- Ром ли ев? - спросил подошедший Мамэн. Постоянно он рядом с Челебом крутился, не иначе мечталось ему кнут из ослабевших рук своего хозяина принять.
- Гаджо, - не оборачиваясь, сказал Челеб. - Открой глаза!
- Наспхандэпэ гаджо! [11] - остерег Мамэн. - Не видишь разве, что это за… волк?
И правильно сделал, очень правильно головой своей подумал, усами лишний раз не пошевелил, чтобы слово неосторожное не выронить. Человек, который сидел перед ними, относился к той породе людей, которые птиц не любят, потому что в оперении каждой птицы им мерещится хвост петуха. Такие люди безжалостны к болтуну, бездумно бросающему слова. А слова должны взвешиваться на хороших весах и измеряться на вес старых добрых николаевских рублей.
- Так что? - поинтересовался человек, нервно сжимая пальцы руки, на которой синела наколка. - Дойду я с вашим табором до Азова?
Спокойно спросил, словно и не слышал слов Мамэна. Правильно себя вел чужак, одному человеку в таборе принадлежат слова, остальные способны лишь делать шум. Но отвечать по существу Челеб Оглы не спешил.
- Завтра приходи, - сказал он просителю. - Когда решение примем.
Он умышленно сказал про себя во множественном числе. Хотелось увидеть, поймет его гаджо или на самом деле подумает, что решение в таборе принимается в спорах. Решения принимает один человек, и глупец тот, кто думает иначе.
Вот и Мамэн, наверное, все-таки был глупым человеком.
Иначе с чего бы ему приходить вечером к Челебу и заводить совсем ненужный разговор?
- Останемся, Челеб! - сказал Мамэн. - Чего бить бабки лошадям, до осени еще далеко.
- Не нам полевой закон менять. - Челеб смотрел на небо.
Звездное небо было, чистое. Белой лентой среди россыпи звезд вилась Большая дорога, чуть в стороне пятью звездочками обозначились Шатры, изогнулся в броске Дикий жеребец, повисла, выгнув гибкий хребет, Черная Мэумытка, на севере рядом с горизонтом распустила волосы Беглянка, чуть в стороне от нее вился неровно Звездный кнут, все небеса были в тайных знаках, зовущих в дорогу. Даже щербатая луна, что желтой лепешкой покачивалась на закопченной небесной сковороде под властным Хозяином, и та словно бы покачивалась утвердительно: «Пора… пора… пора…» - в такт крикам деревенского козодоя, что летал сейчас над крышами местных домов и ждал с нетерпением, когда хозяева коров улягутся спать.
- Все он, - с неожиданной злобой сказал Мамэн и посмотрел на кибитку, где как раз заворочалось что-то грузное и неповоротливое. - Зачем он нам? У табора своя дорога, пусть и он ищет свою.
- Не нам менять полевой закон, - сказал Челеб. - Иди спать, Ма-мэн. Не хочешь спать, гитару возьми, зажги молодых, уж очень уныло они сидят у костра.
- От самой Дании идем, - сказал Мамэн, не реагируя на слова барона. - Цыган себе принадлежать должен. Почему я вынужден тащиться в незнакомые дали только для того, чтобы Гость увидел мир?
От него пахло молодым потом, злостью и тоской.
- Глаза и уши, - напомнил Челеб. - Колеса и дом. Не нам менять закон. Не нам нарушать однажды данную клятву. Уйди, Мамэн, подумай. Отцы ведь не были дураками.
Он повернулся и пошел прочь, к костру, где Знатка рассказывала детворе страшную сказку.
- В этом таборе боялись кошек, - негромко и загадочно говорила она. - Так страшились, что даже слово «кошка» боялись произнести. Вместо этого так и говорили - «мэумытко»! А все потому, что среди цыган живет сказка о трех кошках. Сказку эту можно рассказывать только в ту ночь, когда на небе появляется полная луна. В этот день, безопасный для цыган, и кошку можно назвать ее настоящим именем. «Однажды темной ночью упали с неба в табор три кошки, которые пожрали нутро коней и выцарапали глаза цыганам. И никто в таборе ничего не мог поделать с ними. А потом эти кошки поселились на берегу реки у моста. Когда цыгане проезжали мост, кошки начинали прыгать лошадям на головы и тащить их с повозки в воду. Вот поэтому, чтобы не случилось нападения кошек, цыгане, пока не переедут мост, причитают: «Мэумытко, мэумытко, сыр проладача паны - дачи туки баллас!» [12]. Кошка и пропустит их через реку и жертвы за то не потребует.
- Знатка, Знатка, расскажи про Николу Угодника, - попросил детский голосок от костра.
- А вы сидите смирно, - сказала старуха. - Будете кричать, придет ночью бэнг, сунет всех крикунов в мешок и отнесет на речную мельницу. Будете там до скончания дней своих колесо вместо реки крутить! Про Николу Угодника каждый из вас наизусть все знает давно, чего мне голос надсаживать?
Никола Угодник всегда был главным покровителем конокрадов. Нет у них большего святого, чем Никола Угодник. Со всеми хлопотами, со всеми заботами своими они к нему обращаются. Ярмарку в праздник Николы Угодника считают самым прибыльным делом. Без молитвы ему ни один конокрад не пойдет на дело. А все потому, что однажды поклялся Никола Угодник: «Сдерите с меня кожу, поломайте все кости, если я не помогу цыгану украсть лошадь!». Поэтому каждый цыган хранит в своем шатре маленькую иконку Угодника и молится ему в нужный час. А если ожидает его в ночи неудача, возвращается цыган злой и яростный на рассвете, хватает иконку и бросает ее вон из шатра со словами: «Обманул меня Никола!». И валяется Угодник у порога, пока цыганская душа не успокоится и жалость к нему не почувствует. Тогда наклоняется цыган за иконой и прячет ее назад под свою перину.
Что-то толкнуло Челеба Оглы вернуться. И вовремя он поспел - верный кнут только и успел овить сыромятью кисть закинутой во взмахе руки Мамэна, нож проделал в брезенте длинную прореху и воткнулся в дерево повозки. Мамэн вскрикнул от боли, но тут же съежился, ожидая жгучих прикосновений кнута к спине, а из повозки сквозь образовавшуюся прореху уставился на него большой круглый глаз, и смотрел с таким изумлением, словно не верил Гость, что в таборе нашелся цыган, способный руку на него поднять.
Много вертелось слов на языке у Челеба, разные это были слова, но все бесполезные.
- Иди спать, - сказал он устало. - Люди увидят, совсем плохо будет. Скажут, совсем из ума выжил Мамэн, решил законы табора пеплом вчерашнего костра посыпать.
- Зачем он нам? - с истеричной ноткой сказал Мамэн. Челеб промолчал.
Гость табору был не нужен, он сам нуждался в таборе. Всякий путешественник нуждается в средстве передвижения. А Гость нуждался в глазах и ушах обитателей табора, чтобы увидеть мир и запомнить все, что в нем есть. Иногда сам Челеб видел табор словно со стороны.
Гость путешествовал. Он хотел увидеть очень многое. Больше, чем табор мог ему показать.
4.
А утром оказалось, что Мамэн ушел.
Какой цыган уйдет из табора? Челеб таких цыган до сегодняшнего дня не знал. Цыган, потерявший свой табор, хуже гаджо, который после пожара стал бездомным. Гаджо может построить новый дом, цыган в любом таборе будет чувствовать себя словно гаджо. Человек может меняться, цыганский закон не меняется никогда. Наверное, женщину нашел, решил стать оседлым, с ремеслом завязать, деревенской жизни понюхать.
Помимо воли в Челебе Оглы вскипало раздражение. Табор за войну стал совсем малым, каждым человеком надо было дорожить. Сейчас уже Челеб жалел, что не поговорил ночью с Мамэном, не объяснил ему все, что знал сам. А с другой стороны, почему он должен кому-то что-то объяснять? Его слово - закон, кто, в конце концов, хозяин в таборе, кого должны слушать, закусив нижнюю губу?
Свое раздражение Челеб вылил на пришедшего утром гаджо.
Послушал его немного, раздраженно посмеиваясь в жесткие усы, сказал громко:
- Дурак ты бессовестный!
Пришелец молчал, и это понравилось барону. В разговоре со старшим цыган не должен непокорности проявлять. Промолчишь, стерпишь обиду, - значит, покорный цыган, умеешь ответить правильно и сумеешь в таборе жить. Ведь у конокрадов жизнь какая? Женщины с детворой днем отправляются добывать картами да поборами хлеб, а мужчины валяются на перинах. Конокрад любит поспать днем, потому что привык он к ночной жизни. Ночью голова конокрада сметливей и веселей думает. Не зря же говорят, что золотой месяц - цыганское солнце, но ведь в ясную ночь не подойдешь к чужой конюшне, вот и сидят цыгане лунными ночами, играют в карты. Дойдут в картах до ссоры и драки на ножах - беда, но проиграет цыган в карты - беда еще большая, насмешками изведут. Чужак в таборе должен терпеливым быть, чтобы не попасть под острый цыганский нож.
- Ищут тебя? - спросил Челеб.
Гаджо лишь пожал плечами. И это тоже понравилось барону.
- Мне неприятности с властью ни к чему, - сказал Челеб. - У цыгана врагов и без того хватает. Если убил кого, так сразу скажи.
- Не было такого, - сказал мужчина. - Понимаешь, время послевоенное, тяжелое время, одному опасно идти, да и милиция зверствует, в каждом путнике бывшего полицая и немецкого прихвостня ищет. А в таборе до места добираться спокойнее. Не зря же у вас говорят, что кучей и батьку бить сподручнее. Вы же по всему свету ходите, много видите, людей понимать научились. Ты меня понимаешь? Только поэтому, хозяин, только поэтому. - Улыбнулся и поклялся по-цыгански: - Сожги солнце мои глаза!
- Ладно, - согласился Челеб. - Человек ты битый, цыганский закон, пусть понаслышке, но знаешь. Пойдешь с нами до Азова. Мужчин у нас мало, пригодишься. Зовут тебя как?
- Зовут Владимиром, - сказал мужчина. - А фамилию я давно забыл. Те, кто знал меня, звали Шкуриным.
- Ладно, Шкурин, - кивнул Челеб Оглы. - Коня увести сумеешь?
- Не доводилось, - сказал гаджо, скупо улыбаясь в ответ. - Думаю, не сложнее, чем кассу подломить.
- Нам такое мастерство без нужды, - отрезал Челеб. - Возьми перину, своей ведь нет. Найдешь Знатку, она тебя определит.
Известие об отъезде табор воспринял с видимым неудовольствием, но все терпеливо молчали, боясь попасть под кнут вожака. К новому человеку в таборе отнеслись с подозрением, присматривались, но вслух пока мнения своего никто не высказывал. Об уходе Мамэна уже знали все, а кое-кто из женской половины табора уже пустил тайную слезу в пуховую подушку и теперь прятал под надвинутым платком опухшие глаза.
Во второй половине дня собрались в дорогу.
Табор еще трогался с места, а на околице деревни уже появился вчерашний милиционер и зорко оглядывал лошадей, пока табор вытягивался по сухому глинистому грейдеру. Посчитав цыганских коней, успокоился и даже фуражкой беззлобно махнул. За пять червонцев Че-леб и сам бы ему помахал с полным цыганским удовольствием. Только что там говорить - была пожива, да другому досталась!
А Федяка на первой повозке уже затянул высоко и пронзительно: Наджя, чайори, палопаны. Пдухтылла тут эиздраны. И тут же ему с других повозок нестройно подтянули: Наджя, чай, пал-кашта, Пусавэса трэ васты. [13]Вот так и проходит цыганская жизнь - в дорогах, в тоске и в песнях. Ради того, что случилось, не стоило и останавливаться. Но ведь жизнь не переиграешь, то, что случилось, уже не вернется, останется бесконечно далеким, как синий степной горизонт, к которому стремятся повозки и цыганские души.
За спиной Челеба Оглы негромко вздыхал и плескался водой Гость. Душно и тесно ему было в цыганской кибитке. Торопился он дойти до конечного пункта, потому и цыган торопил.
5.
По-над Доном прошли большую часть пути, останавливаясь лишь для короткого отдыха, а потом для чего-то свернули на Морозовскую, удлиняя путь, прошли населенными местами и снова углубились в степь, где деревень и хуторов было поменьше и еще виднелись головешки на месте бывших строений: война здесь прошлась нешуточно, и Косарь с косой своей тоже не бездельничал - вон, сколько свежих крестов и пирамидок со звездочками появилось на сельских кладбищах!
Погода стояла отличная, луна уже ушла в последнюю четверть, готовясь к новому рождению. Самое время было воровать лошадей, только вот воровать было нечего.
Гость себя не выказывал, разве что по утрам на песчаных донских отмелях можно было увидеть остовы огромных щук и судаков, говоривших о том, что он зря времени не теряет. А вот Шкурин себя показал человеком хозяйственным, хоть и гаджо, не сидел сложа руки, повозки починил, сломанные доски в них заменил, колеса скрипеть перестали. Да и шорником он оказался неплохим, почти всю упряжь отремонтировал. На верхней губе у него обозначились усы, да и щетины на небритых щеках хватало. Как у настоящего цыгана.
- Воевал? - поинтересовался Челеб, заметив у Шкурина небольшой весело позвякивающий сверточек. Монеты звенели не так, так медали государственные звенят.
- Всякое бывало, - сказал Шкурин, огорченно разглядывая треснувшее колесо, на котором давно надо было сменить обод.
- С какой же стороны?
- Слушай, хозяин, - сказал Шкурин. - Оно кому надо - былое ворошить? Война, она ведь с любой стороны война. Ты думаешь, кончилась она и все?
- Лучше бы так, - сказал Челеб.
Неизвестно, куда бы их этот странный разговор завел, только вернулись в табор женщины.
Две старухи упали на траву и чесали уставшие ноги. Вокруг толпилась хихикающая детвора, которой поход по окрестностям дался куда легче. Еще одна цыганка - пожилая и верткая, с вплетенным в седые волосы украшением из сербских монет - оживленно рассказывала:
- Далеко ходили. Ох, далеко! - она наклонилась, задрала юбки и тоже почесала темную ногу. - Там у хутора кони пасутся. Огонь-кони! Красавцы! Давно таких мои глазоньки не видели! Два вороных да один сивый - прямо для табора приготовлены.
Челеб слушал.
- Дорогу легко найти, я на путаных дорожках соломку с белыми тряпицами привязала. Не заблудятся наши.
- Что ты мне уши ломаешь словами? - сердито вскричал цыганский вожак. - Что голову ненужными мыслями манишь?
Все захохотали. Даже Шкурин, отложивший работу, усмехнулся.
- Так давно бы сказал! - не растерялась старуха. - Зачем я язык о зубы бью, зачем голос пустыми словами порчу?
Вечер прошел без особого веселья. Каждый понимал, что дело надо делать, но Челеб пока еще людей на кражу не обозначил, поэтому все на него поглядывали выжидающе. Хозяин табора особо не торопился - оценивал, выжидал и снова прикидывал, кого ему в ночь отправить. Коня угнать - не карты раскинуть. Здесь кроме хитрости ловкость нужна. А еще везение. Попавшегося конокрада бьют отчаянно и пощады не у кого просить, да и попросишь - все равно что зря воздух всколыхнешь, не простят тебя те, кого ты обворовал. А послевоенный конь в двойной цене, уж слишком много их на полях сражений уложили, может, чуточку меньше, чем людей. Подорожало хорошее конское мясо, любая кляча в хозяйстве нужна, ведь в некоторых деревнях на себе продолжали пахать или коров запрягали. Такое оно было - больное послевоенное время, не песни о нем петь, а страшные сказки рассказывать!
Ближе к ночи Челеб поднял мужчин.
Все ждали, кому он вручит уздечки - тому и на дело идти. Две уздечки Челеб вручил своим, третью - помедлив в задумчивости - протянул Шкурину.
- Хорошая ночь вас не ждет, - сказал он. - Женщины помнут перины без вас.
А ночь благоприятствовала краже - робкие с вечера облака в ночь расстелились по всему небу, нависали низко, тяжело дыша на засыпающую землю. Жаль только, дождь не выпал. Был бы дождь, смыл бы следы.
Пришла пора помолиться небесному помощнику.
- У тебя Николы Угодника нет, - сказал Челеб равнодушному к своей участи Шкурину. - Иди в шатер, на моего помолишься!
Цыган молитв не знает, поэтому к Угоднику обращается с простыми просьбами, знает, что Угодник не может ему отказать, обещал ведь цыганам в краже лошадей помогать.
Шкурин молился иначе. Шкурин явно читал какую-то молитву. Челеб с удивлением вслушивался в слова этой молитвы, потом похвалил:
- Спаси меня от сети ловчей - это хорошо. Научишь людей, когда обратно вернетесь. Только одного ты не сказал - сколько коней надо взять! Точнее говори, сколько коней?
- На три уздечки взять хороших коней. Я с тобой, Никола, обязательно поделюсь, выжги мне солнце глаза, если обману!
- Вот так, - удовлетворенно сказал Челеб. - Почти настоящий цыган!
Подождал, когда конокрады скроются в ночи, распорядился, не повышая голоса:
- К их возвращению мы должны уже быть на колесах.
И пошел по табору, глядя на то, как готовятся его обитатели к утреннему бегству.
6.
Нет, не будем мы рассказывать, как цыгане воровали лошадей!
Каждый себе может представить, засунь он себе уздечку за пазуху, поближе к сердцу, лихорадочно трепещущему в ожидании воровского счастья. Ночь тому свидетель, лягушки, что квакали важно в ближнем пруду, да ленивые и глупые собаки, которые только делали вид, что они сторожат хозяйское добро.
Зато три лошади - два жеребца и сивая кобыла - появились в цыганском стане. Да лошади на загляденье - и ребра не торчат, и гривы ухожены, а черные губы лошадей, несомненно, сахар знали и белые сухари.
Знатка затерла специальным составом хозяйские тавро, поверх них наложили свои, таборные, а справки о покупке лошадей давно грели душу Челеба, с фиолетовыми печатями, с росписями важных лиц - оставалось только клички указать, приметы заполнить да дату покупки проставить. Хорошие справки, и стоили они дорого. Челеб их в Дарни-це покупал у директора конезавода имени Берии.
А табор уже уходил по степным дорогам, терял свои следы в лужах степных буераков, и плыл вслед табору горьковатый запах серой полыни. Только коршун, парящий в выцветших небесах, видел, куда движется табор, но не мог никому рассказать о том. Хорошо бежали запряженные кобылы, и длинноногие стригунки с гордыми шеями покорно рысили следом в надежде на скорую остановку.
- А ты молодец, - сказал Челеб сидящему рядом Шкурину. - Хорошие слова о тебе говорили.
- Не велика наука - с уздечкой по свету гулять, - махнул рукой тот.
Челеб промолчал. Цыган много не благодарит. Тот, кому надо сказать добрые слова, сам все понимает. Есть такие, что хотят от тебя услышать добрые слова, а есть и такие, что любое твое слово будет им не в масть, сами они про себя все знают. Да и обидно ему было за ремесло. Это только кажется, что украсть лошадь легко. Но мало к ней подобраться, мало уздечку надеть, ты еще должен понимать, что у каждой лошади есть свой норов, иногда такой скверный, что легче лягушку заставить воровать сметану из погреба, чем непокорную лошадь сдвинуться с места. Но вслух он ничего не сказал. А чего спорить? Азов близко, расставание неизбежно. Нет ничего хуже обиженного человека. Уйдет Шкурин из табора, так пусть хоть слов недобрых не копит на языке. Тем более, что многим в таборе он пришелся по душе. Располагал Шкурин к себе человека, а это черта важная, просто жизненно необходимая для любого, кто пробует плетью обух перешибить. Это вам не игрой в миракли [14] душу успокаивать. Вслух бы Челеб этого никому не сказал, но нравился ему этот несуетной человек, который был из породы тех волков, что, будучи голодными, никогда не станут грызть сосновое бревно.