- Как все по-настоящему большие люди! Не то, чтобы я осмелилась поставить его рядом с вами, но господин Дунла тоже ...
- Это становится любопытно, - возразил господин Дуста. - Мог бы я с ним познакомиться?
- Нет ничего легче. Он дома, как всегда. Пожалуйста!
И старуха подняла крышку прилавка, приглашая его пройти, после чего распахнула заднюю дверь, прятавшуюся за стулом с изъеденным бархатным сидением. Перед господином Дуста открылась ведущая вверх деревянная лестница.
- Второй этаж, третья дверь налево, -крикнула ему вслед старуха, и старший архивариус завода Гар энд Гу начал подниматься по стоптанным ступеням, с которых, как маленькие любопытные глазки, смотрели срезы сучков.
Хубт Гаран смерил глазами молодого человека, опустившегося в глубокое кресло. Извещенный Дустой, генеральный директор поспешил отрапортовать председателю, что один из служащих Отдела изобретений завода обладает секретом всеобщих снов, и Гаран тут же вызвал к себе человека, сидевшего сейчас в кресле и смотревшего на Гарана вопросительным взглядом; казалось, его ничуть не. взволновало то, что его вызвал сам председатель административного совета, хотя он прекрасно знал, что ни один служащий еще ни разу не проник за обитую дверь кабинета, в котором он сейчас находился.
- Господин Фел Дунла, - прочел Гаран, беря записку, лежавшую перед ним на столе.
- Совершенно верно, - улыбнулся молодой человек.
- Вероятно, вы подозреваете, зачем я вас вызвал ...
- Нет, - ответил Дунла.
Председатель откинулся на спинку кресла. Его взгляд стал суровым.
- Как давно вы работаете у нас?
- Уже два года.
- Есть у вас какие-нибудь претензии?
- Как вам сказать? .. Если бы можно было заменить центрифугу...
- Бросьте вы центрифугу... Я спрашиваю, есть ли у вас лично какие-нибудь претензии?
Молодой человек сделал неопределенный жест, который мог означать что угодно.
- Хорошо. Начиная с сегодняшнего дня ваше жалование увеличивается вдвое.
Удивленный, Дунла распрямился в кресле.
- Благодарю вас, но я не понимаю, чему ...
- Скажем, что это - за изобретение препаратов Бонвис и Синевис, которые, кажется, пользуются успехом у покупателей. -Гаран улыбнулся, но улыбка не осветила его лицо. -Кстати, мне сказали, что вы сыграли важную роль в уточнении формул ...
- Это верно, я занимался рефлексами мозга и процессами, регламентирующими вегетативную деятельность. Вообще...
Президент поднял руку - жест, выражающий снисходительность. Фел, недоумевая, решил было, что это означает конец аудиенции.
- Еще раз благодарю, - сказал он, слегка склоняясь вперед всем туловищем, что можно было принять за прощальное приветствие.
- А, этого слишком мало?.. Хорошо. Сколько?
Дунле показалось, что он плохо расслышал: губы импозантного господина, холодно смотревшего на него, почти не двигались.
- Это ... снова о деньгах? - спросил он удивленно.
И тут Гаран впервые позволил себе выразить нетерпение.
- А o чем же? Я прекрасно понимаю, как обстоят дела и не имею ни малейшего возражения. Вы что-то открыли и, естественно, хотите получить за ваш труд как можно больше. Я с этим вполне согласен. Итак, сколько же?
Голубые глаза Фела выразили смущенное недоумение.
- Да, но ... за эти два препарата, как мне кажется ... удвоение зарплаты...
- Господин Дунла, - взорвался президент, - мое терпение на исходе, и будьте уверены, что так вы ничего не добьетесь. Вы меня не знаете...-Гаран вдруг улыбнулся той же ледяной улыбкой и продолжал с деланным спокойствием, сквозь которое прорывалась ирония и желание заставить собеседника понять его мысль: -Я ведь сказал ясно: увеличение жалования имеет причиной, скажем, открытие тех двух препаратов ... Но мы оба прекрасно знаем, что, по сути, речь идет о чем-то совсем другом. Об этом другом я и спрашиваю вас причем советую вам отказаться от наигранной наивности, которая не производит на меня ни малейшего впечатления - сколько?
- Ах, речь идет о другом...
- Представьте себе... - процедил Гаран.
Фел явно смутился. Его руки мучили красную кожу кресла, взгляд не отрывался от пепельницы на столе.
- Я не понимаю, как вы могли узнать, но если речь идет об Онейросе[Онейрос - по-гречески Сон. ]... - пробормотал он наконец.
Он казался гимназистом, которого пробирают за какую-то проделку.
- Онейрос? - снова иронически воскликнул Гаран.
- Значит, у него уже есть и название! Может быть, у вас в кармане лежит и патент.
-У меня?... Нет, я об этом и не подумал ...
- Прекрасно, - решил президент. - Мы запатентуем его на имя заводов Гар энд Гу.
Но молодой человек, уже оправился от волнения, и слабая улыбка вдруг украсила его худое остроносое лицо.
- Вы что же, думаете, что счастье можно запатентовать?
Гаран уже собирался ответить, но, вовремя проглотив готовые сорваться с его уст слова, вопросительно посмотрел на сидевшего напротив него молодого человека.
- Знаете, - сказал он наконец, - Я не пойму ... может, вы и в самом деле наивный человек? Или просто сумасшедший?
- Потому что говорю о счастье?
Его улыбка определилась и уже не выдавала ни тени смущения. Мало того, на лице молодого человека, где-то в уголках губ, Гаран обнаружил тень злорадства.
- Счастье, - процедил председатель сквозь зубы.
- Вас пугает это слово? Меня - нет. Меня пугает боль, недоверие, злоба...
- М-да ... - сказал Гаран. - А в пятнадцать лет вы, несомненно, писали стихи ...
- И они были полны утраченных иллюзий и призывов к самоубийству, засмеялся Фел.
- Вы сильно продвинулись, - сухо констатировал его собеседник. Теперь вы просто призываете к самоубийству. Вы убиваете!
Возмущенный, молодой человек вскочил на ноги.
Ни следа улыбки не читалось больше на его лице, и кроткая голубизна глаз получила металлический отблеск.
- Что это за шутки?
- Понимаю, - спокойно сказал Гаран. - Не совсем наивный, не вполне сумасшедший. Но бессознательный и тем опасный.
- Господин председатель!..
- Распределитель счастья! Разумеется, дарового. Благодетель - пока в узком радиусе. В рамках одной столицы. Но потом... надеюсь, вы мыслите крупными масштабами, не так ли? Потом счастье распространится на всю страну, на весь континент, на весь мир...
- Да, представьте себе! - воскликнул Дупла. - Именно так! Ваша ирония и скептицизм меня не трогают. Впрочем, я уверен, что вы и сами чувствовали себя в последние дни более добрым, более щедрым, как...
- Ошибаетесь, - прервал его Гаран. - Меня не было в Терезии. И это позволило мне остаться трезвым.
- Несмягченным - хотите вы сказать.
- Нет, я хочу сказать - трезвым. Поверьте мне, обычно я знаю, что говорю... В этом мире ничто нельзя получить из ничего, и вы, как ученый, лучше меня должны знать закон Лавуазье. Все превращается, говорят химики. Все оплачивается, говорим мы. Все, господин изобретатель, от шнурка для ботинок до счастья. То, что не оплачено, - украдено. А общество защищается от воров, даже если эти воры - нового, необычного типа, даже если они крадут не материальные блага, а счастье!
Пораженный, Фел снова откинулся на спинку кресла.
- Странный образ мыслей, - сказал он тихо, словно самому себе. -Ведь счастье нельзя измерить или взвесить. Подобно жизни и смерти, счастье бесконечно.
Давая его кому-нибудь, вы не крадете его у другого ...
- Вы опьянели от холодной воды, господин философ, - спокойно произнес Гаран. - И обманываете сами себя, используя пустые слова. Счастье... Прекрасное название для вещи, которая не существует! Покажите мне счастливого человека. Когда вы были маленьким, вам, конечно, рассказывали сказку о "рубашке счастливчика", но, как видно, вы не запомнили ее мораль. Или вы хотите превратить человечество в отупевшую орду, неспособную к работе и слоняющуюся без дела весь божий день?... Нет, господин Дунла, речь идет не о счастье. Ваше изобретение просто подрывает инстинкт самосохранения! И самое плохое в этом то, что кража скрыта, завуалирована, и сам обворованный не замечает, что с ним сделали. Понимаете?
- Нет, - ответил Фел. - Я не могу за вами следить, у моих мыслей совсем другое направление, словно мы представляем два разных человечества.
- Хорошо, - сказал Гаран. - Я выражусь яснее. Счастье - это эвфемизм. По сути, как вы сами признались, вы раздаете лишь его ингредиенты доброту, щедрость, радость и т.п., неравномерно распределенные среди смертных. Причем, не случайно, ибо природа может жить лишь неравенством. Если бы все животные были плотоядными, живая жизнь должна была бы угаснуть. Если бы не существовало положительного и отрицательного заряда, электрическая искра не могла бы возникнуть. Если бы существовало только счастье, оно практически было бы аннулировано отсутствием страдания. Социальное неравенство также является законом развития. В то время как одни трудились и воспроизводились, обеспечивая рабочую силу, другие мыслили или оплачивали мозг, предназначенный для того, чтобы мыслить или производить прекрасное... А вы, распространитель вредоносной щедрости, заставляете тех, кто имеет хорошее настроение, давать его тем, кто его не имеет, то есть обкрадывать самих себя в пользу других. Результат: самоубийство двух братьев Леви, которые не могли удовлетворить растущие требования клиентов, самоубийство Августа Робалы, Дарды и еще стольких других. И их моральный убийца - Фел Дунла.
- Я начинаю вас понимать, - мрачно заметил молодой человек. - Но я не слышал, чтобы среди самоубийц был хотя бы один бедняк.
- О, социальные идеи! Я этого ждал... Но можно вас спросить, что будут делать ваши бедняки, когда, проснувшись в одно прекрасное утро, они окажутся перед крахом, более жестоким, чем кризис 29 года, когда фабрики, магазины и предприятия закроются одно за другим и когда безработица покажет им настоящее лицо благодетеля, выбрасывающего их на улицу? Я вам отвечу. Они будут один за другим кончать самоубийством так же точно, как и плутократы братья Леви. И их убийцей, действующим в тени, будет тот же человек - вы.
И словно желая поставить точку, председатель административного совета заводов Гар энд Гу хлопнул ладонью по толстому стеклу письменного стола. Фел молча посмотрел на его сухую руку с длинными пальцами и ухоженными ногтями. И, сам того не заметив, вздохнул.
- Вы хорошо говорите, господин председатель, - начал он медленно и неуверенно, словно извлекая слова, одно за другим, из темного угла, где они были свалены в кучу. - Вы хорошо говорите, но не знаю, так же ли хорошо вы мыслите... Видите ли, покидая лабораторию, я становлюсь неловким, как ребенок ... Вы говорите, социальные идеи... Сейчас я впервые пожалел, что никогда ими не занимался.
- Я не говорил, что у вас только одни недостатки, - улыбнулся Гаран.
Фел взглянул на него с трогательной серьезностью.
- Нет, у меня есть не только недостатки, - ответил он после небольшой паузы, во время которой - как понял его собеседник - он серьезно обдумал этот вопрос.-Но боюсь, что мы по-разному оцениваем и достоинства и недостатки ... Я не могу уловить порочт ное зерно ваших рассуждений, хотя и чувствую его за вашими аргументами. Неравенство, может быть, и закон, но неравенство неравенству рознь. Различия умов будут существовать всегда. Но должны ли мы поэтому увековечить и различия состояний? Претензии на благородство кажутся нам сегодня нелепостью, ибо революция положила конец этому ненужному неравенству. Но не сложилось ли подобное же положение и в других областях?
Хубт Гаран закурил сигару, не протягивая коробку Фелу. Молча следя за ним, молодой человек понял, что в его собеседнике происходят какие-то перемены.
- Я считал вас человеком порядка, господин Дунла, и говорил с вами соответственно, - сухо сказал председатель, быстро выдыхая кольца дыма, которые полетели к Фелу вместе с его словами. И молодой инженер вдруг почувствовал, что перед ним уже не человек, а странная говорящая машина, движимая душистыми парами. - В нашем свободном мире реформы призваны постепенно исправлять недостатки социальной организации. Я не собираюсь вставать на почву диверсии и не советую этого делать и вам!
Угроза прозвучала недвусмысленно ... Фел взглянул на застывшее лицо председателя.
- И все это лишь потому, что я хотел дать людям радость!.. - прошептал он. -Как умел... может быть, по-детски... И вдруг - при виде все столь же неподвижного лица своего собеседника, спокойно пускавшего кольца дыма, он вспылил: - В конце концов, чего вы от меня хотите? Собираетесь уничтожить мое открытие? И за это предлагаете мне деньги...
- Вы опять торопитесь, молодой человек, - сказал Гаран, выпуская очередной клуб дыма. - Вы забыли, что я предложил вам зарегистрировать открытие на имя заводов Гар энд Гу.
Фел, пораженный, схватился руками за голову.
- Нет, я сойду с ума, - застонал он. - Я сойду с ума!.. Ведь вы сами сказали ...
- Что вы направили свои усилия по неверному руслу, дорогой. Но я предполагаю, что вы можете создавать и другие сны ...
Их взгляды на минуту скрестились. В кабинете царила мертвая тишина словно он, подобно кабине фуникулёра, был подвешен где-то между небом и землей.
- Другие сны ... - прошептал Фел.
Он представил себе, как, сидя у себя на чердаке, выпускает в ночь сон, придуманный этой машиной с сухими руками и мертвым взглядом. Сон, который заставит потухнуть и увянуть все, что он хотел пробудить в людях ...
- Конечно, - размышлял Гаран вслух, - вам придется изобрести и антидот, что-то вроде эквивалента Синевиса. Нельзя, чтобы эффект снов... как бы это сказать, воспитательных снов . .. воздействовал на всех одинаково ... Это значило бы повторить вашу собственную ошибку. Неравенство, дорогой, неравенство!.. Но можно подумать, что вы меня не слушаете! - вдруг прервал он себя, повышая голос.
Фел, казалось, погрузился в печальные размышления. Наконец, он взглянул на Гарана и пожал плечами.
- А если я не соглашусь?
- Я предпочитаю исключить такую возможность.
- А все же, - настаивал Дунла. - Если я не соглашусь?
- О, вы имеете на это полное право, - очень медленно и спокойно ответил председатель, ударяя ладонью по стеклу стола.
Ладонь поднималась и опускалась с упрямой равномерностью, как острие топора или нож гильотины.
Гаран замолчал, но его рука еще раз повторила жест отсечения уверенное отрицание его успокоительных слов. Фел посмотрел на отражение руки, то исчезавшее, то вновь появлявшееся в блеске стекла, и подумал, что настоящая рука и ее отражение в стекле составляют вместе ужасные ножницы.
- Я все понял, - шепнул он расстроенно. - Я подумаю ...
- Но не слишком долго, - предупредил его человек, сидевший за столом. - И, во всяком случае, пока предоставьте миру видеть сны без вашей помощи...
Молодой человек вышел, покусывая губы и забыв попрощаться. Когда за ним захлопнулась дверь, рука Гарана поднялась еще один, последний раз и решительно упала на застывшее озеро стекла.
Вечером того же дня чердак Фела приобрел застывшие черты унылого музейного зала. Перед молодым человеком лежала рукопись, которую он торопливо листал. Задерживался взглядом на какой-нибудь диаграмме, читал наугад какую-нибудь фразу раза два даже механически исправил мелкие опечатки. Потом остановился на последней странице рукописи и с застывшим, неестественно спокойным лицом прочел строки, совсем недавно написанные им в порыве торжествующей радости: Как известно, в основе мозга, в его низшей зоне, называемой "архаической", так как она регламентирует рефлекторные и вегетативные акты, расположена ретикуло-рецепторная система, в которой помещается центр снов со специфической онирической функцией.
Зарегистрированные с помощью энцефаллографа, мозговые волны, излучаемые человеком, которому снится сон, до сих пор не поддавались интерпретации, так как диаграмма была одинаковой в тех случаях, когда человеку снилось, что он гуляет под дождем или, скажем, говорит с возлюбленной. Иными словами единственное, что можно извлечь из современных, энцефаллограмм - это подтверждение того факта, что пациенту снится сон, без уточнения природы этого сна.
Заслуга изобретенного мною онейрографа состоит в том, что он позволяет получать различные диаграммы для разных снов. С другой стороны, большое количество онейрограмм, которыми я располагаю благодаря многочисленным опытам, в результате которых люди, подвергавшиеся испытанию, подробно рассказывали свои сны, позволило мне распознать в знаках диаграмм сначала природу сна, а затем и его составные элементы. Разумеется, как это видно из опытов, описанных на страницах настоящего труда, остается еще невысокий, не более 10, процент неточности, но опыты показали, что его можно игнорировать. К тому же, продолжение исследований его, несомненно, сократит. Важен, однако, тот факт, что я сумел сначала зарегистрировать, а затем и интерпретировать любой сон, поняв его при простом прочтении соответствующей онейрограммы.
Но это была лишь первая фаза задуманной мною работы. Вскоре (поступая так же, как некоторые современные композиторы, искусственно создающие потрясающие голоса несуществующих певцов, благодаря простому воспроизведению графика, подобного тому, какие записаны на звуковых лентах кинофильма), я составил ряд онейрограмм. Это были диаграммы снов, никем не виденных, но которые могли быть увиденными.
Для этого я должен был повторить весь процесс в обратном порядке таким образом, чтобы, отправляясь на этот раз от онейрограммы, зарегистрировать сон на понтийской ретикуло-рецепторной системе пациента. Как можно убедиться по предыдущим страницам, это мне удалось.
Я создал передатчик "Онейрос", действующий, как электронная машина, программа которой записана на онейрограмме. Машина читает диаграмму созданного мною сна и передает его определенным пунктам приема в мозгу. Шум, поднятый вокруг так называемых "всеобщих снов", освобождает меня от комментариев относительно эффективности моей системы.
Опыт показал, что отдельные отклонения всеобщих снов (результат отмеченной выше минимальной неточности) не повредили общей линии. Напротив, они прекрасно вписывались в ансамбль придуманных мною снов, как детали, будто существовавшие там с самого начала. Электронная машина человеческого мозга сумела их освоить и внедрить.