Карререс задыхался. Ему не хватало знаний, инструментов, препаратов. Он жадно прочитывал все мало-мальски толковые книги, приходящие из Европы, и каждый раз испытывал яростную досаду, понимая, что тех сведений, которые так нужны ему, пока еще попросту не существует. Он знал о мозге почти все, что можно узнать, имея в своем распоряжении лишь умение слушать и спрашивать, острые глаза и скальпель, но этого было безнадежно мало.
Факела чадили и гасли, вставало солнце, и вместе с его светом в комнату проникали мухи. Их становилось все больше, воздух дрожал от жужжания; они облепляли лицо покойника, шевелились в остатках волос. Вскоре, как Карререс не отгонял их, насекомые уже копошились в бороздах и складках мозга, и работать становилось невозможно.
Прополоскав инструменты и облив их ромом, Карререс выходил на улицу. На смену ему в комнату проскальзывала жена Ван Вогта. Следом приходили одетые в белое старухи, и в лачуге раздавался плач, перемежаемый жутковатыми подражаниями католическим молитвам.
Слушая их, Карререс сам готов был плакать и молиться. Бездна, скрытая под складками мозговой ткани, источник великой силы и невиданных тайн, манила его все сильнее. Он несся по следу неуловимого, как гончая; запах неведомого становился все острее, не давая ни остановиться, ни хотя бы испугаться. Карререс сам в какой-то степени был одержимым. Он вскрыл бы свою черепную коробку, если бы придумал, как увидеть потом то, что внутри, и выжить.
В домах европейцев еще теплились огоньки, но верхний город был пуст, темен и мертв. Бамбуковые хижины казались хрупкими клетками. В сточной канаве плескалась луна. Под ногами хрустели стебли сахарного тростника, превращенного в мочало крепкими зубами, арбузные корки, рыбьи головы, куриные кости. Все сор, думал Карререс, обходя вонючие лужи. Еще один вскрытый череп – чтобы убедиться в своем бессилии. Бедняга Ван Вогт сереет от ужаса каждый раз, когда они встречаются. Зато слава старика уже вышла за пределы Эспаньолы: кто из бокоров может похвастаться тем, что ведет длинные беседы с самим Бароном? Амбиции сильнее ужаса, а мертвецы – что мертвецы: Барон Суббота всегда берет свое, хочешь ты этого или нет.
Иногда Каррересу казалось, что Ван Вогт не так прост, и тогда по спине пробегал холодок. Доктор боялся не разоблачения: это было бы неприятно, но не смертельно. Другая мысль заставляла его вздрагивать от озноба душными жаркими ночами: что, если Ван Вогт не так уж ошибается? Что, если в своих исследованиях Карререс зашел туда, где уже нет места людям? Что, если Ван Вогт действительно вызвал его тогда, в первый раз? Иногда Карререс не мог вспомнить причину, по которой он забрел в тот день в Верхний город… Ему часто хотелось поговорить со стариком как равным, но они слишком плохо знали языки друг друга: запаса слов хватало лишь на то, чтобы обмениваться короткими фразами.
Над городом стояла особая тишина. Она складывалась из дремотного квохтанья кур в сарае, короткого тявканья собаки, увидевшей сон, отдаленного хныканья младенца, сладкого женского стона, тихого дыхания за тонкой стеной. В нее постепенно вплетался новый звук, беспокойный и заманчивый. Чем ближе подходил Карререс к жилищу бокора, тем отчетливее становился шум; вскоре он распался на рокот полудюжины барабанов и ритмичное шарканьем босых ног.
Карререса охватило смутное волнение. Нет смысла танцевать, когда в доме лежит мертвец, уже обещанный Барону; у Ван Вогта сейчас должно бы быть тихо и темно. Карререс прислушался. Он уже мог различить резкие женские вскрики и пение флейты. Ритм ускорялся, завораживал; снова взвыла флейта, и Карререс узнал мелодию. В хижине Ван Вогта вызывали Барона Самеди. Похоже, старик решил подстраховаться и провести малый обряд, подумал Карререс, подходя к дому. Странно – старик был ленив и никогда не делал ничего, без чего можно было бы обойтись.
Раздался испуганный вопль петуха, и Карререс остановился в тревоге. Большой обряд? Ван Вогт жертвует дорогую даже для него, местного богача, птицу, чтобы вызвать того, кто и так обещал прийти? Или бокор все-таки решил, что Карререс морочит ему голову? Тогда сейчас придется туго. Мгновение доктор размышлял, не отложить ли визит до утра, но в конце концов лишь ускорил шаги. Что бы ни происходило у Ван Вогта, лучше узнать об этом сейчас.
Подойдя к хижине, Карререс осторожно заглянул в дверь. Жена Ван Вогта, окруженная танцующими женщинами, стояла у столба в центре круга, очерченного струей воды из кувшина. Крепко сжав петушиную шею, она занесла над ней почерневший от крови нож. Барабаны гудели так, будто готовы были взорваться, и одна из жриц уже билась в судорогах на усыпанном мукой глинобитном полу, в экстазе впиваясь ногтями в блестящую от пота грудь. Карререс чуть сдвинулся, чтобы увидеть, что творится в глубине хижины, и перестал дышать.
Ван Вогт привалился к дальней стене за пределами круга и, скорбно подняв мохнатые седые брови, смотрел на петуха. Рядом, закинув руку на плечо бокора, сидел европеец. Его иссеченное морщинами лицо на фоне негритянских физиономий казалось синюшно-белым. Жесткие прямые волосы отливали медью. Человек напряженно оглядывался по сторонам, будто готовый в любой момент вскочить и задать деру, и злобно кривил рот.
Круг женщин чуть разомкнулся; стало видно, что европеец прижимает к шее бокора нож. Карререс не успел ничего придумать – белый заметил доктора и вскочил, увлекая за собой Ван Вогта. Лезвие вжалось в морщинистую шею, и из-под него потекла тонкая струйка крови. Бокор беззвучно шевелил губами, и Карререс подумал, что на месте этого белого насторожился бы: колдун явно пытался позвать на помощь лоа, и сейчас как никогда был близок к удаче.
Шум отвлек музыкантов. Барабаны сбились с ритма, музыка оборвалась, и жрица, смешавшись, выпустила петуха. В наступившей тишине его недовольное квохтанье показалось неестественно громким; встряхивая крыльями, петух важно прошагал через круг и вышел на улицу. Грубо вырванные из транса женщины какое-то мгновение потерянно хлопали глазами, а потом, тихо вскрикивая, бросились в стороны. Карререс вошел в хижину.
– Капитан Брид, если не ошибаюсь? – сказал он европейцу. – Оставьте бокора, так вы толку не добьетесь.
Ван Вогт торопливо забормотал, но капитан встряхнул его, и поток оправданий прервался. Бокор лишь с виноватым испугом косился на Карререса. Ван Вогту явно было больно, Брид слишком круто задрал его голову, и, когда бокор пытался смотреть на доктора, становились видны ослепительно яркие на фоне черного лица белки глаз. Ван Вогт то и дело сглатывал, дергая кадыком, и каждый раз из-под ножа выступала новая капля крови. Лоа слетаются на кровь, отвлеченно подумал Карререс. Да старика же сейчас удар хватит от ужаса!
– Кто ты такой, черт тебя задери? – наконец хрипло спросил Брид.
– Меня зовут Карререс. Доктор Карререс. Слышали?
Капитан покачал головой и провел языком по пересохшим губам.
– Говорят, интересуетесь Бароном Субботой? – как ни в чем ни бывало продолжал доктор. – Думаю, я смогу рассказать больше, чем бедняга Ван Вогт.
Брид отшвырнул бокора и медленно пошел на Карререса.
– Ты, белый, – процедил он. – Что ты можешь знать о лоа?
– Намного больше, чем эти несчастные, – кивнул Карререс на негров. – Я даже знаю, что они такое и откуда берутся. Хотя вам, полагаю, это неинтересно.
Бокор тяжело поднялся на ноги; его колени тряслись. Он вытер ладонью царапину на шее и молча кивнул на дверь. Женщины робко двинулись к выходу, и Карререс посторонился, освобождая дорогу. Брид рассеянно следил, как жрицы гуськом выбираются из зала.
– Чего тут знать – прямиком из ада, – проворчал Брид, вновь сосредоточившись на докторе.
– Можно и так сказать, – согласился Карререс.
– Да хоть заговорись! – Брид покосился на напряженных, как пружины, мужчин с барабанами, на застывшего в углу бокора и сплюнул. – Так что – если знаешь, где искать этого дьявола, двести монет у тебя в кармане. Капитан Брид не обманет.
– Мне не нужны деньги, – ответил Карререс. Брид уставился на него налитыми кровью глазами.
– Из благородства, что ль? Или самому любопытно?
– Я от платы не отказываюсь. Но возьму только картами.
– Картами? – насторожился Брид.
– Картами Бимини. Расскажи, как попасть туда, – и Самеди будет у тебя в руках.
Капитан вылупил глаза, запрокинул голову и хрипло расхохотался, хлопая рукой по бедру. Краем глаза Карререс заметил, как подобрались дюжие барабанщики, готовые броситься на ирландца, и как бокор едва заметно покачал головой. Он облегченно выдохнул: драка была сейчас ни к чему.
– Ну ты наглый, доктор! – выговорил Брид, отсмеявшись. – Я таких наглых еще не видал! – он снова сплюнул. – Пожалуй, не мешает с тобой поговорить. Скажи своему негру, чтобы принес рома.
Глава 17
Бокор молча выслушал Карререса и, бурча под нос, вышел. Карререс с удивлением понял, что старик не столько испуган, сколько раздражен происшедшим. Похоже, он давно ожидал, что капитан доберется до него, и строил на этот случай хитроумные планы, которые разрушились с появлением доктора. Следом за бокором потянулись музыканты. Один сунулся было забрать ритуальные свечи – толстые столбики черного воска все еще горели по периметру зала. «Оставь, кыш отсюда», – зарычал Брид. Парень отдернул руку и виновато поглядел на Карререса. «Оставь», – повторил тот, и негр выскочил на улицу.
– Ну ты наглый, доктор! – выговорил Брид, отсмеявшись. – Я таких наглых еще не видал! – он снова сплюнул. – Пожалуй, не мешает с тобой поговорить. Скажи своему негру, чтобы принес рома.
Глава 17
Бокор молча выслушал Карререса и, бурча под нос, вышел. Карререс с удивлением понял, что старик не столько испуган, сколько раздражен происшедшим. Похоже, он давно ожидал, что капитан доберется до него, и строил на этот случай хитроумные планы, которые разрушились с появлением доктора. Следом за бокором потянулись музыканты. Один сунулся было забрать ритуальные свечи – толстые столбики черного воска все еще горели по периметру зала. «Оставь, кыш отсюда», – зарычал Брид. Парень отдернул руку и виновато поглядел на Карререса. «Оставь», – повторил тот, и негр выскочил на улицу.
Карререс посмотрел на Брида. От вспышки веселья не осталось и следа. Сунув руки в карманы и покачиваясь, капитан бессмысленно разглядывал столб, измазанный жертвенной кровью. Разговаривать без рома он явно не собирался – а может, просто не умел.
Пару минут спустя Ван Вогт все-таки прислал внучку с охапкой циновок и тяжелой оплетенной бутылью. Девочка молча свалила все в углу. Вышла, пятясь, не спуская взгляда с европейцев, и опрометью бросилась прочь – лишь торопливо прошлепали босые ноги. Брид, бормоча что-то про наглых невеж, с кряхтеньем опустился на циновки и зубами вытащил пробку из бутылки. Карререс присел рядом.
– Значит, тебе нужны карты? – спросил Брид, вытерев рот ладонью, и передал бутылку Каррересу.
– Да.
– Но ведь Бимини не существует, – Брид сделал новый глоток из возвращенной бутылки и зажал ее между коленями. – Это выдумка несчастных язычников, которым не суждено спасение. Добрый католик же должен усердно молиться, чтобы эти наваждения не заслонили от него истинного бессмертия. Так, по крайней мере, объяснил мне вчера отец Женье.
– Это его долг, – улыбнулся Карререс.
– Я смотрю – ты человек образованный, богобоязненный, – ехидно хмыкнул Брид. – Сам-то что думаешь?
Брид передал ром. Карререс повертел бутылку, ловя отражение свечи на не закрытое оплеткой горлышко.
– Бимини – как этот огонек, – негромко сказал Карререс. Он медленно качнул бутылкой, и Брид, не моргая, уставился на пламя, дрожащее в темном стекле. – Всего лишь отражение настоящего огня. Но он реален. Ты видишь его. Видишь, как колеблется пламя. Как бегут блики по поверхности рома. Слышишь треск пламени. Шуршание в столбе, когда его грызут термиты. Треск цикад. Чувствуешь гладкость стекла, шершавость оплетки, обжигающее тепло рома, когда он льется тебе в глотку… – Карререс продолжать говорить, тихо, почти задумчиво, будто бы сам с собой, и лицо Брида постепенно обмякало, а взгляд расфокусировался. – Ты хочешь рассказать мне… – сказал Карререс, и в этот момент отражение пламени дрогнуло, заколебалось и снова стало ровным.
Доктор вскинулся, оборачиваясь к двери, но лишь увидел, как слабо колышется полосатая занавесь в проеме. На другом конце двора раздался старческий кашель и сиплый голос бокора, раздающего какие-то указания родне: Ван Вогт старательно делал вид, что занят домашними делами, – это посреди ночи-то! «Старый жулик», – в сердцах буркнул Карререс и сунул бутылку в руки Брида. Капитан кивнул с выражением почти детской радости на лице.
– Когда мне исполнилось тринадцать, – с готовностью заговорил он, – папаша продал меня юнгой на одно торговое судно. Мол – дослужишься до матроса, станешь человеком. Ничего, боцман был незлой, а капитан такую мелюзгу, как я, и вовсе не замечал. К тому моменту, когда это случилось, я прослужил уже год и, в общем-то, был доволен. Однажды мы попали в штиль. Судно болталось, как плевок в прокисшей похлебке, делать было нечего, нас двое суток заставляли драить медь, чтобы хоть чем-нибудь занять. А потом появился туман. Я как раз возился на бушприте, начищал носовой фонарь – весь в завитушках, а сажи, как на казане в большом трактире. Густой серый туман. Сначала я подумал, что оглох. Потом услышал, как мычит в трюме корова – и мне показалось, что до нее тысяча миль. Оглянулся – а палубы-то и не видать, да и воды тоже. Ничего там не было, слышишь, док? Он был скользкий. Он пах болотом. Неправильный туман, понимаешь, док? Не должно быть в этом мире такого тумана, не место ему здесь. Он был полон… – Брид скривился и помахал рукой, силясь подобрать слова.
– Чудовищ? – подсказал Карререс. Брид посмотрел на доктора со снисходительным сочувствием и мрачно усмехнулся.
– Чудовища – это детские игрушки, – ответил он. – Говорят, когда один галеон повстречался с гигантским спрутом, его команда не выдержала и свихнулась от страха. Все попрыгали за борт… Ерунда все это, док. Все ерунда по сравнению с тем туманом… – Брид замолчал и приложился к бутылке.
– Он растворял, – наконец выдавил капитан.
– Растворял? – переспросил Карререс. Брид кивнул, стиснув зубы, как будто даже воспоминания причиняли ему муку.
– Я боли не боюсь, – проговорил он. – И ада не боюсь – что там, с детства знал, что мне туда дорога, в раю место только для чистеньких. Подумаешь, сковорода – что я, сковород не видал? Тут другое, док… Я тогда знаешь что подумал? Доведись мне увидеть то, что за ним стоит… Чудеса, док. То, чего здесь нет и быть не должно. Увидь я даже те чудеса, про которые пишут в Евангелии, – про Лазаря там, или с хлебами и рыбами – я бы кричал, кричал, пока бы глаза не лопнули и кровь горлом не пошла. Потому что неправильно это. Нельзя так… – Брид запустил пальцы в рыжие патлы. – Нельзя мне никак умирать, как увижу, что там дальше, так душа на куски разобьется, понимаешь?
Карререс кивнул.
– Э, док, – махнул капитан рукой, – никто… – Брид вдруг сбился и медленно повернулся к Каррересу. Внимательно всмотрелся в лицо доктора. – Понимаешь, – изумленно проговорил он. – Откуда?
– Считай, что я тоже однажды попал в туман, – пожал плечами Карререс.
– Э нет, здесь что-то другое, – настороженно прищурился Брид. – Ты, доктор, лучше не мути…
– Потом, потом, – отмахнулся Карререс. – И ты решил…
– Я б не додумался, – вздохнул Брид. – Мало ли какие на островах сказки ходят. Вон, этот твой… Бокор.
– Что не так с бокором?
– Говорят, они лепят восковую куклу и втыкают в нее булавки – а у тебя начинает гнить нутро, изо рта смердит, как от тухлой рыбы, а потом потроха через задницу вываливаются. Ты веришь?
Карререс неопределенно хмыкнул.
– Я б не додумался, – повторил Брид. – Это девка, девка с лютней, что пела по кабакам в Картахене. Говорили, она наводит на золото. Считали, что чем щедрее ей заплатишь, тем добрей будет к тебе удача, – помнишь? – Карререс кивнул. – Главное – слушать повнимательней… Она сама ко мне подошла. Она улыбалась – но нехорошо так улыбалась, недобро. А, пожалуй, она меня и не видела вовсе – знаешь, говорили, она даже говорить-то не умела, ничего кругом не видела… Она для меня спела. Что-то про птичку колибри, которая ведет старого конквистадора прочь от беды… Птичка! Девичий сиропчик! – сплюнул Брид. – Припев там был, сейчас вспомню… «Дон Леон, смотри за птицей, будешь дольше жить», – немелодично проблеял Брид и закашлялся. – Я заплатил ей, сколько мог, хотя и жалко было отдавать монету за всякую ерунду, но если люди не врут, с этой девкой лучше было не связываться… Ну вот, заплатил, еще выпил. И все думал – если она всем такую чепуху поет, то понятно, почему моряки бедны, как крысы: может, она и наводит на золото, да только поди сообрази, где его искать. А утром протрезвел, и вдруг как реей по голове стукнуло: не про золото она мне пела, ох, не про золото… И что это за дон Леон такой, понял…
– Она хотела, чтобы ты искал Бимини?
– Будь она проклята, ведьма… Я ей поверил. Столько лет я дурел от ужаса, каждый день думал о том, чтоб покончить со всем разом, но продолжал искать… Я, болван, думал, что ищу спасение, а нашел то, от чего так хотел сбежать. Не понимаю, зачем она это сделала, – пробормотал Брид, и Карререс едва сдержал улыбку: капитан вдруг стал похож на обманутого ребенка. – Я никогда не обижал ее, – да и кто бы рискнул, все знают, что случалось с теми, кто ей хоть одно грубое слово сказал… А она мне… За что?!
– Может, ты неправильно понял песню?
– Шутишь? Такие песни или понимают правильно, или не понимают вовсе, это всем известно… Моя б воля – я эту девку… Она не на золото наводит, она на смерть наводит, хуже, чем на смерть…
– Бимини, – напомнил Карререс. – Ты же нашел Бимини. Ты бессмертен. Бояться нечего.
– Нечего, – тоскливо подтвердил Брид. Он отхлебнул из бутылки и хрипло расхохотался. – Лучше б я сдох тогда в тумане, – сказал он.
Капитан замолчал. Его помятое лицо окаменело, глаза стали тусклыми – будто где-то внутри захлопнулась обитая железом дверь.
– Зачем тебе Барон? – попытался зайти с другой стороны Карререс.