Я уже во второй раз оказался в больнице, но впечатление было по-прежнему ошеломляющим. Мы словно попали в храм белизны. Повсюду сновали маги в белых одеяниях и юные жрицы в безупречно выглаженных халатиках прямо на голое тело.
Все вокруг двигалось, словно подчиняясь законам древнего священного танца. Санитары перекладывали жертвенных животных, обмотанных бинтами, на замызганные каталки. Юные жрицы доставляли их в облицованные кафелем залы, где верховные жрецы в хирургических масках и прозрачных перчатках копались в их кишках, как авгуры-прорицатели. Можно было подумать, что пациенты являлись сюда, чтобы узнать судьбу.
Вот поэтому я и выбрал потом профессию, связанную с медициной. Запах эфира, медсестры, белые одежды, возможность в свое удовольствие покопаться в кишках современников — все это действительно увлекает. Вот где чертоги истинной власти! И я тоже захотел стать белым жрецом.
В приятном возбуждении, словно гангстер, наконец-то попавший в хранилище банка, Рауль прошептал:
— Тсс… Вот оно!
Мы вошли в застекленную дверь.
И чуть не выскочили обратно. Большинство пациентов службы сопровождения умирающих действительно были больны. Справа от нас беззубый старик с разинутым ртом издавал зловоние метров на десять от себя. Еще ближе какое-то истощенное существо неопределенного пола не мигая смотрело на коричневое пятно на потолке. Из носа у него текла прозрачная слизь. Слева — лысая дама с одной-единственной прядью светлых волос на голове и морщинистым лицом. Левой рукой она пыталась сдержать непрерывно дрожавшую правую. Это ей никак не удавалось, и она ругала мятежную конечность, но из-за разболтанной вставной челюсти ни слова нельзя было разобрать.
Смерть, не в обиду Раулю будет сказано, это вовсе не боги, богини или реки, полные рептилий. Смерть — это медленный распад человека.
Правы, ох правы были мои родители: смерть страшна. Я бы немедленно бросился наутек, если бы не Рауль, потащивший меня к почти лысой даме.
— Извините, что беспокоим, мадам…
— Зд-ддравств-в-уйте, — запинаясь, сказала она голосом, дрожавшим сильнее, чем ее тело.
— Мы — студенты из школы журналистики и хотели бы взять у вас интервью.
— П-по… почему у меня? — с трудом произнесла она.
— Потому что ваш случай нас заинтересовал.
— Нет… во мне… ничего… интересного. У… уходите!
От истекающего слизью существа мы никакой реакции так и не дождались. Тогда мы направились к вонючему старичку, который принял нас за пару карманных воришек. Он засуетился, будто его оторвали от крайне важного дела.
— А? Что? Чего вы хотите?
Рауль повторил:
— Мы учимся в школе журналистики и готовим репортаж о лицах, переживших кому.
Старичок сел в кровати и горделиво выпрямился:
— Ясное дело, я пережил кому. Пять часов в коме, и, смотрите-ка, я все еще здесь!
Глаза Рауля вспыхнули.
— Ну и как там? — спросил он, словно разговаривал с туристом, приехавшим из Китая.
Старичок ошалело уставился на него:
— Что вы имеете в виду?
— Ну, что вы пережили, пока были в коме?
Видно было, что собеседник Рауля не понимал, куда тот клонит.
— Да я же говорю, я пять часов провел в коме. Кома, понимаете? Это именно когда ничего не чувствуешь.
Рауль не сдавался:
— У вас не было галлюцинаций? Вы не припоминаете света, ярких красок, чего-нибудь еще?
Умирающий вышел из себя:
— Кома — это вам не кино! Начнем с того, что человек очень болен. Он приходит в себя, и у него все тело ломит. Тут не до гулянок. А вы в какую газету пишете?
Вдруг откуда-то выскочил санитар и тут же разорался:
— Это что такое? Сколько можно беспокоить моих больных? Кто разрешил войти? Вы что, читать не умеете? Не видели: «Посторонним вход воспрещен»?
— Вместе против дураков! — выкрикнул Рауль.
Мы бросились наутек. И конечно, заблудились в лабиринте кафельных коридоров. Мы промчались через палату для больных с ожогами третьей степени, через отделение, полное инвалидов в колясках, а оттуда попали прямо туда, куда ходить не следует. В морг.
Обнаженные трупы рядами лежали на дюжине хромированных поддонов. На их лицах застыли гримасы предсмертных мучений. У некоторых глаза еще были открыты.
Молоденький студент, вооруженный клещами, снимал с мертвых рук обручальные кольца. У одной женщины палец опух, и кольцо никак не слезало. Студент зажал ее палец клещами, чик — и палец шмякнулся на пол.
Я тут же упал в обморок. Рауль вытащил меня наружу. Мы оба были без сил.
Мой друг оказался неправ. Правы были мои родители. Смерть омерзительна. На нее нельзя смотреть, к ней нельзя приближаться, о ней не следует говорить и даже думать.
25. Лапландская мифология
Для лапландцев жизнь — это губчатая масса, покрывающая скелет. Душа находится в костях скелета.
Поймав рыбу, осторожно отделяют мясо, стараясь не повредить ни одной косточки. Потом бросают рыбий скелет в то же самое место, где выловили рыбу. Лапландцы убеждены, что природа заставит скелет обрасти новым мясом, рыба оживет и через несколько дней, недель или месяцев на этом же месте их будет поджидать свежая добыча.
Плоть всего лишь украшение, а вот кости — истинное вместилище души. Так же думают монголы и якуты, которые собирают из костей скелеты убитых ими медведей. Чтобы не повредить хрупкие кости черепа, у этих народов запрещено есть мозги, хотя это и деликатес.
Отрывок из работы Фрэнсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»26. Расставание
Некоторое время спустя после нашей вылазки в больницу Святого Людовика мать Рауля решила переехать в провинцию. Много лет утекло, прежде чем мы встретились вновь.
Мой отец умер в тот же год от рака легких. Десятифранковые сигары сделали свое дело. Шпинат, спаржа и анчоусы: я пролил реки слез на похоронах, но никто не обратил на это внимания.
Вернувшись с кладбища, мать превратилась в тирана, настоящую мегеру. Она лезла во все мои дела, за всем следила и диктовала, как мне жить. Без всякого стеснения она рылась в моих вещах и нашла дневник, который я надежно, как мне казалось, спрятал под матрасом. Самые замечательные пассажи она тут же зачитала вслух моему брату Конраду, который был в полном восторге, видя мое унижение.
Я не сразу оправился после такой травмы. Дневник всегда был моим другом, которому я поверял свои мысли, не боясь осуждения. А теперь этот друг меня предал, хотя не его была в том вина.
Конрад язвительно комментировал:
— Ого, а я и не знал, что ты втюрился в Беатриску. С ее-то патлами и прыщами! Ну ты, братец, даешь.
Я делал вид, что мне все равно, но мать прекрасно знала, что лишила меня товарища. Она хотела, чтобы у меня не было друзей. Чтобы не было даже любимых вещей. Она считала, что ее одной достаточно для удовлетворения всех моих потребностей в общении с внешним миром.
— Ты мне все рассказывай, — говорила она. — Я сберегу твои секреты, буду молчать как могила. А эта твоя тетрадка… Ну и что, что мы ее нашли. Хорошо еще, что она не попала в чужие руки!
Я не стал с ней спорить. Не возразил, что, кроме нее, никто не копался под моим матрасом.
Отомстить Конраду, отыскав его дневник, было невозможно. Он его не вел. Не имел на это причин. Ему нечего было сказать ни себе, ни другим. Он был счастлив, проживая жизнь и не пытаясь ее понять.
После потери дневника, которому я изливал душу, отсутствие Рауля стало еще ощутимее. Никто в лицее не питал ни малейшего интереса к античной мифологии. Для моих одноклассников в слове «смерть» не было никакой магии, и, когда я заговаривал о мертвых, они норовили стукнуть меня по макушке: «У тебя шарики за ролики заехали, старик. Пора к психиатру!»
— Ты еще молод, чтобы увлекаться смертью, — убеждала меня Беатриса. — Подожди лет шестьдесят. Сейчас слишком рано.
Я тут же ответил:
— Давай тогда о сексе! Это молодежная тема, или как?
Беатриса подскочила на месте. Я попробовал разрядить обстановку:
— Всю жизнь мечтаю на тебе жениться!..
Беатриса бросилась прочь. Говорят, она обозвала меня сексуальным маньяком и распустила слухи, что я пытался ее изнасиловать. А еще я убийца-рецидивист. Ну конечно, как же еще объяснить мой интерес к смерти?
Ни дневника, ни друга, ни подружки, ничего, что связывало бы меня с семьей. Жизнь была отчаянно скучна. Рауль мне не писал. Я был один на этой планете.
К счастью, Рауль оставил мне книги. Он не обманул: книги — это друзья, которые никогда не предадут. Они знали об античной мифологии все. Не боялись говорить о смерти и мертвецах.
Но всякий раз, когда мои глаза видели слово «смерть», я вспоминал Рауля. Я знал, что после смерти отца у него появилась навязчивая идея. Он хотел узнать, что же такое его Разорбак-старший понял перед смертью. Мой отец говорил мне: «Не делай глупостей. Посмотри направо, вон твоя мать. Опасайся тех, кто прикидывается, что желает тебе добра. Бери пример с Конрада. Ты что, не знаешь, как себя ведут за столом? Для этого есть салфетка. Продолжай в том же духе, и ты у меня получишь. Принеси коробку с сигарами. Не копайся в носу. Не ковыряй в зубах проездным билетом. Спрячь деньги получше. Опять читаешь? Иди лучше помоги матери со стола убрать».
Великолепное духовное наследие. Мерси, пап.
Рауль был не прав, так увлекшись смертью. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: смерть — это просто конец жизни. Точка в конце предложения. Фильм, который исчезнет, если выключить телевизор.
И все же мне все чаще и чаще снилось, как я лечу и там, в вышине, опять встречаю женщину в белом платье. Об этом кошмаре я в дневнике не писал.
27. Индийская мифология
Те, кто знает, и те, кто ведает, что в том лесу вера есть истина, входят в пламя, из пламени — в день, изо дня — в две светлые недели, из двух недель — в шесть месяцев, когда солнце клонится к северу, из этих месяцев — в мир богов, из мира богов — в солнце, из солнца — в страну молний. Когда они достигают страны молний, божественный дух переносит их в миры Брахмана: непостижимо далеко живут они там. В этих мирах находится точка возвращения на землю.
«Брихадраньяка Упанишада». Отрывок из работы Фрэнсиса Разорбака «Эта неизвестная смерть»28. Возвращение Рауля
Мне было восемнадцать, когда я решил, что стану врачом. Я поступил в институт и — как знать, было ли это случайностью? — выбрал анестезию и реанимацию.
Я попал в святая святых храма. Я отвечал за людей, желавших выжить. Не буду отрицать, что еще я хотел оказаться поближе к юным жрицам, которые, говорят, ничего не носят под белыми халатами. Но скоро я убедился, что это миф. Медсестры часто носили маечки.
Мне было тридцать два, когда Рауль без предупреждения снова ворвался в мою жизнь. Он позвонил и назначил встречу — разумеется, на кладбище Пер-Лашез.
Он оказался еще выше и худее, чем я его помнил. Он вернулся в Париж. Я был очень польщен, что после столь долгих лет отсутствия он первым делом вспомнил обо мне.
У него хватило такта не заговорить о смерти в первую же минуту. Мы оба выросли и уже не хохотали надо всем подряд. Игры в слова и каламбуры остались в прошлом.
Рауль стал профессором и работал в Национальном центре научных исследований. Он начал почему-то вспоминать своих подруг. Женщины появлялись в его жизни ненадолго. Они не понимали Рауля. Считали его странным. Он ругался:
— Почему самые красивые всегда самые тупые?
— Знакомился бы тогда с уродинами! — ответил я.
Раньше мы бы смеялись как ненормальные, но детство уже прошло. Он слабо улыбнулся.
— Ну а тебе, Мишель, везет?
— Да не то чтобы…
Он треснул меня по спине.
— Слишком застенчивый, да?
— Слишком романтичный, пожалуй. Иногда мне кажется, что где-то есть очаровательная принцесса и она ждет меня. Только меня.
— Веришь в Спящую красавицу? Но если вдруг повезет с какой-нибудь девчонкой, ты обманешь свою принцессу.
— Вот-вот. Это я и чувствую всякий раз.
Паучьи руки Рауля порхали вокруг меня, словно создавали защитное поле. Как мог я так долго жить вдали от него и его сумасшествия?
— Э-эх… — вздохнул он. — Наивный ты романтик, Мишель. Этот мир слишком груб для мечтателей вроде тебя. Тебе надо вооружиться для борьбы.
Вспомнили мы и нашу стычку с сатанистами. Потом Рауль рассказал мне о своих исследованиях. Он занимался анабиозом сурков. Сурки, как и многие другие животные, замедляя частоту сокращения сердца на 90 %, способны в течение трех месяцев не дышать и обходиться без еды и сна. Рауль проникал все глубже в загадочную природу этого явления. Изучая сон, он хотел приблизиться к границам смерти.
Чтобы вызвать еще более глубокий искусственный анабиоз у сурков, достаточно было погрузить их в ванну, охлажденную до нуля градусов. Температура тела животных падала очень быстро, частота сердечных сокращений снижалась до полной остановки, но животные не умирали. И через полчаса их можно было оживить, просто растирая.
Я подозревал, что мой друг называет анабиозом то, что мы, медики, называем комой. И все же его эксперименты увенчались успехом, а на международных конференциях кое-кто назвал его «реаниматором мороженых сурков».
Не откладывая в долгий ящик я спросил, не нашел ли он еще каких-нибудь древних текстов о загробном мире. Рауль тут же оживился. Он и не надеялся, что я так скоро перейду к интересовавшей его теме.
— Греки! — жадно воскликнул он. — Древние греки верили, что Вселенная круглая и концентричная. Каждый мир содержит в себе мир поменьше, потом еще меньше и еще, как круги на мишенях для стрельбы. В самом центре находится греческий мир, где живут люди.
Рауля понесло.
— Там, в самом центре, — греки. Это первый мир. Его окружает мир варваров, второй по счету, а его, в свою очередь, объемлет третий мир, мир чудовищ, в котором живут и жуткие твари из Terra Borealis[8].
Я подсчитал:
— Люди, варвары, чудовища — всего три мира, так?
— Нет, не так, — живо поправил меня Рауль, — намного больше. За миром чудовищ начинается море. Там находится остров Вечного Счастья, рай, где обитают бессмертные. Есть там и остров Снов, который пересекает река. Вместо воды в ней течет ночная тьма, и вся она покрыта цветами лотоса. Посреди острова стоит город с четырьмя воротами. Через одну пару ворот проходят кошмары, а другая распахивается для приятных сновидений. Гипнос, бог сна, управляет всеми четырьмя.
— Ну да!
— За морем, — продолжал Рауль, — есть еще одна земля. Это побережье Континента Мертвых. Деревья там родят только сухие плоды. Именно на эту землю, словно суда на мель, выбрасывает всех и вся, и именно там все завершается.
Стояла тишина, в которой передо мной проплывали видения рая и ада. Тут Рауль вдруг начал расспрашивать о моей работе. Он хотел знать, какие я, анестезиолог-реаниматор, использую препараты. Может быть, это пригодится ему в экспериментах с сурками.
29. Мнение доктора Пэнсона
А. Виды комы
По словам моего друга, доктора Мишеля Пэнсона, в настоящее время признано существование трех видов комы:
1) Псевдокома. Сознание отсутствует, но пациент реагирует на внешние раздражители. Может продолжаться от тридцати секунд до трех часов.
2) Пациент не реагирует на внешние раздражители, например щипки или уколы. Может продолжаться до одной недели.
3) Глубокая кома. Прекращение всех видов деятельности. Начало разрушения головного мозга. Судороги верхних конечностей. Сердечные сокращения становятся нерегулярными (дефибрилляция). Согласно Мишелю, выход из этой комы невозможен.
Б. Внешние симптомы
1) Мидриаз (полное расширение зрачка).
2) Паралич.
3) Искривление рта.
В. Как вывести пациента из комы
Методы, используемые Мишелем:
1) Массаж сердца.
2) Восстановление проходимости верхних дыхательных путей.
3) Электрошок силой от 200 до 300 джоулей.
4) Инъекции адреналина в сердечную мышцу.
Г. Как вызвать кому
Препараты, используемые Мишелем:
1) Физиологический раствор.
2) Тиопентал (предотвращает возбуждение при выходе из комы), пропофол (быстрое засыпание, пробуждение без негативных последствий).
3) Дроперидол (менее сильный эффект, транзиторная аналгезия, головокружение после пробуждения длительностью до часа, риск прекращения кардиореспираторной активности). Дозировка согласно весу пациента.
4) Хлорид калия (провоцирует кардиальные нарушения и фибрилляцию желудочков).
Д. Частота сердечных сокращений у человека
Норма: от 65 до 80 ударов в минуту,
самая низкая: 40 ударов в минуту.
Некоторые йоги добивались 38 ударов в минуту, но это, скорее, исключительные случаи.
Абсолютный минимум: менее 40 ударов в минуту, наблюдается снижение скорости расхода церебральной жидкости, риск наступления обморока (кратковременная потеря сознания на срок не более двух минут). Как правило, субъект ничего не помнит о случившемся.
Максимум: 200 ударов в минуту минус возраст человека.
Рауль Разорбак. «Рабочий дневник танатонавтических исследований»30. Учебник истории
Танатонавтика возникла случайно. Большинство историков датируют ее появление днем покушения на президента Люсиндера.
Учебник истории, вводный курс для 2 класса31. Президент Люсиндер
Стоя в черном лимузине, президент Люсиндер улыбался, приветствовал толпу и мучился от боли. Ноготь большого пальца на ноге врос в самое мясо. Не утешала даже мысль, что сам Юлий Цезарь во время грандиозных военных триумфов страдал от подобных превратностей судьбы. А Александр Великий со своим сифилисом? К тому же в ту эпоху никто не знал, как все это лечить…