать?
– Да не хочется же!.. И вы сказали, что вам тоже…
– По правде говоря, нисколечко… Давай выключим электричество и сядем у окна, света с улицы хватит. Помнишь, как у Пушкина: «Пишу, читаю без лампады…»
Симка не помнил, но кивнул. Это был такой невинный обман, что и не обман даже…
Тетя Нора погасила лампу, и они перебрались к растворенному окну. Там стояло потертое велюровое кресло – «широченное, как душа русского хлебосола» (по словам тети Норы). Она – обычно такая сдержанная, воспитанная – вдруг скинула туфли и забралась в кресло с ногами, как девчонка.
– Садись рядом, тут много места.
Но Симка устроился не внутри кресла, а верхом на пухлом валике-подлокотнике. Откинулся к пушистой спинке. Правую ногу поставил на сиденье рядом с тетей Норой и обнял колено. Так он сможет сидеть и слушать хоть целые сутки.
Заглянул в тетрадку. Она была тонкая, в обложке с разлохмаченными краями. Несмотря на свет белой ночи, строчки различались слабо. Разберет ли их тетя Нора (несмотря на свои большие, очень блестящие очки)?
– Вам все видно?
– Разумеется… А кроме того, я многое помню наизусть. Стоит лишь зацепиться за начало строки… Вот слушай. Дело происходит в самом начале нашего века, когда в Африке правил страной Абиссинией знаменитый негус Менелик. Негус – это как в Европе король или император. Он старался объединить разрозненные негритянские племена. Но не все племена хотели быть под его властью. Приходилось воевать… Было такое небольшое, но храброе племя Гурабе . Воины негуса долго не могли завоевать его, потому что племя охранял сам Дух Лесов. Но вот однажды… Слушай…
Слово «десятеро» показалось Симке непривычным, неуклюжим, но тут же это ощущение пропало.