Эркин дождался, когда шаги беляка затихнут, прислушался ещё раз и уже спокойно пошёл домой. Ну, не отстаёт от Жени сволочь белая. Ладно. Месяц остался, нарываться нет смысла. Да и днём сволочь не посмеет пристать, а так поздно Женя дважды в неделю возвращается. Во вторник и пятницу. Прикрою.
Его разбудил шум дождя. Стук капель по жестяному козырьку над окном неприятно напомнил выстрелы. Чак, не открывая глаз, прислушался, плотнее натянул на плечи одеяло. Теперь зарядит надолго. А может, и нет. Когда-то он умел по шуму дождя определять: надолго тот или нет. Ещё в имении, до всего. А потом это стало ненужно, вот и забыл. Руки ломит. Опять идти к этим… поганцам. Разминать мышцы. До чего же умелые сволочи. Спальники. По мордам же видно, а что им ни скажи, молчат. Обложить попробовал, так они к счёту накинули. За руки как за полный заплатил. Устроились гады и знать ничего не желают.
Он сознательно взвинчивал, накручивал себя, зная уже, что только злоба, жгучая, тяжёлая, до красного тумана в глазах, заглушит боль. Иначе… он видел, что бывает потом…
…Хозяин пришёл к ним на тренировку рукопашного боя. Они, уже зная порядки, продолжали работу. Только прибавили жёсткости. Хозяин молча стоял и смотрел на них. Не хвалил и не ругал. Просто смотрел. И когда прозвенел сигнал и они построились, оглядел их, не улыбнулся как обычно, не пошутил, что, дескать, трупов нет, значит, не занимались, на что они всегда отвечали, что коли надо, так щас сделаем. А сейчас хозяин просто махнул им рукой, чтобы шли за ним и пошёл сам, не оборачиваясь. Они пошли как были, в тренировочных штанах, полуголые, мокрые от пота. По лестнице спустились в подвал. Всем стало не по себе. В подвале самые жёсткие тренировки и… наказания. Всех сразу? За что? Хозяин открыл тяжёлую толстую дверь, и они сразу услышали крик. Крик нестерпимой боли. Он уже знал, что так кричат горящие спальники. Стало немного легче. Значит, не их, они сейчас будут… он не додумал. Хозяин остановился перед камерой, и они, как положено, встали за ним полукругом. Камера маленькая. На цементном полу корчится голый мулат. И уже не кричит, воет. Но… но это же не спальник! Тех совсем по-другому корёжит. Мулат вдруг замолкает и медленно неуклюже встаёт. Нет, точно не спальник. И чего это? И тут он замечает, что руки у мулата болтаются будто… будто чужие, а пальцы скрючены и не шевелятся.
— Убейте, — хрипит мулат. — Я не могу больше, убейте меня.
Хозяин молча открывает камеру, входит, сделав им знак стоять на месте. Мулат в ужасе пятится, пока не упирается спиной в стену. Хозяин берёт его за локоть, и парень сразу вскрикивает, и не стонет, кричит всё время, пока хозяин ощупывает ему руки. Но это же… это же, как у спальников, те тоже, загоревшись, орут, когда их лапают. Хозяин поднимает мулату руки, отпускает, и они сразу бессильно падают. Парень не может их держать. Хозяин поворачивается и выходит к ним, оглядывает холодными светлыми глазами. И раздвигает губы в улыбке, от которой становится сразу и страшно, и весело.
— Ну? Поняли?
— Он… горит, сэр? — осторожно спрашивает Сай, самый смелый из них.
— Да. Вработанный, неделю не работал и загорелся, — объясняет хозяин. — Дали б ему тогда кого под кулак, прошло бы, а его оставили… отлежаться. Называется, пожалели. А сейчас уже всё, — и снова оглядывает их. — Работайте по трое, он ещё в силе. Ногами, — и, не оборачиваясь, бросает мулату. — Отбивайся.
— Слушаюсь, сэр, — выдыхает мулат.
— Трое слева, — командует хозяин. — Пошёл!
Он на правом краю, ему ждать своей очереди. И он смотрит. Спокойно. Деловито. Мулат силён и увёртлив. И опытен. С ним и таким нелегко справиться…
…Чак осторожно пошевелил пальцами. Вроде ничего пока. Пока он устраивался. Временами руки немели, их начинало ломить. Он задирал кого-нибудь, лез в драку. И отпускало. А потом, когда появились эти… Слайдеры со своим массажем, стал ходить к ним. А ещё поддерживала память. О том беляке, Трейси. Чак невольно улыбнулся воспоминанию. Он тогда ударил этого беляка, сам, по своему желанию, не по приказу. Некому уже было приказывать. И как голова беляка дёрнулась от удара, тоже приятно вспомнить. И как тот стоял под его прицелом, как отступил, первым показал спину, признал своё поражение. Вспоминал это, и боль отпускала, мышцы снова наливались силой… Но вот что этому Трейси понадобилось у Слайдеров? Пришёл на массаж? Но почему в "цветное" время? И был наверху. И кто этот второй? Трейси явно прикрывал того. Белый телохранитель? Смешно, конечно, но… но если так, то… то попробовать поговорить, попросить помочь с работой… Без работы он всё равно рано или поздно загорится. А что, неплохая мысль. Как говаривал Старый Хозяин: "Есть перспектива". Будет работа телохранителя — кончатся боли и ломота в руках. Конечно, придётся извиняться, просить прощения, ползать у ног, сапоги целовать, но… что уж, сам виноват, потерял голову, забыл про горячку. И нарывался он всё-таки тогда на пулю. Но если Трейси тогда его не шлёпнул, то сейчас вряд ли. В подручные Трейси его не возьмёт, но может… может, порекомендует кому из своих знакомцев. Квалификация при нём, пусть проверяют, как хотят. Хуже, чем у Ротбуса, не будет. А если и впрямь к Рождеству всё повернётся, то надо успеть сейчас к хозяину получше пристроиться. На крайний случай, проситься к Трейси, и пусть уж он хозяином, чем какая другая сволочь. Пастуха этого, индейца, Трейси вроде особо не прижимал. Подставил, правда, сдал русским на исследования, но парень сам виноват. Кто ж беляку без оглядки верит?
Шум дождя нагонял сон, руки вроде отпустило. Ладно, появится Трейси, подойду. Другого-то варианта нет. Работа нужна. Денег осталось немного. Думал, хоть год поживёт сам себе господином, а что за массаж придётся платить, не посчитал. Жильё, жратва и массаж. А на остальное смотри и облизывайся. Баб, правда, хватает, не ждёшь, пока хозяин тебе разрешит и прикажет, но и бабы денег требуют. Можно, конечно, и задарма, но там уже не ты выбрал, а она согласилась. Кочевряжатся подстилки черномазые, свободных корчат, забыли, как по хозяйскому слову под любого ложились и рожали от кого велено. И пискнуть про чувства не смели, чтоб на "трамвае" не прокатили. А теперь "чуйства" у них, вишь ли, объявились.
Чак удовлетворённо улыбнулся. Ну вот, отогнал боль словами. Теперь спать. Уж до Рождества-то Трейси объявится. И если не лопать от пуза, то и денег должно хватить.
— На этом закончим. Благодарю вас. До свидания.
Бурлаков ещё раз оглядел аудиторию и стал собирать бумаги. Его первая публичная лекция после, да, почти пятнадцати лет перерыва, и к тому же на чужом, всё-таки чужом, языке. И, кажется, получилось.
С обычным студенческим гомоном слушатели вываливались за дверь. Когда аудитория опустела, к Бурлакову подошёл Старцев.
— Спасибо, Игорь Александрович.
— Пожалуйста, Геннадий Михайлович, — благодарно улыбнулся Бурлаков. — Не откажетесь от кофе?
— Не откажусь, — засмеялся Старцев. — В кафе?
— Нет, давайте у меня, если вы не против.
— По-нашенски, — кивнул Старцев.
Крохотная квартирка, вернее комната с нишей-кухней и закутком-душем в университетской гостинице безукоризненно чиста и кажется нежилой.
— Не обжились ещё? — присвистнул Старцев.
— Если честно, то и не собираюсь, — Бурлаков быстро, с ухватками старого холостяка, накрывал на стол. — Гостиница — она гостиница и есть. Контракт на пять ознакомительных лекций по истории России не требует постоянного жилья. Отчитаю и уеду. Вернусь домой и уже там буду устраиваться капитально.
— Домой? Вы жили в… — Старцев запнулся.
— В Грязино, — подсказал Бурлаков. — Но это Петерсхилл. Теперь.
— И пока?
— Берите сахар, печенье. Стоит ли заново тасовать людей, Геннадий Михайлович? Вообще-то мы, — Бурлаков невесело улыбнулся, — извините, никак не привыкну, что один, переехали в Грязино из-за бомбёжек, это дом тестя. Глухомань, тишина, а Царьград тогда бомбили часто. А там оккупация… ну, и всё остальное из этого вытекающее. А теперь… пусть живут.
Старцев задумчиво кивнул.
— А что вы вообще думаете о статусе этих территорий, Игорь Александрович?
— Спорность этих земель, как и любого Пограничья со смешанным населением очевидна и фактически непреходяща, — пожал плечами Бурлаков. — Мне думается… это вопрос населения.
— Плебисцит?
— Империя радикально изменила этнический состав. Сейчас плебисцит будет некорректен. По вашим данным возвращаются многие?
— Насколько я знаю, не очень. Многие из переселенцев бежали от фронта. Они не возвращаются совсем. Из угнанных пока немногие. Но, — Старцев нахмурился, — эксцессы уже начались.
— Да, в этой ситуации они неизбежны, — кивнул Бурлаков.
— Инфраструктура разрушена, самоуправление отсутствует, — продолжал рассуждать Старцев. — И вы правы: нельзя одну несправедливость исправлять другой. Угон изгнанием.
— Инфраструктура разрушена, самоуправление отсутствует, — продолжал рассуждать Старцев. — И вы правы: нельзя одну несправедливость исправлять другой. Угон изгнанием.
— Совершенно верно, — Бурлаков отпил кофе. — Однозначного решения я, честно говоря, не вижу. Наверное наиболее приемлем вариант с компенсацией и выкупом.
— Да, согласен. Кстати, стихийно этот процесс уже начался. Выкуп, он же компенсация и отказ от претензий. Комендатура оформляет и выдаёт документы на право владения.
— Я слышал о таких случаях, — улыбнулся Бурлаков.
— Ваш комитет подключился? — с интересом спросил Старцев.
— Разумеется. Мы же комитет защиты жертв Империи. И раз эта территория теперь российская, значит, надо стабилизировать население. Тем более, что рабство было распространено не особо, наиболее рьяные либо бежали, либо не пережили освобождения рабов.
— Как и во всей Империи, — понимающе кивнул Старцев.
— Бывшей Империи, — поправил его Бурлаков. — Пограничье было необходимо вернуть несмотря ни на что, по политическим мотивам. А то станет непонятно, за что воевали.
— Да, конечно, вернуть утраченные территории.
— Вот именно. А остальная территория — лишняя обуза, пусть самоорганизуется. Мы только даже не почистили, а создали условия, а дальше пускай сами своими руками и по своему разумению, — Бурлаков усмехнулся и продолжил: — Очень многое упирается в документы. Архивы нам предоставили, но работы… непочатый край.
Старцев несколько раз задумчиво кивнул. Отвечая не столько Бурлакову, сколько собственным мыслям.
— Как вы думаете, Игорь Александрович, насколько реальна попытка поворота?
— А насколько реальна была война? Вы это вряд ли помните.
— Совсем не помню, — кивнул с улыбкой Старцев.
— Ну вот. Тоже считали, что Империя не осмелится. А в результате? Вот видите. А вообще-то об этом надо спрашивать у наших друзей. У Николая Алексеевича и Александра Кирилловича. Это сфера их интересов.
— Это их хлеб, — улыбнулся Старцев. — Конечно, попытки реванша закономерны и неизбежны, но меня смущает одно обстоятельство. Нас слишком убеждают, что все события развернутся на Рождество. Слишком явная утечка.
— Чтобы она была естественной, — сразу подхватил Бурлаков. — Рождество как граничную дату нашего ухода с основной территории бывшей Империи мы дали сами. Тоже всевозможными, насколько я знаю, утечками и полуофициальными заявлениями. Естественно желание реваншистов перехватить и не дать никому вклиниться в момент безвластия. Пересменка — самое благодатное время для прорыва.
— Как и фронтовые стыки, — кивнул Старцев.
— Да, вы правы. Тот же стык, только не в пространстве, а во времени. Вспомните нашу и не только нашу историю. Стоит власти упасть, как сразу находятся желающие и могущие её подобрать, пока честные и законопослушные думают и колеблются. Так что реванш именно вплотную перед нашим уходом или во время него вполне вероятен и даже оптимален для реваншистов. Но нужно решить другой вопрос. Нас хотят упредить или наоборот, вызвать на активные действия?
— А как считают в вашем Комитете?
— По-разному, — засмеялся Бурлаков. — Но в любом случае наши действия предопределены. Оружие практически у всех сохранилось, решительности не занимать. Да из подполья мы далеко не всех вывели.
— Почему? — удивился Старцев.
— Потому что с той стороны многие остались… в своём подполье. Службу Безопасности и Службу Охраны проредили, скажем так, и без нас.
— Да, — кивнул Старцев. — Я слышал об этом. Программа самоликвидации, правильно?
— Совершенно верно. А была ещё Белая Смерть. Глубоко законспирированная и очень влиятельная. И очень опасная. Так вот она, по многим данным, осталась почти нетронутой. И предстоящий реванш — это её дело, я уверен. Исход попытки, конечно, ясен и предсказуем. Но крови будет много.
— К сожалению, вы правы, — вздохнул Старцев.
Обязанность сидеть с отцом у камина давно тяготила Хэмфри Говарда, но взбунтоваться ему и в голову не приходило. Споры с отцом обходились слишком дорого. Особенно если спор отец проигрывал. Многим спорщикам их победа оборачивалась самым нежданным и неприятным образом.
— Добрый вечер, отец. Ну, как ты?
— Не изображай любящего сына, Хэмфри. Денег ты больше не получишь.
Хэмфри молча налил себе коньяку и сел в кресло перед камином. Отпил, погонял во рту.
— Что за марка, отец? Я такого ещё не пробовал.
— Из Франции, — Спенсер Говард отвечал, не глядя на сына. Но это вообще его манера разговаривать, когда он достаточно благодушен. Взгляд в упор не обещал собеседнику ничего хорошего. — Ты считаешь подготовку законченной?
— Я уверен в успехе, отец.
— Твоя вера меня не волнует. Это твоя проблема.
— Отец, — Хэмфри знал, что легко пьянеет, но уж очень хорош коньяк. — Это наша общая проблема. И я её решил! — он захихикал. — Эти болваны ждут на Рождество, а рванёт, ох, не могу, уже во вторник. Хэллоуин будет… настоящий! На загляденье. Порадуйся.
— Ты глуп, Хэмфри. И не желаешь с этим считаться.
— Ну-ну, отец. Я знаю, что ты никогда не любил меня. Но теперь… придётся полюбить. Я последний.
— Последний Говард.
Интонация, с какой прозвучали эти слова, и быстрый резкий, как удар, взгляд отца напугали и разозлили Хэмфри.
— Рассчитываешь пережить меня, да?
— Хотя бы.
Взгляд отца стал оценивающим, и Хэмфри понесло.
— Думаешь, со мной, как с Джонни? Не выйдет. Я не он.
— Да, — старик наконец отвёл взгляд от раскрасневшегося лица сына. — Ты не Джонатан. Иногда и глупец говорит умно. Ты пьян. Иди к себе.
Хэмфри понимал, что зарвался и потому послушно встал.
— Спокойной ночи, отец.
— Ступай.
Когда за Хэмфри закрылась дверь, старик Говард взял его рюмку и брезгливо выплеснул остаток в камин. Как этот болван пронюхал? Или просто догадался? Доказательств нет и быть не может. Но если эта пьянь распустит язык… Не вовремя убили Ротбуса. Сейчас бы его… мальчики очень даже пригодились. И Чак. Грина нет, телохранителей брать негде. Если только перекупить. Но какой дурак отдаст тебе самое надёжное и безотказное оружие? Для этого нужны очень серьёзные аргументы. И времени уже не остаётся. Всё ненадёжно, зыбко, на соплях и старых связях. Неужели он поторопился с Джонатаном? Или сделал вовремя, но не то? А какие были варианты? Упрятать в укромное место под надёжной охраной… Нет, слишком много расходов. Без подчинённых любой генерал — Говард непроизвольно скривил губы в презрительной насмешке — только обычный человек. Так что всё-таки всё правильно. Джонатан был слишком на виду и, дурак, искренне верил в свою значимость и всесильность. В этом самом кабинете…
…— Мы ещё можем отыграться, отец.
— Возможно. Но с новыми игроками. И не сейчас. Капитуляция подписана?
— Вопрос дней, отец. Но что с того?
Он кивает, разглядывая сына. Интересно, действительно ничего не понимает или играет? Игрок из Джонатана, конечно, слабый. Без подсказки и страховки вообще никакой. Намёка на новых игроков не понял? Или понял по-своему?
— Мелочь скинул?
— Конечно. Пусть кончают друг друга. Русские увидят — озвереют, будут стрелять дураков на месте без допросов, — Джонатан самодовольно хохочет.
Он задумчиво кивает. Как всегда дурак считает подсказку своей выдумкой. Пусть считает. Конечно, убрать всех, кто сможет не просто сослаться на приказ, но указать приказавшего — это разумно. И сделать это их же руками — тоже. Самый надёжный свидетель — мертвец, а лучший тайник — костёр. Всё так.
— Нэтти поработал неплохо, — самодовольно продолжает Джонатан. — Нам хватит, чтобы начать всё сначала. Мы всегда устроимся. Были бы деньги.
— Ты веришь в то, что говоришь?
— Ну, отец, — глаза Джонатана хитро блеснули, — если ты против, отдай мне мою долю, и я буду решать свои проблемы сам.
Такое сочетание наглости с глупостью ошеломило его настолько, что он переспросил:
— Твою долю? В чём?
— Ну, отец, не надо. Я-то знаю, куда шёл весь конфискат и прочие выплаты. Всё это у меня. Это моё. Нэтти и его мальчики — мои люди. Взятое ими моё по праву.
— Что? — опять переспросил он. — Ты всё перевёл на свой счёт?
— Зачем? На служебные, разумеется, — Джонатан насмешливо хохочет. — Личными счетами распоряжаются члены семьи, а служебными — только я! Так что, не ссорься со мной, отец. Говарды должны быть вместе.
— Говарды не должны быть дураками, — он заставил себя говорить спокойно. — Когда русские отменят рабство…
— Они не посмеют.
— Вот как? И кто им помешает?
— Я. Мы нашпиговали транспортную сеть минами, по всей Алабаме не проехать. Без рабства хозяйства не работают, или им придётся самим кормить нас.
Хорошо, уводим разговор ещё дальше.