С 1951 года Сеферис работает в Лондоне первым советником посольства, встречается с Т.С. Элиотом, с 1953 по 1956 год он – греческий посол в Ливане, Сирии, Иордании и Ираке, часто бывает на Кипре, где поддерживает движение против британского владычества. Став представителем Греции в ООН (1956-1957), Сеферис активно выступает за независимость Кипра, которую страна получила в 1960 году.
После годичного пребывания в Афинах в должности главы второго политического отдела министерства иностранных дел Сеферис возвращается в Лондон, на этот раз в качестве посла, где удостаивается почетной степени доктора философии Кембриджского университета и премии «Фойл» за поэтические произведения. Хотя английские переводы его стихов уже давно начали появляться в английских журналах и литературных обозрениях, Сеферис стал широко известен в Англии лишь в 1961 году, в переводах Э. Кили и Ф.Шеррарда, включенных в антологию «Шесть поэтов современной Греции» («Six Poets of Modern Greece»).
В 1962 году Сеферис уходит в отставку и поселяется в Афинах, а в 1963 году ему присуждается Нобелевская премия по литературе «за выдающиеся лирические произведения, исполненные преклонения перед миром древних эллинов». «Поэтических произведений Сефериса не так уж много, – сказал член Шведской академии Андерс Эстерлинг на церемонии награждения, – но в силу их стилистической и идейной самобытности, а также красоты языка они стали символом нетленного эллинского жизнеутверждения».
Памятная Нобелевская медаль Г.Сефериса
«Для меня важно, – сказал Сеферис в ответной речи, – что шведы решили наградить поэта, даже когда этот поэт – представитель небольшого народа». В своей Нобелевской лекции Сеферис говорил о греческом литературном возрождении. Суммируя разногласия между сторонниками традиционного языка и народного диалекта, поэт рассказал, чем привлек его в молодости демотический язык. Тот, кто поддерживает это начинание, сказал Сеферис, «символизирует в моем представлении человека, который веками был закован в кандалы, но наконец-то сбросил их и расправляет плечи».
1968 год Сеферис проводит в качестве научного сотрудника Института фундаментальных исследований в Принстоне (штат Нью-Джерси). Будучи в США, он часто выступает с чтением своих стихов, но отказывается комментировать политическую ситуацию в Греции, где пришедшая к власти год назад военная хунта изгнала из страны монарха. Тем не менее, по возвращении в Афины в 1969 году Сеферис публично выразил свое несогласие с диктатурой, упрочив тем самым свою популярность среди молодежи.
Сеферис скончался в сентябре 1971 года в Евангелическом госпитале в Афинах. По свидетельству Кили, тысячи молодых людей шли в траурной процессии, выкрикивая: «Бессмертен! Свобода! Выборы!» – и распевая песни на стихи покойного поэта.
Вручение Нобелевской премии Г.Сеферису.
1963 год. Стокгольм. Швеция
«Немногие страны имели такую трагическую историю в XX веке, как Греция, – отметил американский критик Д.Гудмен, – и никому из поэтов не удалось выразить страдания Греции глубже Георгоса Сефериса». Вместе с тем Сеферис не только выразил чаяния своей нации, но еще, по словам Кили, «сумел донести поэзию каждому человеку в отдельности». Еще важнее, подчеркнул Кили, «его способность метафорически осмыслить любое явление, имеющее к нему непосредственное отношение», и «трансформировать личный опыт в метафору, которая определяет характер эпохи». Главное же, Сеферис «обладал подлинным поэтическим голосом. «Поэтический голос Сефериса отличался чистотой, которая бывает только при полной искренности языка, – писал английский критик П.Леви, – в его поэзии нет ни одной фальшивой ноты».
Одна из последних книг Г.Сефериса – маленький роман «Шесть ночей на Акрополе». Германия. 1987 год
Талантливый дипломат, Сеферис в то же время сумел создать произведения, сравнимые по значению со стихами таких европейских величин, как Элиот, Уильям Батлер Йитс и некоторых других классиков европейской поэзии. «Я всего добился сам, без чьей-либо помощи, – написал Сеферис как-то в своем дневнике. – Я полностью сознаю, что в наше время поэта ждет не слава, а забвение. Но это не значит, что я отступлюсь от своих убеждений. Никогда»…
Глава VIII Жан-Поль Сартр (Sartre) 1964, Франция
Жан-Поль Сартр
Жан-Поль Шарль Эмар Сартр (21 июня 1905 года – 15 апреля 1980 года), французский философ, романист и драматург, родился в Париже и был единственным ребенком Жана-Батиста Сартра, морского инженера, и его жены, урожденной Анн-Мари Швейцер, происходившей из семьи известных эльзасских ученых, двоюродной сестры выдающегося врача, ученого, борца за мир Альберта Швейцера. Когда отец мальчика умер в 1906 году от тропической лихорадки, мать увезла Жана-Поля сначала в Медон под Парижем, где жили ее родители, а затем, в 1911 году, в Париж, где дед мальчика, Шарль Швейцер, профессор, филолог-германист и литератор, создал Институт современного языка. Швейцер, властный характер и кальвинистские убеждения которого оказали заметное влияние на Сартра, считал своего внука одаренным мальчиком и, забрав из школы, пригласил ему домашних учителей. Бабушка, кстати, считала Жана-Поля гением, мать – будущим великим писателем. Сам же Сартр просто довольствовался положением вундеркинда. Однако, вступив в юношескую пору, он почувствовал себя «обманщиком», смотрящим на мир только чужими глазами…
Эти годы Сартр проводит в уединении, много читает и очень переживает, когда его мать, вновь выйдя в 1917 году замуж, забирает его с собой в Ла-Рошель, на запад Франции.
Жан-Поль Сартр. Начало 20-х годов. Все еще впереди…
Вернувшись в 1920 году в Париж, Сартр учится в лицее Генриха IV и начинает печататься в столичной периодике.
В 1924 году он поступает в Эколь нормаль сюпериор, где изучает философию и готовится к сдаче выпускных экзаменов для получения диплома, дающего право преподавания в лицее или университете. В 1928 году сдать экзамены ему не удалось, но уже через год, в 1929 году, Сартр получил диплом первой степени, как и Симона де Бовуар, ставшая со временем заметной фигурой во французской литературе и близким другом и соратником Сартра. Умная и красивая девушка изучала литературу и философию (ее прозвали Кастор – бобр, потому что «бобр – животное стадное и наделено любовью к созиданию», поясняла позже писательница).
Он был небольшого роста, с брюшком, слепой на один глаз. Она отличалась элегантностью, одевалась либо в яркие шелка, либо во все черное. Впрочем, Бовуар пришла в восторг от щедрости и юмора, с которыми Сартр делился своими знаниями, и высоко оценила его интеллект…
Вскоре выяснилось, что они стремятся к одной и той же цели: развенчать буржуазные ценности и создать новую философию. Бовуар была педантичным философом и заставляла Сартра оперировать неопровержимыми аргументами. Он всю жизнь полагался на ее редакторское чутье и острый ум. Они заключили договор, который для многих современных пар стал образцом для подражания: быть вместе, оставаясь при этом свободными.
После военной службы в метеорологических войсках Сартр с 1931 по 1936 год преподает философию в лицее в Гавре, а в 1933-1934 годах стажируется в Германии, работая в Институте Франции в Берлине, где изучает феноменологию4 Эдмунда Гуссерля и онтологию5 Мартина Хайдеггера, оказавших на Сартра большое влияние.
Вернувшись в 1937 году во Францию, он занимается в Париже преподавательской деятельностью (в общей сложности, Сартр преподавал философию в различных лицеях Франции в1929-39 и 1941-44 годах).
В конце 30-х годов Сартр написал свои первые крупные произведения, в том числе четыре философских труда о природе явлений и работе сознания. Еще будучи преподавателем в Гавре, Сартр пишет «Тошноту» («La Nausee), свой первый и наиболее удачный роман, опубликованный в 1938 году. В это же время в «Новом французском обозрении» («Nouvelle Revue Francaise») печатается новелла Сартра «Стена» («Le Mur»). Оба произведения становятся во Франции книгами года.
«Стена» Ж. – П.Сартра в новой России. 2000 год
«Тошнота» представляет собой дневник Антуана Рокентена, который, работая над биографией деятеля XVIII века, проникается абсурдностью существования. Будучи не в состоянии обрести веру, воздействовать на окружающую действительность, Рокентен испытывает чувство тошноты. В финале герой приходит к заключению, что если он хочет сделать свое существование осмысленным, то должен написать роман. Писательский труд, творчество – единственное занятие, имеющее, по мнению тогдашнего Сартра, хоть какой-то смысл…
Вскоре выяснилось, что они стремятся к одной и той же цели: развенчать буржуазные ценности и создать новую философию. Бовуар была педантичным философом и заставляла Сартра оперировать неопровержимыми аргументами. Он всю жизнь полагался на ее редакторское чутье и острый ум. Они заключили договор, который для многих современных пар стал образцом для подражания: быть вместе, оставаясь при этом свободными.
После военной службы в метеорологических войсках Сартр с 1931 по 1936 год преподает философию в лицее в Гавре, а в 1933-1934 годах стажируется в Германии, работая в Институте Франции в Берлине, где изучает феноменологию4 Эдмунда Гуссерля и онтологию5 Мартина Хайдеггера, оказавших на Сартра большое влияние.
Вернувшись в 1937 году во Францию, он занимается в Париже преподавательской деятельностью (в общей сложности, Сартр преподавал философию в различных лицеях Франции в1929-39 и 1941-44 годах).
В конце 30-х годов Сартр написал свои первые крупные произведения, в том числе четыре философских труда о природе явлений и работе сознания. Еще будучи преподавателем в Гавре, Сартр пишет «Тошноту» («La Nausee), свой первый и наиболее удачный роман, опубликованный в 1938 году. В это же время в «Новом французском обозрении» («Nouvelle Revue Francaise») печатается новелла Сартра «Стена» («Le Mur»). Оба произведения становятся во Франции книгами года.
«Стена» Ж. – П.Сартра в новой России. 2000 год
«Тошнота» представляет собой дневник Антуана Рокентена, который, работая над биографией деятеля XVIII века, проникается абсурдностью существования. Будучи не в состоянии обрести веру, воздействовать на окружающую действительность, Рокентен испытывает чувство тошноты. В финале герой приходит к заключению, что если он хочет сделать свое существование осмысленным, то должен написать роман. Писательский труд, творчество – единственное занятие, имеющее, по мнению тогдашнего Сартра, хоть какой-то смысл…
Первое издание «Тошноты» Ж. – П.Сартра
Пожалуй, лучше всего делать записи изо дня в день. Вести дневник, чтобы докопаться до сути. Не упускать оттенков, мелких фактов, даже если кажется, что они несущественны, и, главное, привести их в систему. Описывать, как я вижу этот стол, улицу, людей, мой кисет, потому что ЭТО-ТО и изменилось. Надо точно определить масштаб и характер этой перемены.
Взять хотя бы вот этот картонный футляр, в котором я держу пузырек с чернилами. Надо попытаться определить, как я видел его до и как я теперь. Ну, так вот, это прямоугольный параллелепипед, который выделяется на фоне… Чепуха, тут не о чем говорить. Вот этого как раз и надо остерегаться – изображать странным то, в чем ни малейшей странности нет.
Дневник, по-моему, тем и опасен: ты все время начеку, все преувеличиваешь и непрерывно насилуешь правду. С другой стороны, совершенно очевидно, что у меня в любую минуту – по отношению хотя бы к этому футляру или к любому другому предмету – может снова возникнуть позавчерашнее ощущение. Я должен всегда быть к нему готовым, иначе оно снова ускользнет у меня между пальцев. Не надо ничего, а просто тщательно и в мельчайших подробностях записывать все, что происходит.
Само собой, теперь я уже не могу точно описать все то, что случилось в субботу и позавчера, с тех пор прошло слишком много времени. Могу сказать только, что ни в том, ни в другом случае не было того, что обыкновенно называют «событием». В субботу мальчишки бросали в море гальку – «пекли блины», – мне захотелось тоже по их примеру бросить гальку в море. И вдруг я замер, выронил камень и ушел. Вид у меня, наверно, был странный, потому что мальчишки смеялись мне вслед. Такова сторона внешняя. То, что произошло во мне самом, четких следов не оставило. Я увидел нечто, от чего мне стало противно, но теперь я уже не знаю, смотрел ли я на море или на камень. Камень был гладкий, с одной стороны сухой, с другой – влажный и грязный. Я держал его за края, растопырив пальцы, чтобы не испачкаться.
Позавчерашнее было много сложнее. И к нему еще добавилась цепочка совпадений и недоразумений, для меня необъяснимых. Но не стану развлекаться их описанием. В общем-то, ясно: я почувствовал страх или что-то в этом роде. Если я пойму хотя бы, чего я испугался, это уже будет шаг вперед. Занятно, что мне и в голову не приходит, что я сошел с ума, наоборот, я отчетливо сознаю, что я в полном рассудке: перемены касаются окружающего мира. Но мне хотелось бы в этом убедиться.
Х.Хагдтведт. Портрет Ж. – П.Сартра
10 часов 30 минут
В конце концов, может, это и впрямь был легкий приступ безумия. От него не осталось и следа. Сегодня странные ощущения прошлой недели кажутся мне просто смешными, я не в состоянии их понять. Нынче вечером я прекрасно вписываюсь в окружающий мир, не хуже любого добропорядочного буржуа. Вот мой номер в отеле, окнами на северо-восток. Внизу – улица Инвалидов Войны и стройплощадка нового вокзала. Из окна мне видны красные и белые рекламные огни кафе «Приют путейцев» на углу бульвара Виктора Нуара. Только что прибыл парижский поезд. Из старого здания вокзала выходят и разбредаются по улицам пассажиры. Я слышу шаги и голоса.
Многие ждут последнего трамвая. Должно быть, они сбились унылой кучкой у газового фонаря под самым моим окном. Придется им постоять еще несколько минут – трамвай придет не раньше чем в десять сорок пять. Лишь бы только этой ночью не приехали коммивояжеры: мне так хочется спать, я уже так давно недосыпаю. Одну бы спокойную ночь, одну-единственную, и все снимет как рукой.
Одиннадцать сорок пять, бояться больше нечего – коммивояжеры были бы уже здесь. Разве что появится господин из Руана. Он является каждую неделю, ему оставляют второй номер на втором этаже – тот, в котором биде. Он еще может притащиться, он частенько перед сном пропускает стаканчик в «Приюте путейцев». Впрочем, он не из шумных. Маленький, опрятный, с черными нафабренными усами и в парике. А вот и он. Когда я услышал, как он поднимается по лестнице, меня даже что-то кольнуло в сердце – так успокоительно звучали его шаги: чего бояться в мире, где все идет заведенным порядком? По-моему, я выздоровел.
А вот и трамвай, семерка. Маршрут: Бойня – Большие доки. Он возвещает о своем прибытии громким лязгом железа. Потом отходит. До отказа набитый чемоданами и спящими детьми, он удаляется в сторону доков, к заводам, во мрак восточной части города. Это предпоследний трамвай, последний пройдет через час. Сейчас я лягу. Я выздоровел, не стану, как маленькая девочка, изо дня в день записывать свои впечатления в красивую новенькую тетрадь. Вести дневник стоит только в одном случае …
Дневник
Понедельник, 29 января 1932 года
Со мной что-то случилось, сомнений больше нет. Эта штука выявилась как болезнь, а не так, как выявляется нечто бесспорное, очевидное. Она проникла в меня исподтишка, капля по капле: мне было как-то не по себе, как-то неуютно – вот и все. А угнездившись во мне, она затаилась, присмирела, и мне удалось убедить себя, что ничего у меня нет, что тревога ложная. И вот теперь это расцвело пышным цветом.
Сартра мы сейчас издаем и читаем с удовольствием!
Не думаю, что ремесло историка располагает к психологическому анализу. В нашей сфере мы имеем дело только с нерасчлененными чувствами, им даются родовые наименования – например, Честолюбие или Корысть. Между тем, если бы я хоть немного знал самого себя, воспользоваться этим знанием мне следовало бы именно теперь.
Например, что-то новое появилось в моих руках – в том, как я, скажем, беру трубку или держу вилку. А может, кто его знает, сама вилка теперь как-то иначе дается в руки. Вот недавно я собирался войти в свой номер и вдруг замер – я почувствовал в руке холодный предмет, он приковал мое внимание какой-то своей необычностью, что ли. Я разжал руку, посмотрел – я держал всего-навсего дверную ручку. Или утром в библиотеке, ко мне подошел поздороваться Самоучка, а я не сразу его узнал. Передо мной было незнакомое лицо и даже не в полном смысле слова лицо. И потом, кисть его руки, словно белый червяк в моей ладони. Я тотчас разжал пальцы, и его рука вяло повисла вдоль тела.
То же самое на улицах – там множество непрестанных подозрительных звуков.
Стало быть, за последние недели произошла перемена. Но в чем? Это некая абстрактная перемена, ни с чем конкретным не связанная. Может, это изменился я? А если не я, то, стало быть, эта комната, этот город, природа; надо выбирать.
Думаю, что изменился я, – это самое простое решение. И самое неприятное. Но все же я должен признать, что мне свойственны такого рода внезапные превращения. Дело в том, что размышляю я редко и во мне накапливается множество мелких изменений, которых я не замечаю, а потом в один прекрасный день совершается настоящая революция. Вот почему людям представляется, что я веду себя в жизни непоследовательно и противоречиво. К примеру, когда я уехал из Франции, многие считали мой поступок блажью. С таким же успехом они могли бы толковать о блажи, когда после шестилетних скитаний я внезапно вернулся во Францию. Я, как сейчас, вижу себя вместе с Мерсье в кабинете этого французского чиновника, который в прошлом году вышел в отставку в связи с делом Петру. А тогда Мерсье собирался в Бенгалию с какими-то археологическими планами. Мне всегда хотелось побывать в Бенгалии, и он стал уговаривать меня поехать с ним. С какой целью, я теперь и сам не пойму. Может, он не доверял Порталю и надеялся, что я буду за ним присматривать. У меня не было причин для отказа…