— Что хочешь: печенье или конфету?
— Конфету. — Рейчел откусила половинку и положила обратно. Луис открыл банку с пивом.
— От пива в такой час непременно изжога будет, — вздохнул он.
— Не выдумывай! — беспечно бросила жена. — Пей давай!
Что Луис тут же и сделал. Потом, будто вспомнив, пошарил в кармане халата, хотя, конечно же, весь вечер помнил о маленькой изящной коробочке.
— Это тебе. К празднику. Открой прямо сейчас. Уже за полночь. С Рождеством тебя, дорогая!
Рейчел повертела маленькую, в серебряной обертке, коробочку с голубой шелковой лентой.
— Луис, что это?
— Да так. Кусок мыла для стирки. Я уж, право, и не помню. — Он даже пожал плечами.
Рейчел прямо на лестнице раскрыла подарок и восторженно взвизгнула: коробочка была от известного ювелирного дома Тиффани.
— Ну как? — насторожился Луис. Он еще ни разу не дарил жене настоящих украшений и волновался. — Нравится?
Она вытащила из коробочки изящное колье: маленький сапфир на золотой цепочке. Камень, казалось, лучился синим холодным светом.
— Луис! До чего ж красиво! — На глазах у нее показались слезы. И волнение, и смутная тревога запечатлелись у нее на лице.
— Ну-ну, родная, вот только плакать не нужно. Надень-ка!
— Луис, но ведь нам… тебе такое… не по карману.
— Ни слова больше! Я с прошлого Рождества помаленьку откладывал, да и не так уж дорого это стоит.
— А сколько?
— Ни за что не скажу. Хоть китайские пытки устраивай, не добьешься!.. Две тысячи.
— Две тысячи! — ахнула Рейчел и вдруг так крепко обняла мужа, что тот едва удержался на ногах. — Луис, ты сумасшедший!
— Надень-ка лучше, — снова попросил он.
— Помоги с замочком сзади. — Рейчел обернулась. — Пойду в зеркало взгляну. Небось залюбуюсь!
— Иди, любуйся. А я пока кота на двор выпущу да свет везде потушу.
— Лягу в постель, — Рейчел взглянула ему прямо в глаза, — разденусь догола, оставлю только это.
— Тогда поторапливайся. У зеркала долго вертеться не дам.
Рейчел засмеялась.
Луис схватил Чера, перекинул как тряпку через руку — шваброй он больше не пользовался. Несмотря ни на что, он начал снова привыкать к коту. На пути везде выключил свет. Распахнул дверь из кухни в гараж, сразу по ногам прошел холодный ветерок.
— Гуляй, Чер. Счастливого Рожде… — И осекся.
На коврике под дверью валялась большая мертвая ворона. Голова размозжена. Одно крыло оторвано и валялось поодаль, как лист обуглившейся бумаги. Чер вывернулся из рук Луиса, принялся обнюхивать мертвую птицу, подав голову вперед, прижав уши. Проворно вырвал оледенелый, белеющий в темноте вороний глаз. Луис с отвращением отвернулся, но все же успел заметить пурпурную пустую глазницу. Его едва не стошнило. ЧЕР НЕ УНИМАЕТСЯ. НО КАКОЕ МНЕ ДЕЛО? Я И ПОСТРАШНЕЕ ВИДЕЛ. ПАСКОУ, НАПРИМЕР. КУДА СТРАШНЕЕ… К ЧЕМУ ТРЕВОЖИТЬСЯ?
Но тревога снедала, переворачивала все нутро. Сладкая истома — предвкушение приятной ночи с женой — улетучилась. ВЕДЬ ВОРОНА ЕДВА ЛИ НЕ КРУПНЕЕ КОТА. КАК ЖЕ ОН ЕЕ ПОЙМАЛ. НЕБОСЬ КАРКНУЛА ВО ВСЕ ВОРОНЬЕ…
Нужно, конечно, все убрать. Не очень-то приятный подарок на Рождество. И кому, как не ему самому, убирать? Только ему. Он должен скрывать проделки кота — эта мысль прочно угнездилась в подсознании. Еще с того дня, когда семья вернулась домой и Луису пришлось порушить горку автомобильных покрышек, дабы сокрыть недоеденную Чером мышь.
МУЖСКОЕ СЕРДЦЕ, ЛУИС, ТВЕРЖЕ КАМНЯ.
Слова Джада вспомнились так отчетливо, что Луис вздрогнул. Будто сам старик объявился подле него и повторил их вслух.
И КАЖДЫЙ ВЗРАЩИВАЕТ В НЕМ, ЧТО МОЖЕТ, И… ВОЗДЕЛЫВАЕТ.
Чер с жадностью пожирал добычу. Принялся за второе крыло. Вцепился зубами и стал мотать головой вправо-влево, пытаясь отодрать. Крыло зловеще похрустывало. Фу, трогать-то противно. Птица мертвехонька, может, проще скормить ее целиком коту?
Неожиданно он дал Черу пинка, хорошего пинка, крепкого. Кот покатился кубарем, лапы у него разъехались, он не сразу смог встать. Обернулся, зыркнул на Луиса ненавидящим желто-зеленым глазом и пошел прочь.
— Что, и меня готов сожрать? — почти по-кошачьи прошипел Луис вслед.
Сверху из спальни позвала Рейчел:
— Дорогой, ты скоро?
— Иду, иду! — крикнул он. ВОТ ТОЛЬКО ПРИБЕРУ, ХОРОШО? ЗА СОБОЙ ПРИБЕРУ.
Он нашарил выключатель на стене. Подошел к раковине на кухне, достал из-под нее мусорный зеленый пакет. Вернулся в гараж, снял со стены лопату, подцепил дохлую ворону, оторванное крыло, бросил в пакет, туго узлом завязал горловину и отнес в мусорный бак на задворках. Ступни уже изрядно замерзли.
В дверях гаража стоял Чер и смотрел. Луис замахнулся на него лопатой, и кот растворился в ночи — как в черный омут канул.
Рейчел уже лежала в постели, раздевшись догола, как и обещала. Лишь на шее поблескивал сапфир на цепочке. Томно улыбнулась мужу.
— Что так долго, шеф?
— На кухне лампочка перегорела, пришлось менять.
— Иди сюда. — И, крепко обняв, притянула к себе. Но не за руку. — Санта-Клаус все видит: когда ты спишь и когда бодрствуешь. Луис, дорогой, что это?
— А это кое-что пробуждается. — Луис скинул халат. — Может, вздремнем сначала, до прихода Санта-Клауса?
Жена оперлась на локоть, наклонилась к нему.
— Санта знает, хорошо ли ты себя вел или плохо… Так что будь паинькой. Ты ведь у меня хороший мальчик, правда?
— Вроде бы да. — Луис все еще не мог успокоиться.
— Это на взгляд, а каков ты на вкус?
Как ни хорошо было с женой, близость не принесла Луису привычной легкости и довольства собой, женой, жизнью. Он лежал той рождественской ночью, не сомкнув глаз, слушал глубокое ровное дыхание жены и думал о мертвой вороне на пороге — славный подарок преподнес Чер.
НЕ ЗАБЫВАЙ ОБО МНЕ, ДОКТОР КРИД. Я ЖИЛ, ПОТОМ УМЕР, ПОТОМ СНОВА ОЖИЛ. Я ЗАМКНУЛ КРУГ И ВОТ Я ЗДЕСЬ, ЧТОБЫ НАПОМНИТЬ ТЕБЕ: ВСЕ ИЗМЕНИЛОСЬ. ТИХИЙ КОТ БОЛЬШЕ НЕ МУРЛЫЧЕТ, ОН СТАЛ КРОВОЖАДНЫМ. Я ЗДЕСЬ, ЧТОБЫ НАПОМНИТЬ ТЕБЕ: КАЖДЫЙ ВЗРАЩИВАЕТ В СЕРДЦЕ ТО, ЧТО МОЖЕТ… И ВОЗДЕЛЫВАЕТ. НЕ ЗАБЫВАЙ, ДОКТОР КРИД, Я — ЧАСТЬ ТОГО, ЧТО СКОРО ВЫРАСТЕТ В СЕРДЦЕ ТВОЕМ, ТАМ НЕ ТОЛЬКО ЖЕНА, ДОЧЬ, СЫН… НО И Я. ПОМНИ О СВОЕЙ ТАЙНЕ И ВОЗДЕЛЫВАЙ САД СВОЙ…
Луис не заметил, как уснул.
31
Зима пошла на убыль. Следы подле камина вернули (пусть и на время) Элли веру в Санта-Клауса. Гейдж в то рождественское утро разворачивал подарки на удивление медленно: всякий приглянувшийся клочок оберточной бумаги с узором он отправлял в рот. На это Рождество уже оба малыша отдали явное предпочтение не самим подаркам, а коробкам да оберткам.
Под Новый год заглянули Крандалы — отведать рома со взбитыми яйцами, приготовленного Рейчел. Луис машинально окинул Норму взглядом врача: бледна, почти прозрачна, такое он уже видел. Бабушка бы сказала, что Норма «сильно сдала», что, пожалуй, еще мягко сказано. Руки у старушки, корявые и неуклюжие из-за артрита, покрылись вдруг и сразу коричневыми «печеночными» крапинами. Поредели волосы. Около десяти вечера Крандалы ушли домой, и Луис с семьей встретил Новый год у телевизора. В тот вечер они в последний раз принимали Норму.
В студенческие каникулы погода не баловала: сыро, слякотно. С одной стороны, меньше топить — меньше платить, и Луис радовался оттепели, но в целом настроение было под стать погоде — унылым и подавленным. Он много делал по дому: сооружал книжные полки, посудные шкафчики для жены, уединившись в кабинете, собрал модель «порше». Занятия возобновились двадцать третьего января, и Луис с радостью вернулся на работу.
Тут подоспел и грипп, его вспышка в университете пришлась как раз на первую неделю весеннего семестра. Луис вертелся как белка в колесе, не выходил из лазарета по десять, а то и по двенадцать часов кряду. Домой возвращался не чуя под собой ног… и все же довольный.
С первой учебной неделей кончились и холода: вьюга со студеным ветром сменилась оттепелью. А с ней пришло и несчастье. Луис у себя в приемной осматривал одного студента: как-то у бедняги срастается сломанная рука. Напрасно тот надеется, что Луис разрешит ему по весне играть в бейсбол. В комнату заглянула санитарка, сказала, что Луису звонит жена.
Пришлось идти в кабинет. Рейчел плакала, и у Луиса екнуло сердце: НАВЕРНОЕ, С ЭЛЛИ БЕДА. УПАЛА С САНОК И СЛОМАЛА РУКУ. ИЛИ СВЕРНУЛА ШЕЮ. Сразу припомнились незадачливые хмельные саночники.
— Что-нибудь с детьми? — спросил он. — Говори же, Рейчел.
— Нет, нет. — И она зарыдала еще горше. — Нет, не с детьми. С Нормой. Она умерла утром. Часов в восемь, сразу после завтрака, Джад говорит. Он пришел, тебя спрашивает, а сам такой потерянный… старый. Я сказала, что ты с час как на работу уехал. Слава Богу, Элли в школе, а Гейдж еще несмышленыш.
Луис насупился. Известие, конечно, печальное, но сейчас, как ни странно, думал он о Рейчел, об ее отношении к смерти. Снова ее истерические страхи. И ничего с этим не поделать. Для нее смерть — тайна, ужас, который нужно спрятать подальше от детей. Так же благонравные леди и джентльмены викторианских времен скрывали от детей «ужасную» правду о половой жизни, не пускали их в эту темную пещеру.
— Сердце отказало? — спросил Луис.
— Не знаю. — Рейчел далее не плакала, лишь говорила баском, как всегда, после слез. — Приезжай, Луис! Ведь Джад твой друг, и без тебя ему сейчас плохо.
ДЖАД ТВОЙ ДРУГ.
Да, друг, с неожиданным удивлением признал Луис. Думал ли он когда, что подружится с древним стариком? И дружбу эту рушить нельзя, ведь их связывает тайна. Очевидно, Джад еще раньше проникся к Луису теплыми чувствами. Да, он всегда готов помочь… Вот и той ночью… Что бы ни случилось потом, какие бы сюрпризы вроде обглоданных мышей и дохлых ворон ни поджидали, Луис твердо верил: Джад поступил правильно, даже если и неправильно — двигало им сострадание. И сейчас он, Луис, сделает все для Джада, все устроит, проводит Норму в последний путь.
— Еду! — И он бросил трубку.
32
Отказало не сердце. Произошло кровоизлияние в мозг — смерть быстрая и безболезненная. Когда Луис предупредил по телефону Стива Мастертона, куда и зачем должен отлучиться, тот даже позавидовал Норме.
— Вот бы и мне так — в одночасье. А то и не знаешь, что там Господь уготовил, сколько еще отмерено, вдруг прямо сейчас и призовет.
Рейчел ни словом больше не обмолвилась о смерти и Луису не позволила говорить об этом.
Элли не столько огорчилась, сколько заинтересовалась. Как и всякий нормальный пятилетний ребенок, подумал Луис.
Она спросила, умерла миссис Крандал с открытыми или закрытыми глазами. Луис признался, что не знает.
Джад держался молодцом, насколько возможно. Как-никак с Нормой он делил постель и кров почти шестьдесят лет. Луис застал его на кухне: старый, враз сдавший человек — теперь ему все его года можно дать — сидел за столом за бутылкой пива, курил, вперив взгляд в дверь гостиной.
Заслышав Луиса, поднял голову.
— Вот так-то. Покинула меня Норма, — сказал он просто, даже буднично. Луис было решил, что старик еще до конца не понял, что осознание заблудилось в дебрях прожитых лет. Но тут губы у Джада задрожали, он прикрыл глаза рукой. Луис подошел, обнял старика, и тот дал волю слезам. Нет, все-то он понял и осознал. Жена у-м-е-р-л-а.
— Не стыдитесь слез, Джад. Может, Норме ваши слезы по душе. Может, не заплачь вы, даже бы обиделась. — И у него самого защипало глаза. Джад обхватил его руками, так и сидели, обнявшись.
Минут через десять старик перестал плакать и заговорил. Луис заботливо и внимательно слушал — как врач и друг. Он отмечал повторы, следил, не нарушилось ли у Джада чувство времени и места (хотя последнее нарушить трудно: Джад Крандал всю жизнь прожил в Ладлоу). О Норме он не говорил в прошедшем времени. Нет, психика у старика устойчива. И еще Луис многое понял. Да, случаются супружеские пары, рука об руку шагавшие по жизни из года в год, из месяца в месяц, изо дня в день, для кого тяжек даже час в разлуке. И сейчас Джад не столько горюет по умершей, сколько рвется вслед. (Удивительно: до возвращения ожившего Чера подобные мысли и в голову не приходили. Но с тех пор мало-помалу его представления о духовном и о сверхъестественном претерпевали изменения.) Заключение таково: Джад очень тоскует, но остается в здравом уме и твердой памяти. Да и телом он не истоньшился до той прозрачности, которую Луис наблюдал в Норме накануне Нового года, когда обе семьи собрались за столом в гостиной Кридов на бокал рома со взбитыми яйцами.
Джад принес Луису пива из холодильника. Лицо у него покраснело, опухло от слез.
— Раненько мы сегодня, — начал он. — Да все одно: солнце закатилось, и на сердце ночь…
— Не нужно так. — Луис открыл бутылку, взглянул на Джада. — Давайте за Норму выпьем, за упокой ее души.
— Пожалуй, — согласился Джад. — Эх! Видели бы вы ее, когда ей шестнадцать стукнуло. Бежит, бывало, из церкви, пальтишко внакидку… Глаз не оторвать! Хорошо, что она меня никогда выпивкой не попрекала. Такая ведь самого дьявола трезвенником сделает.
Луис кивнул.
— За Норму!
У Джада из глаз снова покатились слезы, но он улыбнулся.
— Пусть душеньке ее спится спокойно и чтоб не мучил ее там проклятый артрит.
— Аминь. — И оба осушили бутылки с пивом.
В тот вечер Луис впервые видел Джада во хмелю, нет, не пьяным, тот полностью владел собой. Старик ударился в воспоминания: нежные, смешные, яркие, порой увлекательные, они лились рекой. Рассказывая о прошлом, Джад не забывал и о настоящем. Луису оставалось только изумляться выдержке друга. Ведь Рейчел, узнав о смерти Нормы, едва сама не упала замертво, не успев допить сок и доесть овсянку. Да и сам Луис, пожалуй, не сумел бы так держать себя в руках.
Джад позвонил в похоронное бюро в Бангоре и обговорил по телефону все, что не требовало его присутствия. Впрочем, назавтра обещал приехать сам. Да, тело забальзамировать; платье он привезет, белье тоже. Нет, туфли со шнуровкой сзади, предоставляемые бюро, не понадобятся. Найдется ли у них человек, который вымыл бы покойной голову. Норма мыла давно, волосы уже засалились. Джад внимательно слушал, а Луис, чей дядюшка подвизался на похоронном поприще, знал, что тому говорят: мытье и укладка волос входят в предоставляемые услуги. Джад кивнул, поблагодарил, снова прислушался. Да, грим наложить можно, только совсем немного.
— Ведь она умерла, косметикой ее не оживить, — сказал он и закурил. — Не нужно разукрашивать.
На похоронной процессии гроб должен быть закрыт, но накануне все желающие смогут попрощаться с Нормой. Хоронить будут на кладбище у подножия Горы Надежды, там они еще в 1951 году купили себе участок. Перебрав бумаги, он назвал номер участка. А следующий номер — для его собственной могилы, сообщил он немного погодя.
Повесив трубку, повернулся к Луису.
— По мне, так красивее бангорского кладбища на свете не сыскать. Может, хотите еще пива, а, Луис? Канители еще много.
Луис хотел было отказаться — голова уже немного кружилась, — но вдруг перед глазами возникло страшное и нелепое видение: Джад тащит за собой на рогожке тело Нормы. По лесу, к индейскому могильнику за Кошачьим кладбищем.
Будто обухом по голове! Луис встал, сам достал из холодильника бутылку пива. Джад удовлетворенно кивнул и принялся набирать очередной телефонный номер. В три часа Луис сбегал домой перекусить. К этому времени Джад уже почти обо всем договорился, он учитывал каждую мелочь, словно готовился к званому обеду. Позвонил в местную методистскую церковь — тело должны доставить сначала туда, связался с дирекцией кладбища. Все хлопоты могли бы взять на себя люди из похоронного бюро, но Джад благородно сделал все сам. Кто из понесших такую утрату способен даже задуматься об организации похорон, не то чтобы ими заниматься! Луис восхищался Джадом. Потом старик обзвонил родных Нормы и своих, ему долго пришлось листать потрепанную адресную книжицу в кожаном переплете и уточнять номера. Иногда он прерывался, делал глоток-другой пива и снова пускался в воспоминания. А в сердце Луиса вместе с восхищением росло и другое чувство к старику. Любовь? Да, именно! Любовь!
Как всегда перед сном Элли в одной пижаме пришла в родительскую спальню — поцеловать маму с папой и пожелать покойной ночи.
— А миссис Крандал будет на небе? — шепотом спросила она у отца, словно боялась, что ее подслушают. Рейчел возилась на кухне, пекла курник для Джада.
Видны освещенные окна в его доме через дорогу. Множество машин стояло по обочине дороги, цепочка растянулась метров на тридцать. Прощание с покойной назначено на завтра в ритуальном зале, а сегодня люди съехались, чтобы поддержать Джада, послушать его воспоминания, помянуть усопшую, как говаривал сам Джад, «добрым словом на дорожку». А по шоссе носился равнодушный ко всему февральский ветер. Кое-где дорога обледенела. Хотя весна не за горами, злючка зима напоследок стращала холодом.