— Ура! — обрадовалась Элли. — Честное слово, прямо сейчас?
— А что нам мешает? Пусть только наш папа с Гейджем посидит часок.
— Посижу с удовольствием, — откликнулся Луис.
Вечером он просмотрел медицинский журнал, сделал несколько пометок. Снова всколыхнулся старый, как мир, спор: в каких случаях накладывать швы, и как они должны заживать. Поистине, тесен мир хирургов. Обе спорящие стороны кивают на природу, и к соглашению им не прийти, свои взгляды и психологию не переделать.
Луису захотелось тем же вечером написать бунтарское письмо: точка зрения автора статьи неубедительна; приведенные примеры — лишь частные случаи, и не стоит обобщать; а само исследование грешит серьезнейшими, если не преступными, недочетами. Короче говоря, Луис преисполнился решительности ниспровергнуть наглого автора, причем непринужденно и остроумно. Он начал рыться в книжном шкафу в поисках монографии Траутмена «Лечение ран». Но тут заслышал на лестнице шаги Рейчел.
— Ты спать собираешься, Лу?
— Немного погодя. — Он оглянулся на жену. — Все в порядке?
— Да, дети уже спят.
— Они-то спят, а вот ты почему-то не спишь. — И взглянул на Рейчел пристальнее.
— Не беспокойся за меня, Лу. Я просто сидела и читала.
— Честное слово? Не лукавишь?
— Честное-пречестное, — Рейчел улыбнулась. — Луис, до чего же я тебя люблю!
— И я тебя. — Он снова бросил взгляд на книги, и, конечно же, на самом виду оказался Траутмен! Луис взялся за солидный том.
— Пока вас не было, Чер крысу притащил, — продолжала Рейчел и попыталась беспечно улыбнуться. — Фу, такая мерзость!
— Да, незадача, — сконфуженно пробормотал Луис, боясь тоном выдать свою вину. — Тяжело тебе пришлось?
Рейчел уселась на ступеньки. Во фланелевом розовом халатике, без краски и помады, с собранными в хвостик волосами, она казалась маленькой девочкой.
— Я, конечно, ее выбросила. Но, знаешь, кота мне пришлось шлангом от пылесоса отгонять. Не отходил, понимаешь от… от трупа. Даже рычал на меня. Не шипел, а именно рычал! Такого в жизни не было! Он изменился в последнее время. Как по-твоему, Луис, у него с головой все в порядке?
— Надеюсь, что в порядке, но, если хочешь, свожу его к ветеринару, — деланно спокойно ответил Луис.
— Да, ладно, обойдется. — И с неприкрытым желанием взглянула на мужа. — Может, все-таки пойдем спать? Я понимаю, ты работаешь, но…
— О чем речь! — Луис тут же вскочил на ноги, будто и не делом занимался, а просто валял дурака. Да и впрямь какое ж это дело? Ну, не напишет он язвительного письма, и только. Конечно, завтра его поглотят новые, более важные заботы. А, может, все-таки он покорился жене, потому что чувствует себя виноватым из-за крысы? Из-за «мерзкой», наверняка изодранной Чером в клочья крысы: кишки наружу, голова скорее всего откушена. Да, все-таки из-за вины. В крысе повинен только он. — Конечно, пошли спать! — И выключил свет.
Уже на лестнице он обнял жену… В постели он ласкал ее жарко и страстно, но даже в те минуты прислушивался к стонам ветра за подернутым инеем окном, думал о Чере, некогда дочкином баловне, теперь же — его собственном кресте. Где-то он сейчас? Рыщет, поди, или охотится. Да, твердо мужское сердце, тверже камня, вспомнилось ему. А ветер все стонал, выл, рычал, и где-то совсем недалеко Норма Крандал, некогда вязавшая сыну и дочке одинаковые шапочки, лежит теперь в оцинкованном гробу на каменном постаменте в склепе у Горы Надежды. И белоснежная вата, которую человек из похоронного бюро насовал ей за щеки, сейчас, наверное, уже почернела.
34
Элли исполнилось шесть. Вернулась из школы в тот день в бумажной шапке набекрень, с пачкой своих портретов (ее друзья нарисовали как могли, на лучшем дочка смахивала на довольно-таки приветливое огородное пугало) и сетованиями, как на переменах ей надирали уши. Эпидемия гриппа прошла. Двоих студентов пришлось отослать в медицинский центр в Бангоре, а доктор Шурендра Харду спас жизнь одному первокурснику с расчудесной фамилией Угробилл. Состояние его было плачевным, парня дергали судороги.
Рейчел невинно увлеклась молодым блондином-упаковщиком из большого продовольственного магазина и как-то ночью, мурлыкая, поддразнила Луиса: дескать, у того парня судя по тому, как спереди бугрятся джинсы, о-го-го какие достоинства. Но тут же пошла на попятный: «Наверное, бумага подложена». «А ты пощупай да дерни посильнее, — предложил супруг. — Если заорет, значит, все без обмана». Рейчел смеялась до слез.
Скудные холодные февральские дни сменились слякотными мартовскими: появились лужи, потом гололед, рытвины на дорогах и восхитительные знаки предупреждения. Боль утраты, тоска по жене, резавшие поначалу Джада Крандала ножом, утихли. Психологи утверждают, что по-настоящему горевать человек начинает через три дня после смерти близкого. И душевная боль не отпускает месяц, а то и все полтора. Выходцы из Новой Англии называют это «студеной порой». Но проходит время. Настроение меняется, одно наслаивается на другое, как радуга. Боль светлеет, отходит, сменяется печалью, печаль размывается до воспоминаний. Перемена эта не быстрая, может занять от полугода до трех лет, и все в пределах нормы.
Промелькнула первая стрижка Гейджа. А когда Луис увидел, что отрастающие волосы много темнее прежних, хоть и пошутил вслух, но в душе взгрустнул.
Пришла весна, и бег времени, казалось, приостановился.
35
Последний счастливый день в жизни Луиса Крида пришелся, по его собственному мнению, на 24 марта 1984 года. Незримым лезвием гильотины нависли грядущие беды — оставалось меньше двух месяцев. Но даже и не случись всего ужасного впоследствии, Луис бы навсегда запомнил этот день. Удивительно хороший, добрый день, с утра и до вечера. Таких дней в жизни выпадает немного, не больше месяца наберется, в лучшем случае. Похоже, Господь Бог по безграничной мудрости своей щедрее раздает боль и лишения.
То была суббота. Луис сидел с Гейджем, а жена и Элли уехали за продуктами вместе с Джадом на его старой развалюхе пятьдесят девятого года выпуска. Машина Кридов была в исправности, но очень уж хотелось ублажить старика — такой компании он искренне рад. Рейчел сто раз спросила, справится ли Луис с Гейджем, и сто раз Луис отвечал, что, конечно, справится. Он был рад выпроводить жену. После долгой зимы в четырех стенах ей просто необходимо почаще выбираться из дома. Раньше, бывало, она все время куда-то рвалась, ей не сиделось на месте. Сейчас же, думалось Луису, ее непоседливая натура стреножена, а это до добра не доведет.
Гейдж, поспав после обеда, проснулся часа в два не в духе, начал капризничать. Луис, как умел, старался развлечь сына, но Гейджа ничто не радовало. Но то были еще цветочки. Противный мальчишка еще и обкакался, причем наложив, на удивление, огромную кучу. Но удивился Луис другому: в этой куче обнаружил он синий стеклянный шарик — у Элли таких много. Как только малыш не подавился! Все: стеклянных шариков он больше не увидит. Что бы ни попало к нему в руки, малыш тут же тянул в рот. Спору нет, решение похвальное, но, увы, настроение Гейджа не поправившее.
Луис прислушивался к резкому, по-весеннему порывистому ветру, по небу неслись облака, и соседское поле то высвечивалось лучами солнца, то закрывалось хмурой тенью. Луис вспомнил: месяца полтора назад он купил большой воздушный змей, «ястреб», возвращаясь домой из университета. Нашлась бы только бечева. Есть, вспомнил!
— Гейдж! — позвал он.
Сын отыскал под диваном зеленый карандаш и преспокойно черкал в любимой книжке Элли. ВОТ ИЗ-ЗА ТАКОГО МЕЖДОУСОБНЫЕ ВОЙНЫ И РАЗГОРАЮТСЯ! Луис улыбнулся: что ж, если дочка начнет сокрушаться об испорченной книге, он тут же покажет ей сокровище, найденное в экскрементах Гейджа.
— Чо! — откликнулся смышленый ребенок. Он уже говорил достаточно связно и осмысленно. Почти что гением растет, возгордился Луис.
— Хочешь гулять?
— Хочь гуять! — радостно кивнул малыш. — Хочь гуять! Где тапи, па? — что в переводе с гейджинского языка означало: «Где мои тапочки, папа?»
Луиса часто поражала речь Гейджа, и отнюдь не милым воркованием. Все детишки, по его разумению, говорят точно иностранцы, которые учат чужой язык бестолково, но занятно. Ведь детям даются любые звуки, характерные для любого языка: и французская картавость — камень преткновения для начинающих взрослых студентов; и гортанные всхлипы-всхрипы австралийских аборигенов; и тяжелые, резкие немецкие согласные. Но начинают учить английский, и все их врожденные способности исчезают. И в который уже раз Луис подмечал: в детстве не столько приобретают навыков, сколько теряют.
Нашлись «тапи» Гейджа… конечно же, под диваном. С этим у Луиса было связано еще одно наблюдение: в семьях с малыми детьми все поддиванье обретает сверхъестественную силу, как магнитом притягивает нужные и ненужные предметы: пустые пузырьки, тесемки и застежки от малышовых одежек, детские журналы и книжки, богатые россыпи некогда вкусных кусков и кусочков.
Но куртки Гейджа под диваном не оказалось, она отыскалась на лестнице. Зато шапки с козырьком — как у бейсболистов из команды «Красные гетры» — нигде не найти. А без нее Гейдж отказывался идти гулять. Как ни странно, она висела на месте в шкафу, куда, естественно, Луис заглянул в последнюю очередь.
— Мы куда, па? — Гейдж с готовностью ухватил отца за руку.
— На поле к соседке, миссис Винтон, — объяснил Луис. — Будем змея запускать.
— Змея? — насторожился Гейдж, услышав незнакомое слово.
— Тебе понравится. Погоди-ка минутку.
В гараже Луис взял связку ключей, отпер маленькую кладовку, включил свет, быстро отыскал «ястреба», в коробке, нераспакованного, с ярлыками на крышке. Купил его Луис еще в феврале, когда душа так чаяла надежды.
— Па! — требовательно крикнул Гейдж, что переводилось как: «Чего ты там копаешься, папа?»
— Змея ищу. — Луис вытащил его из коробки, развернул, расправил большие полутораметровые крылья гибкого пластика. Насадил на бледную тощую голую шею «ястреба» маленькую клювастую голову с выпуклыми, налитыми кровью глазами.
— Тица! — закричал Гейдж. — Тица!
— Верно, сынок, это птица, — кивнул Луис, пристегнул к хвосту «ястреба» конец бечевки, ухватил весь моток и, уже выходя, оглянулся и повторил: — Тебе понравится, вот увидишь!
Гейджу и впрямь понравилось.
Они пошли на поле к миссис Винтон, и Луис лихо запустил «ястреба» в ветреное мартовское небо. Последний раз он пускал змея… — не может быть! — двенадцатилетним пареньком. Значит, без малого двадцать лет назад! С ума сойти!
Соседка, миссис Винтон, почти что ровесница Джада (правда, далеко не такая крепкая), жила в кирпичном доме за полем, но выходила редко. К дому подступал лес, в котором таилось Кошачье кладбище, а за ним — могильник индейцев-микмаков.
— Па, змей итит! — крикнул Гейдж.
— Смотри смотри! — радостно засмеялся Луис, так быстро разматывая бечевку, что она обжигала руку. — Каков наш «ястреб», а? Красавец!
— К’асавец! — подхватил сын и тоже засмеялся.
Из-за пухлой весенней тучки выглянуло солнце, и сразу потеплело. Луис и малыш стояли на жухлой, некошеной с лета траве, радуясь переменчивому мартовскому солнышку, любуясь парящим в небе «ястребом»: ветер парусом надувал его крылья и увлекал все выше. Луису, как и в детстве, казалось, что он тоже уносится ввысь, парит над землей, и внизу перед ним расстилается земля, какой ее видят, наверное, даже во сне картографы: белый прямоугольник поля с серыми пятнами прошлогодней травы в проталинах, слева и справа — каменная стена, спереди — черной полоской дорога, за ней долина. Вот что видел «ястреб» зоркими, налитыми кровью глазами. Еще он видел свинцово-серую реку с крапинками льда, а за ней — окрестные городки: Хемпден, Ньюберг, Уинтерпорт, где в доке, наверное, зимует корабль. Еще он видел завод в Бакспорте, над которым клубился дым, а за ним, пожалуй, уже край земли — там о скалистый берег били волны Атлантики.
— Ты посмотри, посмотри, как летит! — кричал Луис.
Гейдж так запрокинул голову, что едва не упал навзничь. Широченная улыбка не сходила с его лица. Он все махал и махал величавому «ястребу», не сводя с него глаз: ветер кружил змея в замысловатом танце, по полю бежала его большая тень. Луис намотал бечевку на кулачок Гейджа, и тот с удивлением смотрел себе на руку, которую тянуло, толкало, тащило вверх.
— Чо! — выразил он свое отношение.
— Теперь тебе вести «ястреба», — пояснил отец. — Твой змей, тебе им и управлять!
— Гейдж уп’авлять? — спросил малыш скорее себя, нежели отца и попробовал дернуть бечевку. Змей послушно кивнул ему с неба. Гейдж дернул посильнее. Змей резко нырнул к земле. Отец и сын рассмеялись. Свободной рукой малыш поймал отцовскую ладонь. Так, рука об руку, они и стояли посреди соседского поля, любуясь «ястребом».
Этой минуты Луису не забыть вовек. Будто вернулось его детство, и он — одно целое с парящим воздушным змеем. Сейчас же он слился с душой сына и смотрел на белый свет глазами малыша: огромный, сияющий мир, огромное, необозримое поле миссис Винтон, огромное, бездонное небо, где в недосягаемой вышине парит змей, а в руке живым нервом трепещет тугая бечевка, а ветер вьется-вьется вокруг него и ерошит волосы.
— Змей итит! — крикнул Гейдж отцу, тот обнял сына, поцеловал в разрумянившуюся щеку.
— Как же я люблю тебя! — не удержался он, впрочем, с глазу на глаз такое признание уместно.
А Гейдж, не подозревавший, что жить ему осталось меньше двух месяцев, смеялся до упаду от радости.
— Змей итит! Па, змей итит!
Они были еще на поле, когда вернулись Рейчел и Элли. Луис очень обрадовался жене и дочке. «Ястреб» парил теперь так высоко, что виделся с земли лишь неясными очертаниями — его отпустили на всю бечевку и вверили Элли. Но бечевка тут же вырвалась из рук, и девочка бросилась ее догонять. Луис покатился со смеху. Элли успела ухватить катушку вовремя: бечева размоталась до конца.
Странно: собралась вся семья, и что-то изменилось. Луис с охотой пошел домой минут через двадцать, когда Рейчел сказала: «Довольно Гейджу на ветру студиться!»
Бечеву смотали, змей, хотя и не хотел покидать небеса, сдался. Луис захватил черного, грозноокого «ястреба» под мышку и посадил в кладовку — жить ему в неволе до следующего полета.
Гейдж проголодался и на ужин съел огромную тарелку запеченных в тесте сосисок с фасолью. Потом Рейчел пошла укладывать его спать, а Луис выговорил дочери, оставшись с нею с глазу на глаз, чтоб не разбрасывала где попало стеклянные шарики. В другой раз Луису, может, пришлось бы и наорать, ибо на критику дочь порой отвечала пренебрежительно, а то и дерзко, ошибки свои она зачастую не признавала, и Луиса это приводило в бешенство. Но в тот день он явно благодушествовал, да и у Элли хватило ума не перечить отцу. Она просто пообещала впредь не раскидывать свои стеклянные драгоценности и пошла вниз: по субботам ей до половины девятого разрешалось смотреть телевизор. ВОТ ОДНОЙ ЗАБОТОЙ МЕНЬШЕ. ТАКОЙ РАЗГОВОР ДОЧКЕ ТОЛЬКО НА ПОЛЬЗУ. Да, не предполагал Луис, что беду принесут не стеклянные шарики, не колючий весенний ветер, а большой грузовик из Оринко и коварное шоссе…
Как и предупреждал Джад, беда может накатить к лету.
Минут через пятнадцать после того, как Рейчел уложила Гейджа, поднялся наверх и Луис. Малыш еще не спал. Он посасывал молоко из бутылочки и задумчиво смотрел в потолок.
Луис приподнял его ножонку, чмокнул в пятку.
— Покойной ночи, Гейдж!
— Змей итит! — откликнулся тот.
— Летел наш змей, ох как красиво летел, верно, — кивнул Луис и вдруг почувствовал, как на глаза навернулись слезы. — Прямо в небо, высоко-высоко!
— Пьямо в небо, соко-соко! — эхом отозвался малыш, перевернулся на бок, закрыл глаза и тут же уснул. Вот так!
Луис, уже выходя, с порога обернулся и поймал взгляд светящихся во тьме шкафчика желто-зеленых глаз. Дверца была приоткрыта. Сердце подпрыгнуло к самому горлу, губы брезгливо дернулись. Он распахнул дверцы шкафа.
ЭТО ЗЕЛЬДА ТАМ ПРИТАИЛАСЬ, И ЧЕРНЫЙ ЯЗЫК ВЫВАЛИЛСЯ ИЗО РТА.
Конечно, это оказался всего лишь кот. Увидев Луиса, он выгнул спину дугой, точь-в-точь, как черный кот с открытки, посвященной Ведьмину дню. Чер грозно зашипел, ощерился. Зубы белые, острые как иглы.
— Пшел вон! — шепотом приказал Луис.
Кот не шевельнулся, лишь снова зашипел.
— Пшел вон, говорю! — Он схватил первую попавшую под руку игрушку Гейджа — бордовый пластмассовый паровоз, казавшийся кровавым в неярком свете, — замахнулся, но Чер и не думал двигаться. Лишь отчаянно зашипел.
Не раздумывая, Луис запустил паровозом в кота, не на шутку рассердившись и испугавшись: вдруг кот останется, не убежит, затаится в темном чреве шкафа.
Паровозик угодил Черу прямо в лоб. Кот противно мяукнул, ударился бежать, явив на ходу уже привычную неуклюжесть: ткнулся в дверь, шарахнулся в сторону, едва не упал.
Гейдж заворочался, что-то пробормотал, перевернулся на спину и затих. Луис почувствовал дурноту. На лбу капельками проступил пот.