Гипотеза показалась Норду чересчур смелой.
— Мне кажется, ты преувеличиваешь мощность этого усатого «двигателя». Обыкновенный диктатор, одержимый манией величия. Только и всего.
— Видно, ты недостаточно знаком с биографией Иосифа Виссарионовича. Этот человек не получил почти никакого образования. До революции он состоял в партии большевиков на третьих ролях и входил в Центральный Комитет всего лишь с правом совещательного голоса. Во время революции Сталин ничем себя не проявил. В первом ленинском правительстве он получил самый незначительный из портфелей — народного комиссара по делам национальностей. В Гражданской войне не командовал армиями, не поднимался выше роли политического советника, а когда пытался вмешиваться в стратегическое управление войсками, это обычно заканчивалось катастрофой. Еще 10 лет назад имя Сталина народу ничего не говорило. Ко времени, когда Ленин, этот действительно гениальный организатор, заболел и отошел от дел, Сталин состоял на второстепенной, сугубо канцелярской должности партийного секретаря. В ленинском окружении хватало ярких личностей, каждая из которых могла претендовать на роль преемника. Военный руководитель Троцкий, предводитель Коминтерна Зиновьев, главный идеолог Бухарин, председатель Совета труда и обороны Каменев, начальник тайной полиции Дзержинский, премьер-министр Рыков и еще с десяток вождей, по сравнению с которыми Сталин был пешкой. Но пешка вдруг начала очень быстро двигаться вперед и в считанные годы превратилась в ферзя.[67] Когда в 1924 году умер Ленин, этот грузин уже стал важной фигурой, с которой приходилось считаться. В человека, которого привыкли считать посредственностью, будто вселилась какая-то неисчерпаемая сила. Оказалось, что он обладает феноменальной памятью, сверхъестественной работоспособностью, поразительной расчетливостью, умеет очаровывать одних и подавлять других. Он не спит по ночам, делает тысячу дел одновременно и почти никогда не допускает ошибок. При этом не болеет, не проявляет признаков усталости. Ни в одной стране современного мира нет такого сильного лидера. Муссолини по сравнению с ним просто фигляр. Это магическое превращение случилось со Сталиным поздно, на пятом десятке жизни. Так не бывает. Если человек феноменально одарен в какой-то области от природы, это начинает проявляться гораздо раньше. Можете вы представить себе художника, который двадцать лет малевал бездарные картины, а потом из-под его кисти вдруг стали появляться сплошь одни шедевры?
— Нет, — сказал Айзенкопф. — Это невозможно.
— Я понимаю, о чем вы говорите. Робеспьер или Кромвель проявили свои таланты вскоре после того, как пришли в политику. Сталин же двадцать лет делал революцию, оставаясь мелкой сошкой. И вдруг этот воробьишка за короткий срок превратился в царя пернатых. Да, случай беспрецедентный.
Доктор Норд задумался. Еще две недели назад он счел бы подобную гипотезу бредом, не заслуживающим внимания серьезного человека. Но выстроилась целая цепочка фактов, каждый из которых косвенно подтверждал допустимость этой гипотезы, а в своей совокупности факты делали ее почти неспоримой. Сведения о грандиозных способностях большевистского вождя, предположим, можно отнести к области пропагандистского мифотворчества.
Но:
1) Мистер Ротвеллер не затеял бы рискованную экспедицию, не имея на то веских причин.
2) ГПУ не стало бы так нервничать, если б речь шла об обычных исследованиях в области евгеники. Мало ли в мире лабораторий, занимающихся вопросами антропогенетики?
3) Институт пролетарской ингениологии и его директор не были бы окружены такой таинственностью и такой многослойной охраной.
4) Наконец, самый непонятный и тревожный факт — мессидж, содержавшийся в тайнике. Кто бы ни оставил это послание, смысл его очевиден. Во всяком случае, в той части, где прямо говорится о «фармацевте великого человека», то есть профессоре Громове.
Повторив все эти соображения вслух, Гальтон задал коллегам главный вопрос:
— Сформулируем цель. Теперь, когда мы знаем то, что мы знаем, в чем состоит наша задача?
Айзенкопф ответил без колебаний:
— Громова уничтожить. Сыворотку гениальности изъять для дальнейшего изучения.
— Абсолютно согласна, — поддержала своего вечного оппонента княжна. — Прибавлю одно: нужно лишить большевиков возможности продолжать исследования в этой сфере.
Доктор не ожидал такого спонтанного и незыблемого единодушия.
— Речь идет не об опасном маньяке, не о гангстере. Убить ученого? И, судя по всему, незаурядного? Извините, но это противоречит моим правилам.
— Громов опаснее любого гангстера, — с глубокой убежденностью сказал биохимик. — Если мы отступимся и предоставим большевикам свободу действий, через пару лет вы сами проклянете ваши чистоплюйские правила и застрелитесь от раскаяния, да будет поздно. Неужели вы не видите? В мире идет свирепая война на выживание. Естественный отбор, джунгли. Кто мягкотел, сентиментален, медлителен, того сожрут. Вот, например, вы не дали мне прикончить чекистов. Это была ошибка, слабость, из-за которой наша экспедиция, и без того рискованная, подвергается еще большей опасности.
Видя, что брутальные аргументы Айзенкопфа не действуют, в разговор вступила Зоя:
— Боюсь, Гальтон, что он прав. Не будем забывать, что мы с тобой врачи. Здесь, в Советской России, зреет злокачественная опухоль. Ее нужно как можно скорей вырезать. Если мы протянем, операция будет гораздо более тяжелой. А может быть, оперировать окажется поздно. Думай, Гальтон. Ты же умный!
И Норд последовал этому совету.
Он поднял глаза к потолку, где румяная сильфида тщетно пыталась выдернуть из груди стрелу купидона, и честно попробовал найти какое-нибудь другое, более гуманное решение.
Не нашел.
Когда-нибудь мир несомненно станет более цивилизованным и научится избавляться от назревающих угроз без хирургического вмешательства — при помощи мудрой профилактики или медикаментозно. Но не в первой половине буйного двадцатого века…
Члены экспедиции терпеливо ждали, чем закончатся раздумья руководителя. Наконец он со вздохом произнес:
— Что ж, цели обозначены: первая — Громов, вторая — экстракт, третья — прекращение разработок. Переходим к следующему этапу. Как этих целей достичь? Слушаю ваши предложения.
Немец с княжной переглянулись.
— Это мы ждем ваших указаний. — Айзенкопф покачал головой, точь-в-точь как китайский болванчик. — Когда я спросил мистера Ротвеллера, почему начальником экспедиции назначают не меня, а какого-то этноботаника без опыта подобных операций, Джей-Пи ответил: «У Норда выше коэффициент си-ди-эм».
— Мне было сказано то же самое, — кивнула Зоя.
Биохимик уставился на нее с недоверием:
— Вы… вы имели наглость претендовать на руководство экспедицией?! Невероятно!
— Что же здесь такого невероятного, китайский вы индюк! — вспыхнула Зоя. — От меня в Москве куда больше пользы, чем от вас вместе взятых!
— Погодите! — вмешался в их перебранку Гальтон. — Что это за коэффициент такой — CDM?
— Сreative decision making.[68] Ваш показатель якобы 94. — Айзенкопф с сомнением осмотрел руководителя.
— Понятно, — протянул Норд, впервые слышавший этот термин. — А ваш?
— Откуда мне знать? Максимум 93, иначе экспедицией руководил бы я.
— Полагаю, не больше сорока. Вы, Айзенкопф, слишком квадратный, — уязвила биохимика Зоя.
— А у женщин, чтоб вы знали, CDM вообще выше 30 не бывает!
— Врете! Вы это только что выдумали!
Гальтон вышел в коридор, сосредоточенно потирая макушку. Где-то под этой колючей (надо бы побриться) поверхностью таился пресловутый коэффициент. Как бы только его оттуда извлечь?
Доктор спустился по лестнице, прошел через клуб.
Репетиция хора, слава богу, закончилась, но народу в помещении все равно было много. Старая цыганка, напророчившая Гальтону гадостей, сидела в окружении стайки девочек и учила их гадать по картам. У другого стола толпились мальчишки, разглядывая какие-то блестящие безделушки, разложенные на скатерти. Группа подростков старшего возраста занималась странным делом: танцевала без музыки. Девочки сосредоточенно трясли плечами, мальчики, без сапог, но в толстых шерстяных носках, истово отбивали чечетку. За плясунами присматривал тот самый мужчина в костюме, что накануне руководил хором. Очевидно, по вечерам бывший ресторан превращался во что-то вроде школы цыганских ремесел.
На Гальтона никто не посмотрел, он не поймал на себе ни единого вскользь брошенного взгляда.
Потихоньку, чтобы не мешать, вышел наружу.
«Форд» стоял неподалеку от крыльца. На водительском месте, сдвинув на лицо кепку, спал Витек. Однако стоило Норду сделать несколько шагов в сторону автомобиля, как шофер вскинулся.
На Гальтона никто не посмотрел, он не поймал на себе ни единого вскользь брошенного взгляда.
Потихоньку, чтобы не мешать, вышел наружу.
«Форд» стоял неподалеку от крыльца. На водительском месте, сдвинув на лицо кепку, спал Витек. Однако стоило Норду сделать несколько шагов в сторону автомобиля, как шофер вскинулся.
— Весь день продрых, — сказал он, широко улыбаясь, и потянулся. — Батя научил. Могу сутки ухо давить, могу неделю вообще не спать. Это зверь такой есть, верблюд называется, слыхал? Надуется воды по самый горб и прет себе через пустыню, все ему нипочем. Поедем куда или как? Мне-то все равно. Плата идет. А все ж таки скучно. Хошь, я тебя просто так взад-вперед покатаю?
Тут-то коэффициент себя и проявил.
— Спи пока. Ночью не придется.
Когда Норд поднялся к себе, его подчиненные все еще выясняли, кто тупее — мужчины или женщины. Руководитель отсутствовал не долее пяти минут.
Его словно подменили. Исчезла вялость, пропала нерешительность.
— Хватит ругаться, коллеги. Начнем с задачи номер один, то есть с Громова. Что мы знаем о распорядке дня директора? Из подслушанного разговора охранников известно, что он очень пунктуален. Прибывает на работу в шестнадцать ноль ноль, уезжает в два пятнадцать ночи. Подобраться к нему в Институте очень трудно. Это настоящая крепость. По дороге с работы и на работу Громова сопровождает сильный эскорт. Следовательно что?
— Что? — спросил Айзенкопф, покосившись на Зою.
— Что? — повторила она. — Ну говори, умник, не томи.
— Да очень просто. Надо выяснить, где Громов живет и не проще ли будет взять его там.
Сяо Линь подергал себя за бороду.
— Легко сказать — «выяснить». Вряд ли эту справку нам дадут в справочном бюро общества «Долой неграмотность».
— Я могу расспросить моих московских знакомых, — предложила Зоя. — Завтра же этим займусь. Вдруг удастся?
Норд заявил:
— Где живет Громов, я установлю нынче же ночью.
— Но как?
Обладатель феноменального CDM снисходительно улыбнулся.
— Предоставьте это мне.
«Ночью все кошки серы»,гласит пословица. А всё черное становится невидимым. Например, черный «форд»-фаэтон, припаркованный между двумя мусорными баками на улице Белинского, куда выходит некая малоприметная арка. Именно из нее в два пятнадцать или минутой позже должен выехать кортеж директора Института пролетарской ингениологии.
Вчера вечером начальник музейной охраны сказал новичку, что директор «ездеет к Самому» через день. Значит, сегодня Громов поедет не в Кремль, а домой. Всего-то и нужно — проследить за кортежем, не привлекая к себе внимания.
Последнее условие являлось обязательным, но трудно выполнимым, учитывая пустынность ночных улиц. Центральная Москва не Манхэттен, где траффик не замирает даже в самое глухое время суток. Может быть, и стоило послушаться Айзенкопфа, который предлагал нанять еще два автомобиля и вести слежку втроем. Витек говорил, что за хорошее лаве запросто надыбает пару верных корешей из таксомоторного парка. Гальтон от идеи отказался якобы из осторожности — мол, слишком рискованно привлекать к участию в операции лишних людей. На самом деле доктора уязвила реплика Айзенкопфа о неопытном этноботанике, а еще больнее — слова Зои о том, что она принесла делу больше пользы, чем оба мужчины вместе взятые. Настало время продемонстрировать коллегам, что их командир тоже кое на что способен.
Доктор обстоятельно экипировался, предусмотрев любые возможные неожиданности, и разъяснил шоферу всю сложность задачи. Витька она не смутила.
— Фигня, — сказал он. — Ты говоришь, у них на задней машине прожектор светит? Лафа! Издалека видно.
Его больше озаботило другое.
— Слышь, Котовский,[69] — (такую кличку он придумал для Гальтона — в честь какого-то знаменитого большевистского полководца, тоже брившегося под ноль), — а чё у вас затевается? Кого пасти будем? Что за человек?
— Директор.
— Банка? — оживился Витек. — Жучила какой-нибудь? Тогда так. Если будете бомбить его квартиру или дачу, это одно. Если госимущество, то без меня. Теперь за это, сам знаешь, можно вышак получить.
— Квартиру или дачу, — пообещал Гальтон.
Водитель повеселел.
— Лады. Чур я в доле. Договорись с Китайцем, мне десять процентов от хабара. Все равно через меня скидывать будете.
— Сделаешь все, как надо — не обидим.
— Дай честное воровское. Я знаю, у вас так говорят.
— Честное слово. А вот тебе расчет за минувший день.
После этого Витек окончательно успокоился и приступил к делу со сноровкой заправской ищейки. Замазал грязью номера, отрегулировал работу двигателя до ровного пчелиного жужжания, присыпал лакированные бока таксомотора пылью — чтоб не бликовали от электрического света. Отличную позицию между мусорными баками тоже выбрал Витек. «Форд» расположился там ровно в два часа ночи.
Удивительней всего, что за все время ожидания болтун не произнес ни слова, лишь тихонько насвистывал какую-то лихую мелодию да постукивал в такт пальцами по рулю.
Он первым заметил, что по стенам и своду арки поползли черно-желтые пятна.
— Кажись, едут. Пригнись, Котовский, на всякий пожарный.
Гальтон наклонился, не забыв посмотреть на часы.
Два шестнадцать. Товарищ Громов, действительно, пунктуален — похвальное качество для ученого. И для мишени.
Прожектор головного автомобиля мазнул по домам, по железным бакам, в тени которых утонул тусклый силуэт «форда». Мощный «паккард» с тошнотворным скрежетом тормозов повернул в сторону Тверской, за ним бесшумно вылетел директорский «кадиллак» и снова заскрежетало — это было замыкающее авто эскорта. Луч, сиявший с его крыши, озарил улицу Белинского во всю ее длину.
Секунда, другая, и кортеж скрылся за поворотом.
Не дожидаясь команды, Витек включил мотор, вывернул руль, дал полный газ. До поворота на Тверскую домчался в считанные мгновения, а вот выехал на широкую улицу не сразу. Чуть высунул нос, остановился. Фар не включал.
— Ты что?! Уйдут!
— Не пыли, Котовский. За рулем я пахан, а ты шестерка, — не оборачиваясь, спокойно обронил Витек. Он производил впечатление человека, попавшего в свою стихию. «Несколько поколений ночных лихачей не могли не сказаться на наследственности», подумал доктор и решил довериться специалисту узкого профиля.
К тому же Витек объяснил свой маневр:
— Резону нет раньше времени высовываться. Мне бы только не проглядеть, если они с Тверской свернут.
Но яркое пятно света не колыхалось ни вправо, ни влево — лишь постепенно уменьшалось в размере.
— Газую до Пушкинской, там они могут на Бульварное кольцо уйти…
Такси рыкнуло, вылетело на середину улицы, свернуло влево.
Электрическое пятно перестало уменьшаться. Идя на восьмидесяти в час, Витек удерживал дистанцию.
— На Ленинградское шоссе катят, не иначе. Может, в Серебряный Бор?
— Куда?
— Дачное место. Шишаки все живут, если не в центре, то в Серебряном. Или во Внукове. Но во Внуково он бы от Страстной площади влево пошел… Ладно, поглядим.
Хоть Гальтон еще и не успел толком изучить Москву, но этот маршрут был ему уже хорошо знаком.
Снова проехали мимо Белорусского вокзала, мимо Триумфальной арки, мимо стадиона «Динамо». Справа, в глухих, темных переулках, остался бывший ресторан «Эльдорадо», где, конечно же, не спали и волновались коллеги доктора Норда. Во всяком случае, одна из них…
— Теперь, за городом, легче будет. Не оторвутся, — довольно заметил Витек и вдруг разразился целым потоком слов, которых не было ни в одной из принятых Гальтоном доз лингвосамсонита. Судя по тону, это была брань, предельно экспрессивная.
Из-под фонаря, дуя в свисток, наперерез машине бежал милиционер в белом шлеме.
— Не останавливайся! — крикнул Норд.
— Ага, чтоб он мне из нагана по скатам залудил? У легавых не заржавеет!
Скрипнув зубами, Витек затормозил. У Гальтона вырвался стон. Он знал, каково это — объясняться с дорожным копом, да еще ночью, когда служивому скучно и некуда торопиться. А тут тебе целый букет нарушений: и невключенные фары, и превышение скорости.
Увы, слежка была провалена! Завтра Громов поедет в Кремль, там его не выследишь. Как минимум двое суток, выражаясь по-русски, псу под хвост.
Милиционер неторопливо приблизился к машине, потребовал предъявить документы. Сейчас начнется! Педагогическая беседа, потом составление протокола…
Витек молча сунул ему какие-то бумажки. Коп посветил на них фонариком. Взял под козырек.
— Валяй, ехай. Фары только включи.
«Форд» так взял с места, что чуть не подпрыгнул.
— Что ты ему дал?!
— Сунул в лапу. Ночной тариф, — ухмыльнулся цыган. — С тебя, Котовский, три червонца.