– Марина! Где вы? Марина! – послышался голос из-за полуоткрытой двери.
– Сейчас иду!
Она вскочила, постояла немного в раздумье. То, что сказала Нонна, показалось ей значительным и романтичным. Она решила помочь соотечественнице.
– Знаете что?.. – понижая голос, сказала она. – Не выдавайте меня… Поезжайте на виллу посла, поговорите с его женой. Это умная и добрая женщина. Я убеждена, она вам поможет. Подскажет, как быть.
– А где эта вилла? Как мне добраться туда?
Нонна вспомнила, что даже кошелек с марками оставила в Мюнхене, во всем полагаясь на тетю Таню.
– Подождите меня минутку.
Девушка, стуча каблучками, исчезла за дверью.
Вскоре она так же стремительно вышла и молча пальцем поманила Нонну. Обе почти бегом спустились по лестнице.
В вестибюле стоял мужчина в кожаном пальто, без головного убора.
– Федя, вот эту девушку, пожалуйста, захвати с собой на виллу посла, – сказала Марина. – Да помоги ей пройти к… – Нонна не расслышала имени и отчества жены посла. – Она по-немецки не знает. Учти!
Через минуту машина мчала Нонну к загородной вилле посла.
Жена посла оказалась дома. Она приняла Нонну приветливо, сразу угадав, что какие-то исключительные обстоятельства привели эту девушку к ней.
Она провела гостью в просторный зал. Застекленная стена и дверь отделяли его от веранды, каменные ступени которой спускались прямо в парк, большой, но по-весеннему голый.
Сначала Нонна пила кофе со свежими, еще теплыми слоеными пирожками и конфетами «Мишка». И через полчаса она с девичьей непосредственностью уже была влюблена в приветливую, гостеприимную русскую женщину.
Нонна про себя отметила, что жена посла хоть и не молода, но покоряюще женственна, а ее густые каштановые волосы одного цвета с умными, внимательными глазами.
Хозяйка дома заметила, что, несмотря на волнение, ее гостья с юношеским любопытством разглядывает все кругом.
«Девушке нравится моя прическа, – подумала жена посла. – И это новое платье, сшитое по самой последней моде… Но она не представляет себе, как трудно быть «при параде» с утра до позднего вечера. И нет ни одного дня отдыха от этих модных причесок и платьев, и от чопорных, ничего не значащих улыбок, и от бесед на приемах, которые со стороны кажутся светскими, пустопорожними, не требующими душевного напряжения».
Она чувствовала расположение к этой девушке. Улыбалась ей, потому что хотела улыбаться, говорила с ней, потому что ей хотелось говорить, потому что ее интересовало, кто она, что думает и зачем пришла к ней.
В Москве, в университете, у нее училась дочь. Она приезжала сюда на каникулы и только вчера улетела вместе с отцом. Нонна чем-то напоминала дочку, о которой мать тосковала и беспокоилась, год за годом неся свой трудный долг перед родиной на чужой земле.
Она изумилась, когда Нонна, с восхищением оглядев все вокруг, будто прочитала ее мысли и спросила:
– Вам тут, наверное, очень трудно?
– Очень, – грустно созналась она.
Это признание настроило Нонну на откровенность, и она стала рассказывать о себе все как есть: обо всех невзгодах, об Алеше, о подарке Курта, о предложении тетки остаться в Мюнхене, об обещанном ей наследстве. Она рассказала о будущем фильме «Марфа Миронова» и о странном сценарии, содержание которого не может пересказать режиссер…
Жена посла слушала опустив голову, чтобы взглядом не смущать собеседницу.
Нонна замолчала и с волнением, подавшись вперед, ждала ответа на свою исповедь.
Ответ последовал. Он был сказан твердо и четко. Чем-то даже напоминал приказ:
– Вы должны уехать домой. Думаю, что в Мюнхен вам возвращаться незачем. Поезд утром. Билет мы оформим. Переночуете в Бонне. Мосье Морте в вас заинтересован. Будьте спокойны: он договорится и с вами и с вашим училищем без Курта Брауна и без фрау Татьяны. Думаю, что сценария еще и в помине нет. Все это только что предложил французу Браун или ваша тетя. И надо сказать – предложение их удачно. Пусть будет такая картина… Это же интересно! Они, я думаю, дали Мортье деньги. Но вы для него и без денег клад – сенсация. Не волнуйтесь: если фильм будет сниматься, Мортье вас разыщет. Живая внучка знаменитости!
Она помолчала немного, будто рассуждая сама с собой. А потом продолжала:
– Ваша тетка и ее компаньон хотят, чтобы вы не вернулись на родину. Все пущено в ход: деньги, любовь… Испытывают и ваше тщеславие. Возможно, что фрау Татьяной руководит ее одиночество. А Курт Браун, я думаю, видит в вас выгодную невесту. С вами перешли бы в его руки все капиталы фрау Татьяны. Хотя, может быть, одновременно он и покорен вами. В вас ведь влюбиться совсем не трудно. Если вы сейчас явитесь в Мюнхен и скажете, что посольство вам отказало, будут приняты новые меры, самые неожиданные и, быть может, опасные.
Она встала и пригласила Нонну следовать за собой.
Они прошли по коридору в небольшую комнату с секретером, книжным шкафом и креслами.
Так же молча она указала Нонне на кресло, а сама подошла к телефону, стоявшему на круглом столике, сняла трубку.
– Степан Николаевич, вы у себя? Я сейчас подъеду к вам с русской девушкой. Она приехала в Мюнхен по приглашению своей тетки и попала в весьма сложное положение. Спасибо.
Она положила трубку и сказала:
– Ну, девочка, поехали завершать этот мюнхенский приключенческий фильм.
Он был завершен на следующий день утром.
Шофер дядя Федя привез к поезду чемодан Нонны, который был доставлен из Мюнхена. Он вручил ей отчаянное письмо тети Тани: «Сердце мое не зря было полно ужасных предчувствий, когда я оставляла тебя одну в этом посольстве. Но я не думала, что ты будешь арестована и немедленно выслана обратно, в Россию. Я горюю. Рыдаю! Курт в отчаянии».
Нонна невольно улыбнулась, читая эти высокопарные строки.
Тревога оставила ее, как только в поезд вошли пограничники Германской Демократической Республики.
Она залезла на свою верхнюю полку и заснула так крепко, как ни разу не спала в Мюнхене.
На другой день совсем исчезли усталость и напряжение. Поезд мчался по родной земле. В купе она была одна. Ей и хотелось побыть одной. Она сидела у столика, отодвинув белые занавески, смотрела и думала, смотрела и думала…
Иногда ей казалось, что все это было не на самом деле, а случилось во сне. Но о том, что это был все же не сон, а действительность, напоминала роскошная голубая шубка, висевшая в углу, и браслет на руке.
Вчера, когда шофер Федя привез на вокзал чемодан и ее старую шубу в целлофановом мешке, она решила снять с себя подарки, положить их в целлофановый мешок и отправить обратно в Мюнхен. Но неожиданно ей стало жаль расставаться с чудесными подарками… она оставила их.
Иногда ей становилось немного стыдно перед собой за такой компромисс. Но она убеждала себя, что любая девушка поступила бы точно так же.
23
В Москву поезд пришел утром. Нонна стояла у окна в коридоре, в своей старой шубке и старой шапочке. Когда поезд на полном ходу еще проходил мимо пустых перронов подмосковных станций, волнение охватило Нонну: знакомые места – тут она бывала в летние дни, отдыхала в пионерском лагере…
Мужской голос в радиоприемнике торжественно объявил: «Поезд подходит к столице нашей Родины – Москве». Вагон заполнила с детства знакомая песня «Широка страна моя родная…».
У Нонны защипало в носу. Она с трудом удержала слезы, которые могли размазать тушь на ресницах, и в этот момент увидела за окном Алешу, Соню и Антона.
Она удивилась, что они все такие же. Казалось, с момента разлуки прошли долгие годы.
Алеша принял Нонну в объятия прямо с верхней ступеньки вагона, вместе с чемоданом. И расцеловал ее при всех, счастливую, раскрасневшуюся и пораженную этой его первой нежностью.
Соня с Антоном на некоторое время отступили, а потом тоже обрушились на Нонну с объятиями, поцелуями и расспросами.
Антон сразу же сообщил, что Люся снимается в роли Неточки Незвановой и поэтому не приехала на вокзал. А на восемь вечера он назначил репетицию «Дня и ночи».
С вокзала вся компания поехала к Нонне.
Бабушка соскучилась по внучке и с нетерпением ожидала ее, даже принарядилась к ее приезду в черное платье с высоким воротником, отделанным белым рюшем. Сидя в своем удобном кресле, она подставила Нонне для поцелуя щеку. И когда та передала ей привет от фрау Татьяны, сказала:
– Мерси. Передай ей сердечный привет при случае.
Компаньонка, тоже принарядившаяся в честь возвращения Нонны, так и вилась вокруг девушки, ожидая подарка, о котором та совершенно забыла, находясь в Мюнхене.
Алеша извлек из кармана пальто бутылку шампанского. Пробка выстрелила, к восторгу присутствующих, ударилась в потолок, в бокалах поднялась пена.
– За возвращение домой! – провозгласил Алеша.
– А могла бы и не вернуться… – сказала Нонна, этой фразой и волнением своим вызывая изумление друзей.
– За возвращение домой! – провозгласил Алеша.
– А могла бы и не вернуться… – сказала Нонна, этой фразой и волнением своим вызывая изумление друзей.
Она отодвинула бокал и стала рассказывать обо всем, что произошло с ней в Мюнхене, предвидя гнев и волнение Алеши и Антона. А Соня… Она знала, что Соня скажет или подумает: «Ну и дура! Отказалась от наследства, от возможности жить за границей! Форменная дура!»
Действительно, Алеша и Антон разволновались. Они то и дело перебивали Нонну вопросами и восклицаниями. А Соня слушала молча, опустив голову. Нонна ее не узнавала.
Нонна не скрыла и того, что пожалела вернуть в Мюнхен подарки фрау Вейсенбергер и Курта Брауна.
В подтверждение своих слов она приподняла рукав шерстяной кофточки, сняла браслет и протянула его Алеше. Но тот отдернул руку и не притронулся к драгоценной змейке, точно она могла выпустить жало.
Антон ваял браслет и с интересом оглядел его. Подержала его и Соня, вспоминая о своем бриллиантовом кольце и со вздохом положила браслет на стол.
Алеша, добрый Алеша, стукнул кулаком по столу и решительно произнес:
– Чтобы я никогда не видел его у тебя на руке!
– Хочешь, я сейчас же его выброшу в форточку? – с радостью предложила Нонна.
– Дура! – остановила ее Соня. – Ты лучше отнеси ювелиру!
– Верно! – согласился Антон. – А деньги пожертвуй в фонд «Дня и ночи». Мы такие декорации отхватим – закачаешься!
Нонна взглянула на Алешу.
– Как хотите, – сказал он, – но чтобы на руке у тебя его не было.
Нонна была счастлива. Алеша целовал ее на вокзале, он ревновал ее к Курту и даже к его подарку. А на подарки фрау Татьяны не обратил никакого внимания.
Вечером на большой сцене шла репетиция. Алеша был в зале. Смотреть пришли многие студенты. Они наслышались от всезнающей нянечки Матильды (она была прежде Матреной), тридцать лет работающей в гардеробе училища, что спектакль получается удачным, и сама Александра Антоновна просидела почти до утра на репетиции, а потом сказала, что все идет хорошо.
24
Незаметно пролетела весна. Началась горячая пора экзаменов.
Алеша не знал, что судьба его предрешена. Его оставляли при кафедре невропатологии.
Правда, однажды ректор его спросил:
– Увлекаетесь гомеопатией?
– Увлекаюсь, – ответил Алеша.
– Пустяки! Романтика молодости и влияние деда. Это пройдет. – Он усмехнулся самоуверенной покровительственной усмешкой старшего, никогда не ошибающегося в своих воспитанниках.
Но на этот раз он ошибся. Алеша отказался от выгодного предложения и, к всеобщему изумлению, просил направить его в любое село, но обязательно Томской области. Свое желание он мотивировать отказался. Не хотел раньше времени выдавать свои мечты, связанные со свет-травой, цветущей под сибирским солнцем и, как чудесно говорилось в легенде, видимой только тому, кто искал ее с чистым сердцем, с мечтой принести человеку счастье.
Сердце Алеши было чистым, и во имя человеческого счастья он готов был отдать свою молодую жизнь. Потому, вероятно, он и верил в удачу. Уверенность его рождало еще и то, что с тех пор, как Антон начал лечиться свет-травой, здоровье его стало заметно улучшаться.
Алеша шел на свидание с Нонной. Он взглянул на часы и испугался: «Наверно, уже десять минут она ждет меня у кассы кинотеатра».
Нонна действительно ждала. Ждала и нервничала. Она хотела уйти и наказать Алешу.
Она старалась выглядеть спокойной и даже веселой.
– Не меня ли ожидаете, девушка? – спросил игриво молодой человек жгучего восточного типа.
«Вот и пойду в кино с этим красавцем!» – подумала Нонна. Но тем не менее повернулась к нему спиной и в этот момент увидела Алешу. Он бежал, натыкаясь на встречных, и, наверно, видел, как приставал к ней красивый парень.
«Это хорошо: пусть видит!» – подумала Нонна.
Алеша остановился подле нее взволнованный и виноватый.
– Прости… – начал он.
И Нонна сразу простила, не сдержалась, бросилась к нему и прошептала:
– Милый, милый… Все равно я люблю тебя! Всякого люблю…
Алеша растерялся.
В это время окончился сеанс и из кинотеатра повалил народ.
– Нашли где обниматься, – сказала полная пожилая женщина, сердито проходя мимо. – Ну и молодежь пошла – ни стыда, ни совести!
После кино, взявшись за руки, они бродили по Москве, выбирая самые темные, самые безлюдные переулки.
И вдруг Алеша вспомнил, что он еще ничего не сказал Нонне о своих планах на будущее. Он вдруг подумал о том, что, уезжая в сибирское село, потеряет Нонну: ей-то в селе делать нечего…
– Ты приедешь ко мне на каникулы. А я приеду сюда в отпуск, – так он закончил свое признание.
– Да, я приеду к тебе на каникулы… А ты – в отпуск… – повторила она, – а там… там будет видно… – но голос ее падал и падал. На душе становилось горько, и вечер уже не казался ей таким радостным.
Наступил день отъезда Алеши. Накануне, сдерживая рыдания, Нонна обещала прийти на вокзал, приехать к нему зимой на каникулы и в то же время с ужасом чувствовала, понимала, что дороги их разошлись навсегда.
Слово она сдержала и пришла на вокзал раньше всех. Спряталась за колонну…
Сквозь слезы, затуманившие глаза, она увидела его еще раз, когда поезд медленно тронулся и пошел, набирая скорость.
Его взгляд, напряженный, взволнованный, блуждал по перрону. Он искал ее… Но она не вышла из-за колонны: она не могла с ним прощаться.
25
Незаметно прошел еще год. Незаметно… Но сколько было пережито за это время, сколько дел было сделано, сколько судеб сложилось, и счастливых, и горьких, за этот год.
Осуществилась мечта Антона. Спектакль «День и ночь» получил отличную оценку и был принят как самостоятельный дипломный спектакль выпускного курса.
В училище это было событием. Но Антону оно не принесло большой радости.
Он затевал спектакль ради Люси, но ей «День и ночь» был уже не нужен: фильм «Неточка Незванова» шел всюду с большим успехом.
Нонна на зимние каникулы к Алеше не поехала. Он в это время был в Томске на курсах по повышению квалификации. Письма он ей писал нежные. Обещал обязательно быть на ее первом дипломном спектакле. Обещал, но не приехал. Впрочем, может быть, она от волнения не разглядела его в крошечную дырочку занавеса. Но как бы то ни было – спектакль начался…
Занавес дрогнул и пополз в разные стороны. За кулисами Люся, и Нонна обменялись тревожными взглядами.
«Интересно, – думала Люся, – у тех актеров, которые играют по двадцать лет, вот так же перед выходом от волнения болит живот и стучит сердце?..»
Нонна не задавала себе такого вопроса. Она знала, что знаменитая Марфа Миронова перед выходом на сцену всегда волновалась, как школьница. Однажды в минуту просветления бабушка сказала ей: «Трудную профессию выбираешь. Вечное волнение! Всегда надо быть в форме, хоть через силу… Ни болезни, ни настроение здесь не в счет! А балерины… балерины – это ломовые лошади».
После спектакля за кулисами толкались однокурсники. Шумно поздравляли актеров – одни от души, другие сквозь зубы, с завистью. Кто-то передал Нонне письмо, запечатанное в ненадписанном конверте.
Она схватила его, думая, что это весточка из зала. От него, от Алеши… Убежала в уборную, разорвала конверт. Почерк был незнакомый. Подпись: «Марина». Вот что было в письме:
Нонна! Совершенно случайно я оказалась на вашем дипломном, спектакле. Я та самая Марина из советского посольства в Бонне, которая отправила вас на виллу к жене посла. Повидать вас после спектакля я не успею: спешу на поезд. Отпуск закончился, и я опять отправляюсь в Бонн.
Мне вот о чем хочется рассказать вам…
Ваша тетка умерла. Все ее магазины и типографии каким-то образом перешли в руки Курта Брауна. В Париже ни о каком фильме про Марфу Миронову никто ничего не знает. Видимо, после вашего отъезда создавать этот фильм передумали. Вот и все. Вы хорошо играли. Счастливого вам будущего!
Марина.
Не снимая грима, Нонна сидела в уборной перед зеркалом.
Уж давно смолк шум в зрительном зале. И за кулисами было тихо.
Перед ней лежало письмо Марины. Вспомнился Мюнхен, тетя Таня, Курт, красавица монахиня, памятник у входа в крематорий и надпись на нем. Та самая надпись: «В память погибших и в назидание живым!» Потом она вспомнила ресторан «Романов», тоскующего по родине старого эмигранта и стихи, несущиеся из широкой трубы старинного граммофона: «Ночевала тучка золотая…»
Эти стихи напомнили об Алеше, о их любви, непонятно почему не сложившейся. Он не приехал, не сдержал обещания…
В уборную ворвалась Люся и увидела, что Нонна сидит на стуле, плачет и, глядя на себя в зеркало, полушепотом читает стихи.
– Сумасшедшая! – закричала Люся. – Там же директор театра, главный режиссер и члены художественного совета. Тебя и меня берут в театр! Скорей, они ждут! Ты понимаешь?!