— Так, может, и на самом деле нет?
— Скажешь тоже… Для себя – сколько захочется, для нас – сколько останется. Оттого и война началась. Войной-то ее после назвали, когда потери начались нешуточные. А сначала хотели по-быстрому изъять лишний лаш, а в остальном никто туземцев порабощать не собирался, тем более истреблять. Только обломились наши вояки. Потом высоколобые объясняли, что весь лаш на планете связан в единую систему, так что без разницы, хочешь ли ты напасть на самое главное святилище или забрать пару дошечек у какого-нибудь пастуха. Ответ получишь по полной. Знаешь, во время войны был такой случай: решили наши стратеги нанести психотронный удар по малонаселенной местности. Там у дикарей вроде как фермы были, на всю округу всего несколько семей. Хотели отключить крестьян на пару часов, быстренько выбрать лаш – и все, пусть себе дальше пасут своих овечек, или кто у них там. А вышло как в сказке: вся десантура неделю в де-прессняке валялась. А у них, между прочим, системы жизнеобеспечения и прочее хозяйство, которое обслуживать надо непрерывно. Народу погибло – море, безо всякой стрельбы.
— А у пастухов что?
— Не знаю. Кто ж такими вещами интересуется?
— А святилища, значит, особо защищены…
— Это уж как пить дать!
— В хорошее, однако, местечко меня Сэмингс посылает… Но откуда тогда известно, что там статуи стоят, и всякое прочее? Может, там, кроме лаша, и нет ничего? А я буду, как последний дурак, идолов искать.
— А ты и есть последний дурак, потому что умный человек в такое место не полезет. Но идолы там есть, в каждом святилище девка деревянная стоит. Весь избыток лаша, черт бы его побрал, в жертву девкам идет.
Теперь все стало по своим местам. Статуи великой богини находятся под охраной лаша, и легче украсть весь лаш, чем бросить алчный взгляд на великую богиню. Хорошо меня Сэмингс обдурил. Положение, похоже, безвыходное. Но я продолжал выспрашивать, хотя остатки террианского бальзама стремительно испарялись из лейтенантовой головы.
— Как же узнали про статуи? Был там кто-то из наших?
— А как же! Ученая братия всюду шаталась, хотя у них тоже из троих спустившихся двое пропадали без вести. Потому яйцелобых и убрали отсюда. Хотя, думаю, не из-за тех, которые гибли, а из-за тех, которые возвращались. Некоторые ходили вниз, как к себе домой, а это военным обидно, коммерсантам еще обиднее, потому что пользы от них было меньше, чем нисколько. Узкие специалисты, прах их раздери! Один, вишь ли, занимался предикативной лексикой. Все остальное ему было неинтересно. Ты вот знаешь, что такое предикативная лексика?
— Первый раз слышу.
— И я не знаю. Обсценную лексику знаю, а предикативной, извините, в училище не проходили.
Я сочувственно кивнул. Образованный лейтенант мне нравился. Он и лексику какую-то знает, и у другой название запомнил. Я так не могу. Не удивлюсь, если окажется, что обсценную лексику я тоже знаю и даже пользуюсь ею в нужную минуту, но как она называется, мне вовек не запомнить.
— Билось с ними начальство, билось, потом видит, что одни гибнут, а другие бесполезны, и выслало всех к ядрене фене.
— Правильно, – поддакнул я.
Напрасно я это сказал. Лейтенант глянул на меня неожиданно осмысленным, трезвым взором и твердо произнес:
— И ты сгинешь, потому что тебе что-то там надо.
— Ничего сверх предикативной лексики. Раз она позволяет уцелеть, вот ею я и займусь. А вообще мне нужно одно: остаться в живых и поскорее избавиться от кабального договора с Сэмингсом. Это вещи взаимодополняющие.
— Тогда желаю удачи.
Я выташил третью бутылку террианского, не забыв добавить, что она последняя, но лейтенант откупоривать бутылку не стал, а бесхитростно засунул ее в карман кителя. Затем повернул фуражку кокардой вперед, вежливо попрощался и ушел, в виде благодарности забыв изъять бластер.
Таможенный осмотр закончен. Впрочем, у меня и на самом деле не было ничего, запрещенного к ввозу на отсталые планеты. Не считать же контрабандой незадекларированные мандарины.
От фруктов я избавился в тот же день. Как известно, цены можно заламывать и залуплять, а поскольку я не сделал ни того, ни другого, то местный интендант купил у меня разом все полторы тонны, а я предоставил ему возможность самому делать наценку на каждый килограмм мандаринов. Едва мы закончили расчеты, как в каюту ворвался Сэмингс и принялся орать, что я нарушаю контракт и обтяпываю свои делишки, вместо того чтобы выполнять прямые обязанности.
— Я теряю драгоценное время, а он пьянствует с офицерами и приторговывает каким-то гнильем! Горючее тебе выдавалось для вполне конкретных целей, среди которых нет перевозки фруктов! Если уж на то пошло, то мандарины, перевезенные за мой счет, должны принадлежать мне, и будь уверен, я стребую с тебя все до последнего гроша!..
Я внимательно, не перебивая, выслушал всю тираду, а потом предложил:
— Угодно приостановить выполнение заказа и отправиться в ближайший федеральный центр, чтобы начать тяжбу по поводу мандаринов? В суде с удовольствием примут иск. «Мандариновое дело» – такого прежде не бывало. Все издержки за счет проигравшей стороны. Только кое-кому придется доказать, что горючки, которую ты мне выдал, должно хватить на перелет до Интоки и обратно.
— Но ведь тебе хватило, даже с избытком!
— Так я долетел за три дня вместо шести. А в суде действуют федеральные нормы.
Сэмингс схватился за голову и простонал:
— Мошенники! Всюду мошенники…
— Совершенно верно, – согласился я. – По крайней мере, одного я вижу в своей каюте. Ну так что: летим в суд восстанавливать попранную справедливость?
— Сначала контракт, – проскрипел Сэмингс. – Но помни, уж там-то сроки проставлены жесткие: три дня – и ни минутой больше. А один день ты уже профукал.
— Н-да?.. – голос мой был полон холодного сарказма. – По-моему, первый из трех дней начнется завтра. Сегодня – день, сэкономленный на дороге. Зря я, что ли, старался?
— Что тебе дался этот день? – патетически вопросил Сэмингс.
— Я забочусь о человечестве. Целый день ты будешь сидеть здесь и не сможешь никому сделать никакой гадости. Я рассчитываю, что за этот подвиг мне воздвигнут железобетонную статую в святилише великой богини. А теперь, будь так добр, убирайся вон. Остаток дня я намерен посвятить изучению предикативной лексики.
Издеваться по мелочам над Сэмингсом, конечно, приятно, но в главном он прав: время поджимает и основной контракт в суде не оспоришь.
Пора браться за дело.
Еще пару минут я потратил на то, чтобы все-таки выяснить, что же это такое – предикативная лексика. Оказалось, ничего особенного. Жизнь класть за нее я бы не стал. А вот любопытно: таможенный лейтенант тоже заглядывал в справочник или ему комфортнее не знать, что это такое?
Об этом я размышлял, покуда зонд-разведчик прочесывал окрестности святилища, из которого мне предстояло извлечь богиню. Очень скоро я нашел, что искал: посадочный модуль моего предшественника. Парень делал именно то, чем поначалу собирался заняться я. Точная копия богини была уже изготовлена и дожидалась в модуле. Только специальные методы анализа, которых, разумеется, нет у дикарей, могли бы отличить подлинник от подделки. Казалось бы, чего проше: втихаря подменил статую, и все довольны, кроме, разумеется, Сэминг-са. Дикари продолжают молиться своему кумиру, Эльсианский этнографический (никакого толстосума, несомненно, в природе нет) получает редкостный экспонат, а вольный торговец довольствуется скромным вознаграждением и чувством хорошо выполненного дела. Тем не менее замечательный план сорвался, и жив ли исполнитель – неведомо. Три дня прошли, Сэмингс вступил во владение кораблем и теперь точит зубы на мою «Пташку».
Значит, мне предстоит действовать иначе.
Мой предшественник работал тайно, скрываясь от глаз туземцев, и это ему не помогло. Я буду действовать в открытую. Он спускался на посадочном модуле, я полечу на «Пташке». О дальнейшем у меня имелись самые смутные представления. Что значит – действовать в открытую? Явиться к жрецам и сказать: «Отдайте мне вашу богиню.
Очень она мне понадобилась». Боюсь, что после таких слов не ее мне отдадут, а меня ей. Есть у них среди обрядов нечто подобное: «Отдать великой богине». Подробностей этой процедуры никто не знает, и узнавать я их не хотел бы на собственной шкуре.
Осталось последнее: когда не знаешь, как поступать, доверься наитию.
Едва я отшвартовался от орбитальной станции и пошел на посадку, как передатчик ожил и принялся визжать голосом Сэмингса:
— Ты что делаешь, болван? Немедленно вернись!
— Приступаю к выполнению задания, – сообщил я уставным тоном. – Но если вы разрываете контракт и готовы заплатить неустойку, то я немедленно возвращаюсь.
Сэмингс захлебнулся проклятьями. Старину можно понять: если я сгину внизу, ему предстоит выволакивать с планеты корабль, а охотников на это дело так просто не найти. Ничего, пусть помучается. Он-то на мою долю и вовсе оставил бесславную гибель среди дикарей.
Едва я отшвартовался от орбитальной станции и пошел на посадку, как передатчик ожил и принялся визжать голосом Сэмингса:
— Ты что делаешь, болван? Немедленно вернись!
— Приступаю к выполнению задания, – сообщил я уставным тоном. – Но если вы разрываете контракт и готовы заплатить неустойку, то я немедленно возвращаюсь.
Сэмингс захлебнулся проклятьями. Старину можно понять: если я сгину внизу, ему предстоит выволакивать с планеты корабль, а охотников на это дело так просто не найти. Ничего, пусть помучается. Он-то на мою долю и вовсе оставил бесславную гибель среди дикарей.
Опустился я чуть в стороне от поселка, где находилось нужное мне святилище. Приземлился нежно, на антигравах, но с оптическими эффектами, чтобы прибытие мое все заметили, но никто не счел за нападение. Вышел наружу даже без бластера, что как-то и непривычно. Уселся ждать. Покуда ожидал, составил в уме предикативную речь: «Я быть хотеть видеть великую богиню, поклониться, иметь честь принести дар…» – и прочее в том же духе. Через полчаса явились трое, серьезные до ужаса. А у меня, как назло, все предикаты из головы вылетели, и я выдал по-простому: так. мол, и так, много наслышан о вашей богине, хотел бы, если возможно, взглянуть и поклониться. Они отвечают тоже вполне предикативно, что великой богине поклоняться могут все, всегда и везде.
— А видеть?
— Тоже можно.
После этого отправились в поселок, беседуя по дороге о погоде и видах на урожай. Вполне себе нормальные люди оказались, безо всякого фанатизма.
Поселок выглядел как всякий поселок на отсталой планете: хижины стоят, детишки бегают, куры в пыли возятся… или не куры, но в перьях, хотя и с шестью ногами. Девушки опять же словно случайно по делам вышли, на гостя взглянуть. Симпатичные пампушечки, мне такие нравятся. Лысые, правда, все до одной, но ведь мне им не косы заплетать.
Строго говоря, мне сейчас не о девушках думать надо, а о жизни и душе. К великой богине иду, не куда-нибудь. И что там со мной делать начнут – неизвестно. Хорошо, если только волосы выдерут по своему образу и подобию, а если сразу освежуют?
Посреди поселка – святилише в пребольшом бунгало. Вообше-то я в жизни ни одного бунгало не видел, но думаю, оно как раз такое и есть. У входа – охрана, двое молодцев с резными деревянными колотушками. Резьба по дереву у них хороша, и чего музею непременно богиня потребовалась? Я бы им за неделю такую коллекцию резной вся-кости собрал – закачаешься!
Мимо охраны меня провели и представили старшему жрецу. Тот тоже ничем особо не выделяется – старикашка с ехидным выражением лица. Сэмингс, когда состарится и окончательно облысеет, таким же будет. Хотя, думается, я напраслину на жреца возвел: двух Сэминг-сов в одной Вселенной наверняка не сышешь.
Представили меня жрецу, объяснили просьбу. Тот скрипит:
— Похвально, весьма похвально. Всякий, желающий лицезреть богиню, может это сделать. Только помни, что у алтаря тебя ожидает грозный страж. Поэтому смири грешные мысли, чтобы он не заметил тебя.
Произнес он это так, что сразу стало понятно: грозный страж не метафора и не богословский термин, а должность – Грозный Страж. Теперь все стало ясно. Предшественник мой в святилище проник, но грешные мысли не смирил и был замечен. А если за спиной Стража вся мощь лаша, то он и впрямь таков, что грознее не бывает.
Отступать было некуда, поэтому я сделал постную мордашку и вошел в святая святых. Утешала меня мысль, что не всех же они подряд убивают; вот и среди ученых пусть каждый третий, но возвращался. Хотя ученые по определению люди не от мира сего, а значит, безгрешные.
Помещение оказалось просторным, богиня на возвышении поставлена, вырезана из цельного бревна с большим умением. Симпатичная, хотя те, что в поселке встретились, мне больше по душе. У живых юбочка снимается, а эта вместе с юбкой в одном куске.
Подумал так и сам ужаснулся – куда уж грешнее мысли. Однако никто на меня не набросился, башки моей драгоценной не свернул. Значит, простые человеческие чувства тут за грех не считают. И на том спасибо.
Я поклонился пониже и подкатил к подножию статуи свои дары – четыре мандаринчика. Что здесь все, по возможности, должно быть парным, я уже усвоил.
— Это что? – скрипит жрец.
— Плоды моей земли.
— Семечки в них имеются?
Продавцы на рынке, расхваливая свой товар, традиционно кричат: «Бэс косточки!» – но я человек честный, а перед деревянным взором богини лучше и вовсе не врать.
— Есть немного.
— Это хорошо. Мы попробуем вырастить твои плоды. Может быть, они станут и нашими тоже.
Вот так. Правильно меня учила мама: всегда лучше говорить правду. Когда понадобится соврать, честному человеку скорее поверят.
Приосмелел я, бросил взгляд по сторонам и охнул: все стены в святилище выложены лашем! Не десять, не сто – тысячи дощечек! Настоящего лаша я в жизни не видел, но почему-то сразу узнал. Да и с чего бы жрецам в главном святилище подделку выставлять? Под таким прицелом не о грешном надо думать, а о том, как свою душу спасти.
Между тем никто меня не убивает, и даже особого влияния лаша не чувствуется. Хотя, если вдуматься, так и должно быть. Молитвенного экстаза я вовек не испытывал, жадности к деньгам, а значит, и к лашу, во мне не так много. За жизнь страшновато, но не настолько, чтобы сломя голову бежать. Спрашивается, что лашу усиливать? Он меня и не замечает, как и пресловутый Грозный Страж. Кстати, где он сам? Не иначе, сбоку за занавесочкой прячется. Пододвинулся я, словно невзначай, и увидал его, родимого. Сидит, ноги калачиком свернул, морда тупая, ничего не выражает. Медитирует, бедняжка, перед лицом хозяйки. И не лысый, а вовсе даже наоборот. Среди всех вольных торговцев такая огненная шевелюра у одного Патрика Брай-ена. Так вот, значит, кто был моим предшественником! Ну, погоди, старина Сэмингс, придет время, за все заплатишь, тут уж не тебе меня учить.
Великая богиня и эти мысли за грех не посчитала. Я ее даже зауважал – правильная баба, даром что деревянная. Если под старость впаду в маразм и вздумаю уверовать в какого-нибудь бога, непременно выберу великую богиню Интоку.
— Патрик, – позвал я. – Патрик, очнись!
Никакой реакции. Сидит, наблюдает вечность. Зато жрец забеспокоился, коснулся моего плеча:
— Не тревожь Грозного Стража. Он пребывает в покоях великой богини и беседует с ней. Человеческие речи ему неинтересны.
Это я и сам вижу, что приятелю моему сейчас ничего не интересно, кроме, возможно, лаша, устилающего стены. И каковы должны быть грешные мысли, пробуждающие Стража, теперь понятно. Думай о чем хочешь, но не пытайся посягнуть ни на лаш, ни на богиню. Понятно также, почему никакая психотроника на Стража не действует. Он и так в глубокой прострации – куда уж больше?
Мне осталось печально вздохнуть и последовать за жрецом, напоминающим об окончании аудиенции. Мандарины, кстати, жрец уже прибрал. И правильно: деревянная богиня цитрусы есть не станет, так что нечего товар зря гноить.
Зашли в комнату для гостей, принялись беседовать. Я со всем рвением неофита начал выспрашивать о великой богине все, что только можно. Ну там, чудеса, то да сё, как она народ свой бережет и лелеет; это все не трудно, когда у тебя целая стена лашем выложена.
— А Грозный Страж зачем нужен?
— Охранять образ богини и наказывать нечестивцев за грешные мысли.
— Это я понимаю, а как вы его выбираете?
— Мы, – отвечает жрец, – его не выбираем. Его выбирает сама богиня. Иногда приходит новый человек и начинает биться со Стражем. Если он победит, то становится новым Стражем. Страж, которого ты видел, пришел меньше месяца назад, ночью, и с легкостью сокрушил прежнего Стража. Это очень могучий служитель великой богини.
«Да уж, на кулачках драться рыжему Патрику равных не было…» – это я подумал, а вслух спросил:
— И часто появляются новые соискатели этой почетной должности?
— Последние годы редко, а было время, твои соотечественники являлись сюда толпами и насмерть бились за право служить великой богине. Тогда погибло много ваших людей и даже несколько мирных жителей, которые вовсе не собирались биться за право стать Грозным Стражем. Мы не успевали хоронить погибших пришельцев и храним о тех временах скорбные воспоминания.
«Ага! – понял я. – Значит, так аборигены понимают войну за лаш! Послушали бы эти рассказы стратеги из космического десанта, может, кому-нибудь из них стыдно стало бы…»
— После этого мы просили ваших людей не приходить сюда с оружием. Они с тех пор выполняют нашу просьбу, а мы, убедившись, что они хотя бы иногда умеют держать слово, стали им дарить лаш. Конечно, он нужен нам самим, но лаш – это такая вешь, что надо не только пользоваться им, но и уметь с ним расставаться.
— А что они дают вам в обмен? – задал я наивный вопрос.