Тем временем кто-то сзади очень быстро, но дотошно обшарил одежду Гальтона. Всё найденное — в том числе мундштук и коробочка с иголками — было выложено на стол.
— Кто вы такой? — спросил доктор.
— Разве я не представился? Прошу извинить.
Начальник отдела контрразведки ОГПУКартусов, Ян Христофорович. Вот и познакомились.
Лицо странного человека — неанглийского англичанина, русского с нерусским именем — перестало улыбаться. Улыбка исчезла не мгновенно, а постепенно, словно сползла. Вернее, лицо само выползло из нее, как змея из старой кожи.
Появилось новое лицо товарища Картусова. Оно было жестким и отсвечивало сталью, будто Антон Чехов скинул пенсне и оборотился Железным Феликсом (так называли в России Феликса Дзержинского, основателя большевистской тайной полиции). Превращение впечатляло.
— Я-то про вас, доктор Норд, уже многое знаю. И, честно сказать, пребываю в недоумении. — По губам начальника контрразведки скользнула гадливая улыбка. — Вы — ученый, с именем. Что же вы, шер мсье, ввязались в такую грязную историю? С уголовщиной и шпионажем, с трупами! Желтый дьявол попутал? — Он выразительно покосился на чековую книжку, что лежала перед ним на столе среди прочих бумаг. — Оно конечно, золота у дьявола много, безлимитно много. Только мы, большевики, ротвеллеров не боимся и в их всевластие не верим. Чары золотого дьявола в стране большевиков бессильны.
Лицо продемонстрировало еще одну трансмутацию: из стального сделалось каменно-глухим, как могильная плита.
«Сейчас пугать станет», подумал Норд. И в ожиданиях не обманулся.
— Во-первых, уясните: мы можем с вами сделать всё, что захотим. Например, выдать немецкой полиции по обвинению в двух убийствах на пароходе. Хозяин от вас, конечно, откажется. Сядете в германскую тюрьму, жевать кислую капусту, на много-много лет. — Ян Христофорович подергал свою дон-кихотовскую бородку, развел руками и вдруг опять превратился в симпатичного, конфузливого интеллигента. — Я вижу, вас это не испугало? Ну прямо даже не знаю… — Он сделал вид, что задумался. — Можем поступить еще проще. Вы ведь официально в СССР не въезжали? Стало быть, и выезжать будет некому. Например, я могу вас застрелить прямо сейчас. Могу напилить ломтями. В фигуральном, конечно, смысле.
Он добродушно рассмеялся, но глаза сверкнули таким льдом, что стало понятно: ни в каком не фигуральном.
«Настоящий артист», подумалось Гальтону.
Контрразведчик провел рукой по лбу усталым жестом и продолжил суховато, спокойно, будто ему вдруг надоело метать бисер перед свиньями.
— Мы не кровожадные выродки, какими нас изображает буржуазная пресса, но мы не сентиментальны и не боимся испачкать рук. Рождение нового мира — дело грязное и кровавое, как всякие роды. Тут и зловоние, и утробные воды, а также послед, обрезки пуповины и прочая дрянь, идущая в мусор.
«Дрянь — это про меня». Норд усмехнулся. В глазах чекиста мелькнуло любопытство. То был, несомненно, ас психологического допроса: за несколько минут он испробовал уже несколько разных подходов. Сразу видно, что человек любит свою работу и получает истинное удовольствие, когда сталкивается с нестандартным противником.
— Ночью возле Института ни с того ни с сего два раза отключалось электричество. Ваша работа? — Картусов подмигнул. — Днем наведались в Музей, принюхались. Теперь решили в темноте попробовать?
И опять не дождался ответа. Гальтон молчал, прикидывая, что будет, если резко развернуться и нокаутировать стоящего за спиной охранника. Вряд ли получится. А, главное, что потом? В коридоре и на лестнице другие чекисты. В окно с пятого этажа не выпрыгнешь. Взять в заложники начальника?
Он оценивающе посмотрел на товарища Картусова с этой точки зрения. Отметил широкие плечи, упрямую линию губ. Этот легко не дастся.
— Только, пожалуйста, без глупостей, — улыбнулся Ян Христофорович, словно подслушав его мысли. — Вы думаете, я почему на вас наручники не надел? Потому что вижу: передо мной человек умный, не истерик. Сначала взвешивает все «за», все «против», и лишь после этого действует. Вырваться отсюда невозможно, поверьте профессионалу. Ни одного шанса. А главное — незачем. Я ведь вас не допрашивать собираюсь. Я хочу сделать вам очень интересное предложение.
Он поставил перед собой стул спинкой вперед, оседлал его и дружелюбно воззрился на американца.
— Знаете, доктор, вы мне нравитесь. Не люблю работать с трусами, им нельзя доверять… Что вы морщитесь? Подумали, собираюсь вас вербовать в агенты? Нет-нет! Мое предложение куда заманчивей. Я предлагаю вам работать по вашей специальности, решая самую важную, самую честолюбивую научную задачу в истории. Полагаю, вам уже кое-что известно о разработках профессора Громова, но вы вряд ли себе представляете их масштаб. Мы на пороге открытия, которое способно перевернуть мир! Человечество совершит грандиозный рывок вперед!
— Вы сделаете всех поголовно гениями при помощи этой вашей сыворотки?
Ян Христофорович, запрокинув голову, заразительно расхохотался.
— Нашелся! Нашелся ключик! Молчальник отворил уста! Ученый есть ученый. Ах, как вы мне нравитесь, Гальтон! Становитесь скорей нашим товарищем, будем вместе решать великие задачи!
— Это какие же?
Норд поневоле втягивался в несуразный разговор.
— Самые благородные. — Картусов негромко, с чувством пропел: — «Мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем!». Мир без нищеты и эксплуатации. Мир, где у каждого человека будут все возможности прожить полноценную, счастливую жизнь. Поверьте, строить новый мир куда увлекательнее и достойнее, чем служить желтому дьяволу. Вот в чем коренное отличие пролетарской науки от буржуазной.
Сказано было без пафоса. Так говорит человек, абсолютно уверенный в своей правде.
— Чушь! — воскликнул Норд. — Демагогия! Наука есть наука, она занята поиском истины. Она не бывает ни пролетарской, ни буржуазной!
— Еще как бывает. Пролетарская наука работает на пролетариев. На бедных и угнетенных, которые составляют 90 % человечества и за чей счет ваши мистеры ротвеллеры богатеют и тешат себя игрой в благотворительность… Знаете что, давайте я выстрою элементарную логическую цепочку. А вы просто говорите, согласны вы с каждым следующим тезисом или нет.
Начальник советской контрразведки был истинным мастером полемики и диалектики. Начал он с вопросов, ответ на которые мог быть только утвердительным.
— Правильно устроенное общество — это общество, где правит справедливость. Да или нет?
— Да.
— Справедливость — это когда у всех, кто рождается на свет, равные шансы и возможности. Нет?
— Да
— Мы, коммунисты, пытаемся построить именно такое общество. Насколько хватает нашего ума, сил, способностей. Вы не смотрите на наши ошибки — не ошибается тот, кто ничего не делает. Оценивайте наши идеалы, нашу цель. Разве она не благородна?
— …Пожалуй.
— Ваш работодатель пытается достижению этой цели помешать. Ведь пытается?
— Да.
— Значит, объективно рассуждая, гадкие большевики на стороне Правды, а ваш обожаемый Ротвеллер на стороне Кривды. Так?
— Не так! Просто он идет к истине другим путем.
На лице Яна Христофоровича читалось живейшее удовольствие, беседа его несомненно забавляла.
— Ах, так он, стало быть, взыскует истины? Будучи самым богатым человеком планеты? Получая прибавочную стоимость от труда сотен тысяч людей? Действуя в союзе с германскими фашистами?
— С чего вы взяли? — удивился доктор.
— А кто, по-вашему, выручил вас в Бремерсхавенском порту? Эсэсманы Гиммлера.
Это словосочетание Гальтон слышал впервые.
— Кто?
Картусов только махнул рукой, не стал тратить время на объяснения.
— Не обманывайте себя… Вы умный человек и, кажется, честный. Думайте головой и прислушивайтесь к голосу сердца. Я уверен, что вы станете нашим. Все порядочные люди Земли рано или поздно встанут на нашу сторону, и тогда мир превратится в Союз Советских Социалистических Республик. Или, если вам так больше нравится, в Соединенные Коммунистические Штаты Земли.
Он посмотрел на часы и поднялся.
— Договорим завтра. Мне сегодня не спать. Дел полно. — Его тон стал простым, доверительным, будто американец уже сделался для него товарищем. — Я задам вам вопросы, вы мне на них честно ответите. После этого я отвезу вас к товарищу Громову, и он тоже ответит на все ваши вопросы. Это так интересно — забудете обо всем на свете, обещаю.
— Нас доставят на Лубянку?
На этой улице, чье название было известно всей стране, находились штаб ОГПУ и внутренняя тюрьма для государственных преступников.
Гальтон обернулся к охраннику, заранее протягивая руки для наручников.
Гальтон обернулся к охраннику, заранее протягивая руки для наручников.
Охранника сзади не оказалось. В какой-то момент беседы он беззвучно удалился, прикрыв за собой дверь.
— Не вижу смысла. — Ян Христофорович рассеянно пожал доктору вытянутую правую руку. — Оставайтесь здесь. Только, пожалуйста, каждый в своей комнате. С Зоей Константиновной я уже поговорил и буду говорить еще. Очень интересная женщина. Настоящий омут. Знаете русскую пословицу «V tikhom omute cherti vodyatsa»?
Он улыбнулся, а Гальтон не ответил. Зоя совсем не казалась ему похожей на тихий омут, да и чертей в ней он как-то не замечал. Но больше всего доктора почему-то поразило, что он впервые услышал, как Зоино отчество, от чекистского начальника.
— С третьим вашим товарищем потолкую завтра. Кстати, откуда он взялся? На пароходе его не было. Там вас сопровождал человек со шрамом. — Картусов хитро прищурился. — Отличный, между прочим, фокус. Надо будет взять на вооружение. Вводить в компактную группу нелегалов человека с особыми приметами, чтобы они фигурировали во всех ориентировках. Агенты противной стороны концентрируют внимание на розыске субъекта с шрамами, потому что по нему легче обнаружить всю группу. А вы его — хлоп! — заменяете на другого. Незатейливо, но эффективно. В вашем случае почти сработало.
Он подождал, не скажет ли что-нибудь американец. Доктор молчал.
— Ну, хорошо. Отдыхайте, думайте. Завтра поедем к Громову. — Он изобразил на лице строгость, но не вполне настоящую, а как бы напускную. — Из комнаты ни ногой. Считайте, что вы пока под домашним арестом. Если что понадобится, скажите товарищу Иванову. Он останется с вами.
По-дружески кивнул и вышел, а в комнату из коридора немедленно шагнул охранник, встал у стены и впился в Норда неподвижным взглядом. Руки «товарищ Иванов» держал так: правая все время на расстегнутой кобуре, левая на свисающем с шеи свистке. Дверь при этом осталась открытой. Арест был хоть и «домашний», но сочетался с самым неотступным присмотром.
* * *Прежде всего следовало разобраться, насколько арестованный свободен в своих действиях и перемещениях.
Гальтон сел на стул. Чекист ничего не сказал.
Доктор прилег на диван. Запрета опять не последовало.
Встал, подошел к окну.
— К подоконнику не приближаться, — сразу же раздалось сзади.
«Ага, опасаются, не выпрыгну ли».
Следующий эксперимент, существенный:
— Я покурю?
Он неторопливо направился к столику, на котором лежали вещи, изъятые во время обыска. В том числе «мундштук» и коробочка с иглами.
— Ничего не трогать. Курите эти.
Иванов вынул из кармана нераспечатанную пачку папирос, бросил американцу.
Покурив, Норд сказал:
— Мне нужно в уборную.
Охранник громко крикнул:
— Выход!
Где-то стукнула дверь.
— Руки за спину.
Из кобуры был извлечен наган, щелкнул взведенный курок. Чекист сделал два шага в сторону.
— Идите.
Оказавшись в коридоре, Норд увидел, что двери в остальные комнаты закрыты. Из кухни вышли двое людей в форме, впились глазами в арестованного.
За их спинами, сквозь стеклянную дверь, было видно, что за столом сидят и курят еще двое.
Запереться в туалете ему не позволили. Всё до мелочей здесь было регламентировано, всё предусмотрено инструкцией.
— Я так не привык, — сказал Гальтон. — Ведите обратно.
Он увидел достаточно. По одному чекисту в каждой комнате, четверо на кухне. Всего семеро. По взгляду, по всей повадке ясно, что это профессионалы высшей пробы. Товарищ Картусов прав: ни одного шанса.
Раз о побеге думать не приходится, нужно оценить ситуацию в целом.
Тем более, еще вопрос, нужно ли вообще убегать?
Короткая беседа с Яном Христофоровичем, что скрывать, произвела на Гальтона сильное впечатление. Он впервые имел возможность поговорить с убежденным большевиком такого уровня. Теперь стало понятно, почему коммунистическая идея за короткий срок увлекла столько жителей планеты, в том числе мыслителей, философов и художников. Образ Нового Мира — это красиво. Особенно после краха Старого Мира, задохнувшегося в ядовитых газах ужасной войны. Жить по-прежнему, как в девятнадцатом веке, больше нельзя. Люди, подобные мистеру Ротвеллеру, пытаются спасти обветшавшую постройку при помощи ремонта. Картусов и его единомышленники хотят возвести новое здание и поселить в нем новое человечество. Чтобы успешно выполнить задание Ротвеллера, нужно быть стопроцентно убежденным в его правоте и в неправоте Картусова. А после недавнего разговора эта уверенность несколько поколебалась…
— Выход! — крикнул грубый женский голос.
Иванов немедленно прикрыл дверь в коридор и прислонился к ней спиной.
Из коридора раздались шаги. Доктор напряг слух.
Узнал легкую поступь Зои. За ней шел кто-то еще. Кажется, тоже женщина, но в сапогах.
Очевидно, Зоя тоже попросилась в туалет, ее сопровождает охранница.
— Сначала на кухню, — донесся голос княжны. — Я забыла там свои таблетки. В туалет потом.
Задребезжала стеклянная дверь.
Доктор насторожился. Какие еще таблетки? Зоя никогда не жаловалась на здоровье.
Послышался звук льющейся воды, снова легкое дребезжание.
— Сидите, товарищи, я сама. — Это был голос охранницы.
Зою они опасаются меньше, чем меня, догадался Норд. Никто из кухни в коридор не вышел. А может быть, по чекистской инструкции не положено, чтобы арестованная справляла нужду на глазах у мужчин.
Спустили воду.
Гальтон напряженно вслушивался. Вдруг Зоя произнесет что-нибудь, предназначенное для него? Он поймал на себе внимательный взгляд Иванова. Тот был начеку.
Вдруг за стеной что-то громко хлопнуло — будто лопнул большой воздушный шарик.
Охранник дернулся, но глаз от Норда не отвел.
Послышался неясный шум, возня.
— На помощь! — пронзительно вскрикнула княжна. — Гальтон! Курт!
Чекист рывком повернулся к двери. Даже профессионалы высшей пробы иногда совершают ошибки. Подхлестнутый криком, доктор, не раздумывая, со всего маху налетел на охранника, буквально вмазав его в створку. Схватил обеими руками за голову, несколько раз ударил: бум, бум, бум! — отшвырнул бесчувственное тело на середину комнаты и вывалился в коридор.
Зоя в опасности! Ей нужна помощь!
Но помощь, как оказалось, требовалась охраннице. Она лежала на полу лицом вниз, воя от боли, а княжна сидела на ней верхом, выкручивала руку. Обрушила отлично нацеленный удар на шейные позвонки. Вой оборвался.
А где четверо, что сидели на кухне?
Там клубился зеленоватый туман, и ничего не было видно. Даже четыре папиросы не могли создать такой дымовой завесы!
— Беги туда! — показала Зоя на комнату Айзенкопфа, где что-то рушилось и грохотало.
Ворвавшись к немцу, Гальтон увидел, что биохимик и его конвоир, сцепившись, катятся по полу. Опрокинулось кресло, с буфета рухнула и разлетелась ваза.
Доктор потоптался вокруг дерущихся, примериваясь, и нанес отличный удар носком ботинка в стриженый затылок. Чертыхаясь и отплевываясь, Айзенкопф выпрямился.
— Что за экспромты? Предупреждать нужно! Этот болван меня чуть не застрелил! Еле успел выбить у него пистолет… Где он, кстати? Ага!
Немец поднял оружие, проверил, дослан ли патрон.
— Что остальные?
— Спят.
В проеме стояла Зоя, поправляя блузку.
— На кухне осталась моя пудреница. «Лориган Коти». — Она невинно покосилась на Гальтона, и он вспомнил, как, переодеваясь в автобусе, княжна припрятала маленькую коробочку. — Очень полезная вещица. Нажимаешь пружинку — ровно через минуту выстреливает капсула с газом.
— А-а, знаю. Видел такие штуковины. Только не в пудренице, а в портсигаре или в карманных часах. — Айзенкопф потянул носом. — Нужно побыстрей проветрить, а то нас тоже в сон заклонит.
Он вдохнул поглубже и побежал в сторону кухни.
Норд только теперь начинал приходить в себя. Всё случилось слишком неожиданно и быстро. После того как Зоя позвала на помощь, прошло, наверное, меньше минуты.
— Зачем ты это сделала? — спросил он, тяжело дыша.
Она удивилась.
— Как это «зачем»? Время шло, а ты ничего не предпринимал. Завтра нас наверняка перевезли бы в Лубянскую тюрьму,[55] а оттуда не выберешься… Что с тобой, Гальтон? Почему ты трешь лоб?
С одной стороны, Зоя была совершенно права. С другой, теперь утрачена возможность вступить с Картусовым в рискованную, но увлекательную игру. Можно было бы рассказать ему часть правды о задании, полученном от Ротвеллера, — всё равно это уже никакой не секрет. Взамен удалось бы попасть в Институт пролетарской ингениологии и получить ценнейшие сведения, прямо из первоисточника. А тогда уже решить — прежде всего для самого себя — на чьей тут стороне истина.