Сидели так: двое в конце холла, по обеим сторонам коридора, а третий рядом с лестницей — ползучим ящером подкравшийся Март слышал его дыхание. Смотрели на 21-й номер, первый по коридору слева, даже дверь в него открыли — видимо, чтобы не проспать, ежели Директор вдруг пожалует с улицы, через окно.
«Бездельники, — огорчился Март. — Никаких затей, трудятся по принципу „чем проще, тем лучше“. А вот я вас за это накажу!»
Выбравшись на улицу, раскрутил «кошку», ловко бросил, цепляя за подоконник, и влез по веревке в номер 22, расположенный по коридору напротив того, что находился под наблюдением.
— Привет, мужики, — буднично бросил Директор, вылетая в коридор и проскакивая в распахнутую дверь номера напротив. — Спасибо, что открыли, — работы меньше!
Ассистенты молодцы — лупанули навскидку, три пластиковые пули сочно шлепнули в дверь, которую «телохран» успел, захлопнуть за собой.
Очень хорошо! Секунда — перезаряжание, еще две секунды, чтобы доскочить до двери, — целая вечность! Ухватив за боковину стенной шкаф, Март, напрягая мышцы в неимоверном усилии, выдрал его из ячейки и торцом пришпандорил к двери. А повозитесь-ка, хлопчики! Сначала ассистенты, потом плотники.
Из прихожей шагнул в комнату, держа наготове пистолет.
— Плюх! — из-за кровати выскочила искомая морда, тревожно затикала таймером. Март победно улыбнулся, в мгновение ока прикончил морду и прыгнул к окну. Сзади в дверь тяжело забухали ассистенты, намекая, что пора убираться отсюда к чертовой матери.
— Ах вы, умельцы народные, мать вашу так! — Это Директор потянул за шнурок жалюзи и ругнулся от возмущения: доступ к раме преграждала ажурная решетка. — «Никиты» насмотрелись, значитца? А почему тогда не кирпичная кладка? Или лень было раствор месить?
Входная дверь с ужасным треском лопнула — шкафу осталось жить считанные секунды. Да, плотникам придется потрудиться, баталия сегодня вышла не на шутку сердитая.
— Директор, сдаваться будешь второму номеру — я впереди иду! — прокричал из коридора веселый голос. — Сегодня я курю «Гавану» — как раз в буфете две коробки осталось!
— Сегодня ты куришь писюн, — не согласился со столь вольной трактовкой ситуации Март. — Только не взатяжку, я прослежу… — Коротко разбежавшись, он мощно прыгнул ступнями на решетку, сосредоточивая на небольшой площади по контуру подошв колоссальную энергию всех 85 кило хорошо тренированного мяса.
Крак! Дзиньк! Шмяк! — восемь гвоздей-»соток», впившихся в сочную плоть оконной рамы, с жалобным скрежетом выскочили на свет божий, решетка вывалилась наружу, круша раму совместно со стеклами. Следом вывалился Март — ловко сгруппировался в полете, умудрившись оттолкнуться от решетки, и приземлился рядышком, на газон, засеянный для пущей мягкости «футбольной» травкой «Канада-грин».
Не останавливаясь. Директор несолидно, зайцем, метнулся к двухметровому забору и перемахнул через него в одно касание. Таким образом «телохран» благополучно выбыл из тренировочной зоны, своевременно выполнив все условия упражнения. Ассистенты остались с носом.
— Чего пялитесь, бездельники? — без особого торжества в голосе крикнул Март, зафиксировав в порушенном оконном проеме на втором этаже три физиономии, обескураженно рассматривающие свежие дыры от гвоздей и распростертую на газоне решетку. — Ну ни хрена себе, потрудились, называется! Будете так работать — с голоду помрете…
Глава 2
Трудно не согласиться с расхожим мнением, которое утверждает, что миром правит случай. Авось. Небось. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Бог не выдаст, свинья не съест. Раз на раз не приходится — И так далее — до бесконечности, на языке разных народов в различных интерпретациях. Это явление космического порядка — на Земле с ним вряд ли удастся разобраться. Суть его, несмотря на многочисленные смелые заявления всяких-разных пророков от начала летосчисления до наших дней, недоступна пока никому из смертных, а подтверждением тому служат такие часто употребляемые в обиходе выражения, как «Его Величество Случай», «Волею случая», «Трагическая случайность» — она же роковая, счастливая и так далее. Случай — это божество. Капризное, непредсказуемое, ветреное и совершенно равнодушное к людским проблемам. Найдите самого крутого мужика в вашей деревне, который может ВСЕ, — как утверждает молва и он сам порой, поддавшись гибельному обаянию восторженного хора почитателей. Возьмите у него ежедневник и посмотрите, что там записано. Вы можете обнаружить там все что угодно, от «послать за пипифаксом» и «трижды отыметь секретаршу Лизаньку» (два за выходные) до «начать войну с Дубовомужицком» — то бишь с соседней деревней. Но даже у самого сильного мира сего вы не прочтете в ежедневнике что-нибудь типа: «17.30 — Сделать Беду; 18.00 — подготовить и провести Чудо…», либо что-нибудь в этом же роде. Потому что Чудо, равно как и Беда, — случаются. Именно случаются, а не делаются, производятся, организуются, осуществляются. Это нерукотворные явления, они вне компетенции человеческого поля приложения усилий, они не делаются по чьей-то злой или доброй воле. Если кто-то из сильных людей с большим самомнением, прочитав эти строки, тотчас задумает дать команду на подготовку Чуда либо Беды, спешу предупредить: ничего хорошего из этого не выйдет. Тайный водопровод, подведенный к заброшенной церквушке для будущего святого источника, который при большом стечении публики внезапно забьет фонтаном в день ваших именин, недолго будет оставаться Чудом как таковым. Обязательно найдутся люди, знакомые с водопроводчиками, которых вы нанимали, слух быстро просочится в народ — и все, привет вашему рукотворному Чуду. То же самое ожидает вас во всех остальных чудотворных потугах — не верите на слово, можете попробовать. А если вы большой оригинал и после долгих и безуспешных попыток соорудить случай, пожелаете обмануть судьбу весьма нетривиальным способом, я вас очень прошу — не торопитесь. Потому что, когда вы сиганете башкой вниз с конька вашей трехэтажной виллы, ник-то не поверит, что это несчастный случай.
— Знаем мы такие случаи! — скептически скажут мудрые люди. — Сами такие… Не иначе, это чеченский след. Или рука Березовского. Мы этими несчастными случаями по горло сыты. До того случаи пошли странные — в протоколе пишут:
«…на теле шестьдесят четыре огнестрельных ранения, отсутствует голова и половые органы. Смерть наступила от неумелого обращения с сильнодействующими транквилизаторами. Таким образом, факт гибели г-на Пцруера следует считать несчастным случаем…»
Но довольно о всяких посторонних случаях — примеров им несть числа. Давайте лучше забросим к черту околофилософские маразматические рассуждения и обратимся к нашему конкретному Его Величеству Случаю.
Представьте себе далекий 1955 год. Глухая сибирская тайга, двухпутная железная дорога, небольшой поселок при леспромхозе, две зоны — жилая и производственная, конвойный батальон, и окрест, в радиусе пятисот километров, — ни души.
Февраль месяц стоит на дворе, колкая поземка метет, не переставая, стужа лютая место имеет. Голодные вульфы по ночам садятся в кружок у казармы батальона и воют от дикой зависти: с кухни жареным мясом пахнет.
И вот в таком гиблом месте застревают сразу два поезда. Первый следовал из Новосибирска в Омск и вез гастролировавшую в полном составе труппу театра оперы и балета. А второй был специальный: состоял он всего из четырех вагонов, в которых разместился путешествующий по бескрайним просторам Сибири с инспекцией молодой комсомольский начальник из самой Москвы с разнообразными прихлебателями, исполнителями и писарчуками.
Поезда одновременно въехали на станцию (квадратная будка с телеграфом, угольный склад, акведук и два семафора) и минут сорок заправлялись углем и водичкой. Пассажиры в это время приобретали за недорого пирожки, обжаренную в луке картошку и разнообразные соленья у тутошних шустрых бабусь, примчавшихся из поселка. А когда все были готовы отправляться, выяснилось вдруг, что ехать нельзя — ветер притащил с севера дикого необъятную вереницу мглистых туч и грянула снежная буря. за десять минут засыпавшая расчищенные накануне пути по колено снегом.
Стоять! — распорядился комсомольский начальник, мудро глядя из окна своего уютного вагона на взбесившееся небо. — За час еще столько же накидает. Пусть телеграфируют в Омск, чтобы по окончании этого безобразия сюда срочно выслали бригаду снегоочистителей — мне завтра в обед нужно быть в Новосибирске.
— График — к ебеней матери, — поделился наблюдениями с помощником машинист другого поезда, сидя в жарко натопленной кабине паровоза, так же мудро глядя на небо и употребляя соленые рыжики с картошкой. — Если еще пару часов будет вот так, засядем на неделю — раньше снегоочистители никак не пробьются…
Машинист оказался прав — поезда застряли на несколько дней, и пассажиры вынуждены были умирать со скуки, любуясь на серое небо, плюющееся снеговыми зарядами. В конце концов молодому комсомольскому начальнику это изрядно надоело, и он, пользуясь тем, что оказался здесь самым главным, велел директору театра организовать представление для местных жителей и пассажиров — в честь надвигающегося праздника.
— Какое представление, батенька? — удивился директор — лощеный интеллигент в возрасте, презрительно посматривавший на молодого выскочку через дореволюционное пенсне. — Где? Вот в этой будке? В нее как раз влезет контрабасист и две лилии от декораций «Лебединого озера». Вы думаете, что говорите? И потом — кто из аборигенов придет смотреть балет? Вы в своем уме, молодой человек?! Вы лучше организуйте раздачу бесплатной водки — я знаю, у вас в вагоне-ресторане этого добра в избытке. Чалдоны на всю жизнь запомнят этот акт доброй воли и по весне выложат ваше имя камнями на берегу реки. А через черточку напишут, что они о вас думают. Что-нибудь, типа гомосек… мгм… нет, это слишком сложно для них, что-нибудь попроще напишут.
— Но-но! — грозно нахмурился комсомольский начальник. — Мне кажется, вы не правильно понимаете политику партии и игнорируете важность момента. Как бы мне не пришлось по приезде в Новосибирск принять меры, чтобы вами занялись из Министерства культуры…
Директор, очевидно, не хотел, чтобы ими занимались из вышеупомянутого министерства, — он скорчил страдальческую гримасу и всем своим видом показал, что согласен на все, что угодно, — кроме министерства. А в душе затаил лютую злобу и пожелал, чтобы поезд стоял тут подольше — тогда глупый молодой повеса обязательно выкинет какой-нибудь неприличный номер, его можно будет застукать на месте преступления — с поличным взять, и тогда уж поиздеваться над гаденышем вволю! Однако виду не показал — старая школа, — смотрел доброжелательно, как мясник на жирного поросеночка, приготовленного на убой.
— Ну вот и славно, — смилостивился комсомольский начальник, превратно истолковав доброжелательный взгляд директора. — Насчет декораций не беспокойтесь. Командир батальона дает вам взвод солдат, чтобы соответствующим образом оборудовать поселковый клуб — приступайте…
0 всех перипетиях представления распространяться не стану — скажу лишь, что оно не удалось с самого начала. В клубе было стыло, народ по большей части пожелал оставаться дома, а те, кто явился, оказались вдрызг пьяными. Для массовости пригнали два отряда зеков под конвоем — остальные были заняты расчисткой снега, который грозил к утру завалить основное ограждение жилой зоны. В дополнение ко всем неприятностям приключилось еще вот что: комсомольский начальник — устроитель этого веселого мероприятия, рискнул сесть за стол совместно с батальонными офицерами в соседствующем с клубом доме — там проживал командир батальона, жена которого на зиму укатила с детьми в Омск к матери. Офицеры собрались не в преддверии светлого праздника 23 февраля, до которого оставалась еще целая неделя, а потому что аккурат в тот день у командира батальона были именины. Волею случая так вышло… К началу первого действия (ставили пресловутое «Лебединое озеро») веселье было в самом разгаре, офицерам стало так хорошо, что ни о каком балете никто и слышать не желал. Давили песняка, анекдоты травили политические — теперь можно, теперь не страшно, — вкусно хрустели капусткой и маринованными груздями в сметане, закопченного поросенка потребляли и с довольным видом косились на два ящика водки, которые про запас стояли прямо тут же, в зале. Лейтенант Дятлов обещал, что через пять-семь тостов смотается на другой конец поселка и привезет на санях аж четверых егерских жен, у которых мужья по случаю непогоды застряли на дальних точках — он-де загодя разведку провел и все там в ажуре. Ну какой тут может быть балет? Правда, замполит — как самый культурный — робко заикнулся: ну их в задницу, этих егерских жен, после них потом приходится лобок брить и керосином промежность смазывать. А неплохо было бы для разнообразия пощупать балерин, которых в клубе будет целый вагон. Там уж наверняка керосин не понадобится — культура, мать вашу! Однако его тут же поправили компетентные товарищи: а не хрена там щупать, дорогой боевой товарищ. Ледащие эти балерины, кожа да кости — смотреть без слез нельзя. Так что сядь и стакан возьми, нечего встревать поперек мнения коллектива.
Между тем комсомольский начальник к тому моменту был мертвецки пьян — хлипкий кабинетный организм не смог состязаться в выносливости с лужеными желудками офицеров конвойной стражи. Подивившись непонятной для сибирского мужика слабости столичного гостя, офицеры уложили комсомольца в спальне на кровать, а сами вернулись к столу, чтобы до утра продолжать со всех сторон приятное времяпрепровождение.
Однако посидеть как следует доблестным воякам не дали. В середине первого акта сильно нетрезвый завклубом за каким-то бесом полез в гримерную, где был за что-то ударен неодетой балериной по морде и упал на пол ввиду крайней неустойчивости своего сиюминутного положения. Падая, завклубом опрокинул керосиновую лампу (буквально перед самым началом представления в гримерной совершенно случайно перегорела проводка, а починить не успели), занавески вспыхнули, и спустя несколько секунд в помещении полыхало пламя. Локализовать сие досадное происшествие было бы очень просто, если сразу принять надлежащие меры: содрать занавески и быстро истоптать их пуантами. Но таковые меры приняты не были — мужественная балерина, несмотря на острую неприязнь, потратила минуты три на то, чтобы вытащить из гримерной завклубом, который сильно ударился головой и оттого на время полностью утратил вменяемость. А когда вытащила, было уже поздно — огонь взялся за деревянные перегородки, выскочил в коридор и принялся лизать обитые шпоном стены. Расположившийся в оркестровой яме и созерцавший оттуда представление клубный плотник Панкрат, бывший также изрядно под градусом, первым учуял запах дыма — сквозняком протянуло через подвал — и выдвинулся на место происшествия. Не вникнув в ситуацию, плотник решил, что его начальник при смерти, и, грозно рыкнув на балерину, велел ей помочь транспортировать тело на выход. Балерина, пребывавшая в состоянии идеомоторной прострации от всего происходящего, перечить не посмела, и они вдвоем потащили завклубом на улицу. Таким образом, совершенно непреднамеренно, без злого умысла, огню дали время окрепнуть и разрастись до размеров настоящего пожара; когда толпившиеся за кулисами участники представления увидели клубившиеся из-под коридорной двери струйки дыма, вся служебная половина клуба была уже охвачена пламенем. Какой-то умница подскочил к двери и распахнул ее настежь — а противоположная дверь была неплотно прикрыта плотником, который с балериной куда-то к чертовой матери уволок завклубом, — в результате чего в длинном коридоре мгновенно возникла великолепная тяга. Пламя обрадованно ухнуло, резво плеснуло на сцену, жарким дыханием опалив волосы всем, кто имел неосторожность находиться поблизости, и принялось жадно жрать пропыленные насквозь тяжеленные портьеры.
В зрительном зале началась паника — из присутствующих никто и не подумал попытаться противостоять стихийному бедствию, все ринулись прочь из горящего клуба и тем самым создали грандиозную давку, в которой немало людей получили серьезные травмы.
К чести праздновавших именины офицеров, следует отметить, что при поступлении тревожного сигнала они повели себя правильно и разумно — несмотря на изрядную к тому времени пьянственность.
— Г… Икх! Горим, — внятно икнув, сообщил зоркий сокол — лейтенант Дятлов, сидевший у окна и имевший возможность наблюдать за улицей. — Видимо, с егершами придется обождать…
— Действительно — горим, — привстав из-за стола и глянув в окно, подтвердил командир батальона. — Не иначе — подожгли, сволочи! Так, товарищи офицеры, всем форма шинель и на выход. Прошу помочь мне организовать пожаротушение…
И действительно — организовали. Штатских отправили за лопатами, чтобы снег кидать, в близлежавших домах реквизировали все ведра, зеков выстроили в две колонны к имевшимся в наличии колодцам, а конвойными солдатами оцепили редкой цепочкой прилегавший к клубу район — чтобы зеки не удрали под шумок. Но блатная рать и не собиралась никуда удирать: пурга, холодина, на пятьсот километров вокруг ни одного села. Куда, к черту, бежать? Сгинешь в этакую непогодь, и следов не найдут — волки сожрут вместе с костями и биркой. Напротив, все старательно работали, устраняя общую беду, а какой-то здоровенный активист из ссученных вообще полез проявлять благородную инициативу — облился водой и ломанулся в клуб: посмотреть, не остался ли кто там лежать, зашибленный в панике. И что вы думаете? Нашел. Оказывается, при тотальной ретираде прима труппы хряпнулась с разбегу в оркестровую яму и, всеми кинутая на произвол судьбы, валялась там без сознания. Ссученный активист вынес приму на руках, победно кашляя дымом, предъявил командиру батальона и поинтересовался, что с нею делать. А командиру недосуг было заострить внимание на столь ничтожной по сравнению с масштабом бедствия детали: он хрипло орал на штатских огнеборцев, которые, в отличие от зеков, никак не могли разобраться с лопатами по расчету и бестолково суетились, мешая друг другу.