Здесь не было сладковатого запаха опиума, не звенели бутылки. Только рыба. Это было похоже на какую-то извращенную модернистскую пародию на ресторан рыбной кухни.
На грязных, захватанных руками, тарелках лежала рыба. Столы были засыпаны чешуей и рыбьими головами, взгляды которых казались не более осмысленными, чем у самих едоков. Кто-то рвал пальцами податливое рыбье мясо и запихивал его в рот, жадно урча. Другие непослушными губами обсасывали кости. На глазах у Герти человек в драном пиджаке, отвалившись от стола, запрокинул голову и стал пускать пузыри из слюны. Поразительно, но в этот момент он и в самом деле выглядел как рыба. Огромная рыба, на которую натянули человеческую одежду и выволокли на сушу.
И он, и все прочие.
Они казались… Герти задохнулся от отвращения. Плавающими. Как если бы их рассудок был оторван от тела и погружен в жидкую среду. Океан. Безбрежные водные просторы. Шелест волн. Прекраснейшая симфония, которую океан — самое древнее существо на планете — исполнял для истинных своих слуг. Герти замутило. На краткий миг он ощутил нечто похожее. Чувство безграничной свободы. Ласковое прикосновение воды. Легкую щекотку густых водорослей.
Это было омерзительно. И чарующе. Как будто он одновременно прикоснулся к самой возбуждающей и самой гадкой вещи на свете.
Они и в самом деле плыли. Освобожденные рыбой, они окунулись в невидимый океан собственных эмоций, и теперь их вели в неведомую сторону потоки никому не известных течений.
Герти глядел на них, не в силах оторваться от этого жуткого полотна, которого, кажется, коснулся Иероним Босх собственной персоной. Люди-рыбы. Люди-обитатели океана. Люди, ставшие чем-то другим.
Иллюзия была столь полна, что Герти стало казаться, будто сходство между людьми и рыбами еще более глубокое, чем это возможно. В прорехе рубахи одного из едоков ему померещился перламутровый блеск рыбьей чешуи. Ужасный, мучительный, морок. Глаза другого утратили радужку, став по-рыбьи прозрачными. У третьего, как будто, между грязными всклокоченными волосами угадывались жесткие рыбьи гребни…
— Не пяльтесь, мистра, — шепнул Муан, — Невежливо. Сворачивайте к стойке.
— Какой еще стойке?
— Матау. Направо. И держитесь попроще.
Стойка здесь и верно была. Она выглядела пустой, никаких бочонков с пивом, никаких бутылок. Зато имелся бармен, тощий, настороженно глядящий мужчина в парусиновом жилете, с прилипшим к губе окурком. Когда он открыл рот, блеснул металл — добрая половина его зубов была железной.
— А, ты. Помню. Как тебя… Меани? Муно?
— Муан.
— Помню. Брал рыбешку вчера. Понравилась?
Муан изобразил на лице блаженство. Несмотря на ограниченные мимические возможности, гримаса получилась достаточно убедительной.
— Еще бы не помнить. Отличный товар, Щука, всю ночь плавал.
— То-то. У меня без обмана. А это что за тип?
— Этот со мной. Я ему рассказал про твою рыбку. Тоже хочет отведать.
Герти попытался опереться о стойку с самым непринужденным и естественным видом. Как если бы был в подобных заведениях не раз.
— Давно ищу хорошей рыбы. Нет нынче хорошего товара. Недавно взял на пробу, оказалась дрянь. Чувствовал себя так, будто в ночном горшке у шотландского пастуха плаваю.
Щука одобрительно сверкнул зубами. Был он молод, не старше самого Герти, но держался так, будто был не меньше, чем губернатором. И верно, чем-то похож на щуку. Резкий в движениях, тощий, хищный, и взгляд стелящийся, с ленцой…
— Много понимаешь в рыбной кухне, живец? Тогда устраивайся поудобнее. Здесь тебе мормыш не продадут. Чего изволят господа? Корюшки? Свежая, высохнуть не успела.
Герти поморщился с видом записного ресторанного обозревателя, которому предложили холодной овсянки.
— Ты это брось, Щука. Корюшка для безусых юнцов, которым лишь бы на мелководье поплескаться. Нет, брат, корюшку нам не предлагай. Открывай садок пошире!
Этим он заслужил исполненный уважения взгляд хозяина.
— А ты и верно знаток, я вижу. Ну что же, желтого окуня тогда?
— Уже лучше. Но не по мне. Не люблю пресное. Я так считаю, рыба без соли — это как девчонка без доек. Еще что есть?
— Марлин?
— Может быть. Но не сегодня. Ты не бойся, деньги имеются. Хочется вкусной рыбки. Понимаешь? Вкусной.
— Вкусной?.. — Щука прищурился, и тон его голоса сделался благожелательным и уважительным, как у официанта из лучшего ресторана, — Балык имеется особенный. У японских рыболовов оторвал…
Герти щелкнул пальцами.
— Превосходно. Вот его и дай.
— Сию минуту, ваше высокопреосвященство! Только деньги вперед. Правило.
Повозившись с застежкой потайного кармана, Герти извлек пару скомканных банкнот. Удивительным образом их вид успокоил Щуку. Настолько, что его улыбка стала почти искренней, хоть и тревожно сверкающей металлом.
— Прошу.
На залапанную поверхность стойки он водрузил деревянный поднос, а на него кусок балыка, узкий и розовато-серый. Судя по запаху, балык был лежалым, и от одного его запаха Герти стало нехорошо. Но, пересилив себя, он втянул носом воздух, изобразив на лице выражение искренней заинтересованности.
— Пахнет недурно… Хотя во льду с неделю лежал, не меньше.
— Первый сорт, — сказал Щука, обнаруживая даже некоторое кокетство, — Сейчас.
Из его кармана металлической птицей выпорхнул складной нож. Щелчок, и синеватое лезвие мягко вспороло по всей длине рыбью плоть. Щука извлек из балыка нож, лезвие которого мягко блестело, и провел им по языку. Глаза его на миг затуманились.
— Настоящий товар, — сказал он, предлагая нож Герти, — Не каждому по карману. Но раз ты знаток… Пробуй.
От одной мысли о том, что придется облизать испачканное в темных рыбьих потрохах лезвие, Герти ощутил в желудке волнение сродни зарождающемуся шторму в мелком водоеме.
— Я… позже распробую, — сказал он через силу, — Там и видно будет.
Он украдкой подмигнул Муану. Тот, по счастью, условленный сигнал распознал мгновенно.
— Слушай, Щука… Чуть не забыл. Помнишь, я вчера про одного парня спрашивал?
— Это какого? Стиверса?
— Он самый. Мне б с ним парой слов перекинуться. Он еще тут?
— А куда ж денется. Тут он и есть. Только нырнул он.
— Ты мне леску не трави, — Муан немного навис над Щукой, отчего тот стал казаться меньше, чем прежде, — Говорю же, дело к нему есть. Так где?
— Да он с концами нырнул. Где же ему быть? Там. Только брось ты это дело. На дне он. Смекаешь?
Щука кивнул в сторону двери, которую Герти, с отвращением глядевший на балык, только сейчас распознал в стене. Дверь была заложена массивным засовом и казалась даже крепче той, что снаружи притона. А еще Герти заметил, что кивок предназначался не только им. Бугай с лупарой, что нес караул возле входа, заметно насторожился. И это было недобрым знаком.
— Мотыль чертов, — бросил Герти, махнув рукой, — Да и ладно. Пошли, Муан, рыбки отведаем.
Место он занял с определенным расчетом, неподалеку от стойки, но наособицу от прочих столов. Поднос с куском балыка казался тяжелым, как чугунная сковорода. Неся его, Герти старался дышать через рот.
Они уселись за стол, намеренно сев так, чтоб Щука не видел их лиц.
— Дело скверное, — сказал Муан, убедившись в том, что они могут общаться без свидетелей, — Если этот ваш Стиверс совсем нырнул… Считайте, все. Такие уже не всплывают. С концами, ясно?
— Да хоть в помойную яму нырнул! Он мне нужен.
— Толку с него? Он уже, наверно, и говорить не может. Так что про деньги вы забыть можете…
— А вот это как раз мне безразлично. Говорит он или нет, а сделать нам надо так, чтоб Стиверс ушел с нами.
Муан уставился на Герти через стол. На челюстях его выступили желваки.
— Глупые шутки, мистра. Плохие шутки.
— Никаких шуток. Этот Стиверс нынче ночью должен пойти с нами.
— Да он и ходить не может наверняка!
— Не может ходить, так понесем. Хоть бы и через весь Скрэпси.
— Вот еще! Мне голова собственная не надоела, мистра! Уговор был о том, что вы его найдете и поговорите. Все. В таких делах я вам не помощник.
— Муан! Это очень серьезное дело… — начал было Герти, — И я надеюсь на твою помощь.
— Нет уж, мистра. Это без меня.
Муан держался с непоколебимой уверенностью, как для прожженного головореза, каким, несомненно, являлся. Это несколько озадачило Герти. Он ожидал сопротивления, но не столь серьезного. Внутренне он даже полагал, что Муан легко вспомнит свои навыки. Хотел он того или нет, этот полли был прирожденным хищником родом из Скрэпси, а природа всегда берет свое…
— Два соверена, — прошептал Герти.
— Нет!
— Три!
— Даже не предлагайте, мистра!
Кажется, Муан собирался упорствовать дольше, чем предполагал план. Времени же было не так и много. Что ж, имелся и запасной вариант, который должен был оказаться куда действеннее, чем все деньги мира.
— Два соверена, — прошептал Герти.
— Нет!
— Три!
— Даже не предлагайте, мистра!
Кажется, Муан собирался упорствовать дольше, чем предполагал план. Времени же было не так и много. Что ж, имелся и запасной вариант, который должен был оказаться куда действеннее, чем все деньги мира.
Герти сделал глубокий вдох.
— Муан, я работаю на Канцелярию.
Полинезиец напрягся, будто ему на хребет взгромоздили гранитный валун.
— Канцер? Врете, — вырвалось у него.
— Не вру. Я работаю на Канцелярию. И этот Стиверс нам нужен. Ясно?
— Так вы из секретарских крыс, значит? Вакатара! Тэ тама а тэ кури! — в злости Муан быстро позабыл английский, извергая из себя целые вереницы забористых ругательств на неизвестном Герти родном языке, — Упоко паукена! А я как дурак… Вайкура!
— Тише! Тише!
— По «дорожке», значит, вели?![96]
— Тише, прошу. Если вскроемся, тот парень нас обоих на корм опарышам пустит. Тихо, говорю.
Муан тяжело дышал. Взгляд его сделался недобрым, и Герти порадовался тому, что их разделяет стол. Но даже стол не был бы достаточно серьезной преградой, если бы Муан вознамерился решить вопрос так, как подсказывали ему инстинкты его диких предков. И о подобном развитии событий лучше было пока не думать.
Муан молчал. Молчание это показалось Герти тягостным, точно пауза перед расстрелом. Он прекрасно понимал, что сейчас все зависит от Муана. Крикни тот, что Герти — канцелярская крыса, Щука не будет медлить. И тот здоровяк, что с ружьем, тоже не будет. Рыбой не шутят. Одно движение, один взгляд — и пойдет полковник Уизерс на дно кормить самых всамделишных рыб.
Герти мысленно отвесил себе оплеуху.
«Ты идиот, Гилберт Уинтерблоссом. Ты вообразил себя охотником, а между тем сам оказался в настоящей мышеловке. Вокруг тебя сброд и самые настоящие убийцы. Ты сам ими себя окружил. А человек, от воли которого зависит твоя судьба, головорез! Влез в сущую авантюру! Не иначе, характер названного родственника, полковника Уизерса, сыграл свою роль…»
— Муан, нам надо сделать это сейчас, — торопливо заговорил Герти, — Именно для этого мы здесь. Но не беспокойся, я уже все продумал. Все, слышишь? Итак, смотри. Сейчас мы медленно возвращаемся к стойке. Делаем вид, что нам не понравилась рыба. И я тихонько сую этому Щуке револьвер под ребра. Смекаешь? Он открывает нам дверь. Очень осторожно открывает, конечно. Мы же не хотим тревожить того идиота с ружьем?.. Итак, мы идем к Стиверсу. Думаю, он недалеко. Лежит, бесчувственный, где-то в соседней комнате или в погребе. Мы берем его…
— Берем?!
— Аэ. Да. Если что, ты будешь его нести, Муан. Выходим. Тут есть опасность. Щука может поднять тревогу, особенно, когда мы будем на пороге. Но мы же не хотим, чтоб нас рубанули дробью, так? Поэтому, когда мы будем возвращаться, ты его… кхм… аккуратно пристроишь.
— Я что?
— Пристроишь, — Герти пожалел о том, что его представления об уличном сленге зияют ощутимыми пробелами, — Щелкнешь. Ну, треснешь. Аккуратно. Без убийства. Ну, знаешь, просто по лбу и…
— Мистра, — Муан обхватил большую голову руками, — лучше бы я продолжал работать швейцаром в «Полевом клевере». Этот план очень… вайранги.
— Что еще значит «вайранги»?
— Глупый. Очень глупый план.
— Это еще почему?
— Во-первых, Стиверс нырнул.
— Уж слышал. Плевать. Вынесем, как бревно.
— Во-вторых, — Муан перевел дыхание, — Я не смогу пристроить. И щелкнуть. И треснуть.
— Почему?
Муан тяжело вздохнул.
— Мистра, я же говорил вам. Я говорил! Мои табу. У меня много табу.
— К дьяволу табу. Только не этой ночью! Что они мешают тебе делать? Бить человека? — Герти приглушенно рассмеялся.
— Аэ, мистра, — Муан был очень серьезен, — Табу запрещает мне бить человека.
Герти поймал себя на мысли, что беззвучно открывает и закрывает рот. Как пускающая пузыри рыба.
— Стой… — пробормотал он, теряясь, — Как это… Что… Ты не можешь ударить человека?
— Не могу. Табу. Запрет.
— Что за вздор!
— Никак не могу, мистра. Я не нарушаю табу.
— Но ты же из Скрэпси!
— Что ж с того?
— И никогда не бил человека?
— Ни разу в жизни, — торжественно заявил Муан, обращая глаза ввысь, — Табу — это святое для нас. Нельзя нарушать. Духи разгневаются.
— Но как?! Как ты тогда смог выжить в этой дыре?
— Не обязательно уметь бить людей, мистра, чтоб выжить в Скрэпси, — сказал Муан поучительно, — Я горжусь тем, что чту табу. И мне не приходилось испытывать соблазн. Ни разу в жизни меня не пытались ударить или ограбить.
— Понимаю, отчего, с такой-то физиономией… Так, хорошо… Ладно… — мысли Герти разлетелись пригоршней разноцветных светлячков, — Но ты!.. Ты же силен, как бык!
— Много работал в юности. Валил деревья, тянул повозки. Говорил же, у меня было много ремесел. Но честных. Я стал силен, но никогда не использовал силу для того, чтоб причинить кому-то вред.
— Это смешно! Да взгляни на себя в зеркало! У тебя лицо человека, который способен загрызть родного брата!
— Иногда и лягушка снаружи в леопарда красится, — буркнул Муан недовольно, — Я думал, белые люди умнее, не судят по внешности. Ну лицо у меня с рождения такое, так что ж с того? Лицо и только-то. Просто, видя меня, никто не хочет драться или грабить. Природа такая у меня, мистра.
— И ты будешь говорить, что никогда не был в драке?
— Ни единого разу за всю жизнь.
— Ну конечно! А нос у тебя чего переломанный? А?
Муан потупился.
— Я уже говорил вам, неудачная была игра.
— Ах, игра? — саркастично уточнил Герти, — В шахматы, да?
— Именно так, мистра. Поскользнулся, когда играл. И сломал нос о чертову доску.
Герти расхохотался колючим нервным смехом. Щука мгновенно полоснул по нему острым взглядом. Достаточно острым, чтоб рассечь его тело, как мягкий балык. Парень с ружьем у входа лишь передернул плечами. Едоки и вовсе ничего не заметили.
«Так, спокойно, — приказал себе Герти, — Отдышись. Заставь мозги снова варить».
Герти некоторое время молчал, стараясь размеренно дышать. Муан в немом раздражении царапал столешницу ногтем. Балык лежал на своем блюде и безучастно глядел на них розовым мутным глазом.
— Тихо. Ладно. А как на счет немного придушить? Чуть-чуть, просто чтоб он отрубился? Ты не будешь никого бить, так что это не драка получается.
— Нельзя, мистра. Тоже табу.
— Хорошо. Заломай ему руки. Это-то сможешь?
— Не смогу. И это табу.
— Господи Боже! Да сколько у тебя табу, Муан?
Муан на секунду прикрыл глаза.
— Четыреста сорок восемь, мистра.
— Сколько?! — вырвалось у Герти.
— Четыреста сорок восемь, — повторил полли хмуро, — Я же говорил, мой отец не был дружен с шаманом. А мой отец был по-нашему рангатира, то есть вождь. Они крупно не ладили. Политика. Мне от этого перепало больше всех. Если вас еще интересует, я не могу лягаться, царапаться, кусаться и сбивать с ног. Все табу.
Герти заставил злость пропасть из своего голоса. Но вот с язвительностью он справиться не мог.
— Превосходно, Муан. У тебя еще есть какие-нибудь табу, о которых мне следует знать в данный момент?
— Ну… Я не могу пить из стакана с латунным подстаканником. Не могу пасовать, если кто-то сходил с треф. Не могу звонить в дверь по средам, если накануне был дождь. Не могу дарить цветов рыжим. Не могу…
— Хватит. Довольно. Ладно, допустим, что так. Мы не станем… э-э-э… ничего такого делать со Щукой. Не будем дарить ему цветов и не станем играть с ним в карты. Просто свяжем его. Это же ты можешь? Не бить. Просто связать. Мы пригрозим ему оружием и…
— Извините, мистра. Табу. Я не могу угрожать людям оружием.
— Брось! Уж в этот раз ты лжешь! Ты ведь припас с собой оружие, как я и просил. Значит, я достану револьвер, а ты свой кастет или нож, и мы…
— Я не брал оружия.
— Но ты же сказал…
— Инструмент, мистра. Вы сказали, взять с собой инструмент, которым я владею лучше всего. Я точно помню. Именно так вы и сказали.
— Ах, так… И что же ты взял?
— Мабу[97]. Вот.
Муан, повозившись в своем мешке, извлек на поверхность подобие грубой флейты с широким раструбом. Герти окинул это нелепое приспособление взглядом. Оно не годилось даже для того, чтоб проломить голову курице.
— Это…
— Это инструмент, которым я владею лучше всего, — с готовностью сказал Муан, — В нашем племени я считался не самым плохим музыкантом. Хотя у меня есть табу на игру после полуночи и…
Герти захотелось вырвать у себя клок волос. Ситуация оборачивалась абсурдом. Быть в шаге от Стиверса, желанной награды, и оказаться столь беспомощным… Проклятый дикарь! И как его угораздило клюнуть на это! Шахматы! Мабу! Это походило на утонченное издевательство. Но Муан был предельно серьезен. И даже торжественен.
«Так, спокойно, — приказал себе Герти, силясь не рассмеяться, — Ты в беде, Гилберт Уинтерблоссом. Ты сам сюда себя загнал, но делать нечего. Будь смелее. Придется использовать те фигуры, что есть в распоряжении. Интересно, так же ты хорош в шахматах, как Муан?.. Забудь. Думай о том, что делать дальше. Твой тщательно проработанный план летит в тартарары. Твой козырь оказался дутым, а больше у тебя ничего нет. Если, конечно, не считать смекалки и револьвера. Так что думай».